— Вы это фигурально… — попытался тогда уточнить Глеб Максимилианович.
— Я это буквально. Мужика нужно пороть, причем не вожжами, а кнутом. Иным способом ему ума не вложить. А вот детей этого мужика нужно учить, причем так учить, чтобы пороть их потом не пришлось.
— Так ведь мужик после порки и за топор…
— А если он за топор схватится, что мужика нужно в колодки и на каторгу. Это если он топором махать не начнет. А начнет и кого, не дай бог, поранит или убьет — то только виселица. В стране должен быть порядок, а кто порядок нарушает — того всенепременно наказать нужно. Причем так наказать, чтобы все вокруг до доски гробовой боялись порядок нарушать.
С наказаниями у Андреева было все очень серьезно, настолько серьезно, что преступность в стране стала очень быстро сокращаться. Причем вместе с поголовьем преступников: за разбой и грабеж преступников действительно пороли так, что иные после порки отдавали богу душу — ну а выживших действительно забивали в колодки и отправляли на каторжные работы. А за убийства и изнасилования вообще плетьми забивали насмерть, причем не разбирая кто этот преступник и какие, возможно, заслуги перед страной имел. Проталкивание отдельными товарищами идеи о «классово близких» привели к тому, что эти товарищи сами стали классово близкими — на каторге, будучи тоже закованными в колодки.
А каторжных работ тоже стало много: новые стройки начинались почти ежедневно. И не только стройки, в сельском хозяйстве тоже было немало очень тяжелых работ. Николай Павлович из статданных за двадцать первый год узнал, что засуха практически не сказалась на урожае в полях, лежащих до трех верст от «лесополосы Генко» и распорядился высаживать такие же полосы в Нижнем Поволжье и в степях Павлодарской губернии южнее Иртыша. Вот эти каторжане деревья и сажали — а затем посадки поливали. А воду для полива таскали в ведрах на коромыслах из реки. Но когда, узнав случайно о таком использовании заключенных, Глеб Максимилианович предложил просто насосы поставить и трубы какие-нибудь протянуть чтобы воды на посадки больше и быстрее доставлять, что принесет гораздо больше пользы, Николай Павлович ответил:
— Каторга пользу не работой приносит государству, а тем, что каторжане мучениями своими других отвратят от деяний преступных. У них работа — именно мучиться, для того и боги греческие Сизифа камень в гору катить заставили. У нас с горами в степях неважно, так пусть воду носят…
— Так они от такой работы помрут скоро.
— Да, у них такая работа: мучиться до самой смерти. Ничего не поделаешь, они сами себе судьбу такую выбрали.
Но, несмотря на такую равнодушную жестокость, Николай Павлович страну поднимал очень быстро, и иногда Глеб Максимилианович думал, что иными способами столь быстрое восстановление экономики проделать было бы невозможно. А уж порядок в стране после гражданской войны навести…
Федор Андреевич Сергеев еще весной вернулся в Харьков. И первым делом занялся восстановлением работы Харьковского паровозного завода — что было не очень и просто: рабочие большей частью разбежались, половина станков была разворована (их большей частью чехи к себе утащили), с топливом… С топливом стало заметно получше, все же правительство товарища Бурята шахтерам столько благ пообещали (и обещания свои полностью выполняло после запуска шахт), что в шахтеры бросились записываться даже те, что в темных сенях своей избы дрожал от страха. Но главным было то, что узнав о применении в Германии на шахтах отбойных молотков, товарищ Бурят мало что сразу закупил их почти сотню, но и очень быстро наладил их собственное производство. Федор Андреевич иногда с усмешкой говорил, что «за такие деньги даже я бы их делать начал» — но с топливом стало на самом деле неплохо.
