поводу измены жены, ничего общего не имеют с духовным богатством русского человека! И правильно вспомнила Наташа знаменитый сусловский монолог в четвертом акте! Это же просто проповедь обывательщины!
Борисов. Ну, это же слова! Я могу говорить одно, думать другое! К тому же Суслов потом оправдывается, что немного переборщил!
Товстоногов. Это не слова, Олег, это позиция! Когда Горький довел Суслова до предела, то заставил его выложить свою программу! Но мы-то с вами за высокие цели в жизни, а не за обывательское счастье? А то, что Суслов любит искренне, я не спорю! Как раз неистребимая любовь к женщине и очеловечивает его!..
…Не скрою, меня огорчает, что возникают сомнения в исходных позициях. Если бы в «Мещанах» мы с самого начала не договорились: не цепляться за ремарки, искать живой, освобожденный от штампованных представлений ход к раскрытию темы пьесы, — то спектакль не получился бы.
(В финале «Дачников» у Борисова был потрясающий монолог — очень пророческий и циничный. Он говорил от лица русского обывателя, мещанина, насмехаясь и глумясь над любой общественной деятельностью, над «россказнями, призывами и идеями», ненавидя эти слова, по определению Анатолия Смелянского, «физически, акустически». Как-то даже рисовал, выжигал в воздухе руками революционные плакаты и лозунги. Это и тогда было страшно, во времена «застоя», и было бы страшно теперь. «Дайте нам просто хорошо поесть, отдохнуть… и вообще оставьте, наконец, в покое!» — говорил инженер Суслов от имени своего сословия, и это вдруг становилось народным воплем, вырвавшимся из самого сердца, национальной идеей на все времена.)
Борисов. Но этот разговор необходим, Георгий Александрович.
«Очень много сегодня соединилось», — вступил Владимир Рецептер. «Есть о чем думать, в каком направлении», — согласился Олег Басилашвили.
Товстоногов. Поэтому я и пошел на беседу, не закрыл вам рот, не сказал: «Потом поговорим, а сейчас давайте работать!» Но меня огорчает другое. То, что разговор необходим, это хорошо. Плохо то, что мы и до него, и сейчас не можем сдвинуться с мертвой точки решения вопроса — о чем спектакль? А без этого нельзя играть! Ведь по существу я вам ничего нового не открыл. То, о чем говорили сегодня, все предыдущее репетиционное время мы и пытались выстраивать. Вы против нападок на интеллигенцию? Замечательно! Я с вами! Так давайте защитим интеллигенцию тем, что отделим от нее наносной слой! Настоящая интеллигенция от этого только выиграет, а не пострадает!
Беда в том, что мы никак не можем нащупать способ! Не только не чувствуем, а и сопротивляемся точному отбору обстоятельств. Вы все силы кладете на оправдание персонажей, а это вам не удается, и не удастся, потому что материал сопротивляется.
Я все время подчеркиваю, как важно, что уходит персонаж, и про него говорят гадость! И вот только-только получилось, сказала Юлия в спину Шалимову: «Вам нравится этот господин?» Только ушел: «Холодный, как лягушка!» Вместо того чтобы сказать себе: «Ах, вот он способ», — Олег Борисов цепляется за ремарки! Выстраиваем сцену с Олегом Басилашвили, бьемся-бьемся, нашли, наконец, на следующий день из сцены исчезает главное! А уж Басов такой узнаваемый, такой сегодняшний!
«Не получается еще, Георгий Александрович, не выходит!» — признался Басилашвили.
«К чему бы вас хотелось призвать, товарищи? — сказал Товстоногов. — Я не против подобных разговоров, но если впредь будут возникать какие-нибудь существенные вопросы, то давайте обсуждать их не во время репетиции, а после нее у меня в кабинете. Очень мало у нас осталось репетиционных точек до выпуска спектакля, и я призываю вас беречь время, которое отведено нам для работы на площадке. А на сегодня все, товарищи, закончили, до свидания».
Посыпались реплики: «Почему, Георгий Александрович?», «Еще только час, у нас впереди много времени», «Не обижайтесь, Георгий Александрович!..» На «не обижайтесь» Товстоногов ответил Теняковой: «Но я же тоже живой человек, Наташа».
Договорились о перерыве.
«В узких дверях репетиционного зала, — записано у Лосева, — была толкучка. Выходя, Товстоногов столкнулся с пришедшей на репетицию Диной Морисовной Шварц. И она, волей-неволей, не давала Георгию Александровичу пройти. Он и она курили, почти прижавшись друг к другу.
— Здравствуйте. А что, уже перерыв?
— Наконец-то. А пораньше нельзя было прийти?
— Да я…
— Да я, да я! Вы когда-нибудь будете приходить на репетиции к началу?
— Что случилось, Георгий Александрович?
— Пришли бы пораньше — не спрашивали бы! Дайте пройти.
— Что случилось?
— Много чего случилось. Тут такое было!
— А что такое, что такое?
И Дина Морисовна побежала по лестнице следом за Георгием Александровичем».
Вот и вся репетиционная коллизия, несколько выбившая, в основном из-за диалогов с Борисовым, Товстоногова из привычной колеи и заставившая его сказать Дине Шварц: «Тут такое было!»
Так для чего же своей выдумкой Басилашвили поделился с читателями в интервью? Да только, выходит, для того, чтобы походя заметить, что Олегу Ивановичу, видимо, не нравилось, что у партнера по спектаклю, то есть — у него «так хорошо идет репетиция» (вот видите, какой Борисов завистливый и злой — то, что хорошо у партнера, для него — плохо…), и он взвился, апеллируя к «великому пролетарскому писателю». И для того также, чтобы (и снова походя) заметить, что «каждый» (!) артист БДТ отказывался говорить о Борисове для передачи «С потолка», которую вел Басилашвили, с потолка, к слову, и снявший ситуацию, будто бы имевшую место во время репетиции.
Алла Романовна считает, что все чрезмерные эмоциональные выпады Басилашвили по отношению к Борисову связаны с историей с «Ревизором», когда всем в БДТ, в том числе и Товстоногову, стало ясно после нескольких спектаклей: Хлестакова должен играть Борисов, а не Басилашвили. Георгий Александрович просил тогда Олега Ивановича сыграть Хлестакова на гастролях в Москве, но Борисов в довольно резкой форме отказался.
«Как-то на телевидении, — вспоминает Алла Романовна, — делали фильм к юбилею Олега. Решили взять интервью и у Басилашвили. Встретились с ним в БДТ. И услышали: „Я не даю интервью о Борисове. Это не мой артист. Он в одной только роли нравится — в ‘Садовнике’. Об этом артисте меня не спрашивайте“».
Глава двенадцатая
Дисквалификация на «Мосфильме»
В сентябре 1979 года в новой квартире Борисовых раздался звонок. Звонил кинорежиссер Александр Григорьевич Зархи. Он приехал в Ленинград, чтобы предложить Олегу Борисову главную роль в своем новом фильме «26 дней из жизни Достоевского». «Приехал, — вспоминает Алла Романовна, — очаровывал Олега своей легкостью, интеллигентностью, воздушностью, фиглярствовал… И только, мол, об Олеге мечтает, и только с ним будет снимать. И козырь — съемки будут и в Чехословакии…»
С самого начала у Борисова возникло к этой идее предубеждение. «Рискованное дело», — все время вертелось у него в голове. «И потом: кто