Удалось довольно быстро решить и проблему со станками: вместо украденных чехами станков французских и бельгийских были привезены станки уже американские. Похуже, но вполне для работы пригодные — а вот с рабочими было довольно грустно: на высокие зарплаты очень многие желали устроиться, но вот с умением работать людей было крайне мало. Хорошо еще, что товарищ Бурят заранее предупредил, что сразу — без проверки умений — на работу никого брать нельзя, и даже специальный закон издал, что любой человек, принятый на любую работу, первый месяц считался работающим на испытательном сроке с оплатой в семьдесят пять копеек в день и мог быть уволен без объяснения причин. Бригадир имел право и перевести его в «основной состав» тоже в любой день испытательного срока, но три месяца после этого нес за такого работника персональную (и материальную) ответственность…
Зато на предприятиях дозволялось устраивать учебные курсы для будущих рабочих, минимум на три и максимум до шести месяцев, с оплатой уже по рублю в день — впрочем, и с курсов можно было кого угодно выгнать если учеба впрок не шла. Вот только принимали на такие курсы людей исключительно грамотных — и там тоже избытка людей не наблюдалось. А задачу наладить выпуск паровозов «Э» по одному в сутки до следующего лета никто отменять не собирался — как никто не собирался аналогичную задачу снимать с тоже переданного под руководство товарищу Артему паровозного завода уже в Луганском Заводе, правда там нужно было строить паровозы «С»…
А в Коломне Яков Модестович Гаккель руководил запуском в серию созданного им тепловоза с дизель-генератором на тысячу сил (мотор пока делался в Петрограде), демонстрируя рабочим Коломенского механического завода все богатство русской речи. Большей частью его выражения касались изготовителей новых двигателей, поскольку британцы, продавшие мотор для «демонстрационного образца», напрочь отказались продавать их еще, а закупленная Николаем Павловичем лицензия на германский двигатель обеспечила производство лишь чертежами и спецификациями на используемые материалы, но сманить германских инженеров на наладку его производства не получилось. И даже найти нормальных переводчиков всей документации на русский язык не удалось: все же инженерная терминология выпускникам гимназий и разных литературных курсов была абсолютно неведома, так что с рабочими Яков Модестович общался чаще всего после бессонной ночи, проведенной за переводами. Однако он считал, что ему очень даже повезло: еще опытный образец доделан не был, а правительство «включило в план» выпуск двадцати тепловозов уже до конца двадцать третьего года…
На очередном совещании Станислав Густавович, которому из-за этого пришлось проводить существенные корректировки планов очень многих предприятий, не удержался и спросил у товарища Бурята:
— Машину же не только не испытали, ее даже в опытном виде не доделали, а вы в планы ставите изготовление сразу двух десятков. А вдруг это окажется пшиком? Машина-то гораздо дороже паровоза, да еще и выпуск моторов для нее налаживать…
— Моторы нам в любом случае лишними не будут, на те же суда ставить речные их весьма выгодно окажется. А тепловозы… У нас воды не хватает…
— Где не хватает?
— Да на южных дорогах воды для паровозов не хватает, а этот тепловоз на одной заправке эшелон в тысячу тонн протащит от Оренбурга до Ташкента. Я просто спросил тамошних железнодорожников, сколько им потребуется таких локомотивов — и заказал сколько они сказали. Даже если что-то в них окажется и не лучшим, Яков Модестович на готовых локомотивах это поправить сможет.
— А если не сможет?
— Станислав Густавович, я про товарища Гаккеля все, что можно было, узнал. Он и в авиации преуспел немало, и в иных областях — у него фантазия кипит, и кипит она в направлении сделать что-то лучше прочих. Посему и тепловозы его будут лучше любых других локомотивов. Может и не сразу, но точно будут.
— А деньги…
— А деньги на фантазии такие мы найдем, мы обязаны их найти. Именно фантазии движут мир всперед. Нам, конечно, весь мир никуда двигать не надо, но вот Россию мы подвинем.
— И куда, позвольте спросить?
— На передовые позиции в экономике. Ну и от этого — на высшие позиции в человеческом счастье. Кстати, а вы подсчитали уже, как скоро тепловоз этот на железной дороге окупится?
