«В каком фильме ты снимаешься?» — поинтересовался как-то Лобановский. Борисов ответил: «Остановился поезд». Лобановский немного подумал: «Название хорошее. А о чем?» Когда Олег пересказал другу содержание фильма, он предложил изменить название: «„Остановили поезд“ — было бы правильнее!»
Лобановский был убежден, что современному футболисту и — тем более — футболисту будущего недостаточно обладать высокой скоростью, мощным ударом, уметь делать точные передачи. Во главу угла становится интеллект, позволяющий мыслить на поле, с предельным пониманием относиться к тренерским установкам, органично дополнять усилия партнеров в рамках ведения командной игры. На тот момент образцом в этом плане для Лобановского был Андрей Шевченко — незаурядная личность не только на футбольном поле, но и за его пределами.
Однажды в машине, когда ехали из Ленинграда в Пушкин, Олег Иванович поинтересовался у Лобановского:
— Каким будет футбол через тридцать лет?
— Через тридцать — не знаю. Может быть, еще таким же. А через пятьдесят, восемьдесят, сто — умным. В футбол будут играть люди мыслящие, в меру интеллектуальные.
— Такие, как ты?
— Как я или как ты. Будут литературные программы, математические. Кто первый высшую математику, высокий театр выдаст на поле, тот будет новым Пеле… Нам не дожить. Соответственно и тренеры. Сначала — философы, потом — учителя изящной словесности, по совместительству бухгалтеры и психологи и уже только потом, в последнюю очередь, тренеры.
— Неужели это возможно? Не верится…
— Это и артистов коснется. Людям когда-нибудь надоест на идиотов смотреть…
Книгами с Борисовым Лобановский не только обменивался — и поездом переправлял с оказией в Ленинград, а потом и в Москву, — но и при встрече обсуждал прочитанное. Борисову по случаю (с хорошими книгами в советские времена была «напряженка») достался «Карманный оракул» испанского философа XVII века Бальтасара Грасиана, вышедший в серии «Литературные памятники». Олег книгу прочитал дважды. Сначала проглотил, читая без остановок. Потом — не торопясь, вдумчиво, останавливаясь, возвращаясь и снова продвигаясь вперед.
Лобановский, когда «Оракул» перешел к нему, обратил внимание Борисова на два момента. «Вовремя, — пишет Грасиан, — прекращай игру. Правило опытных игроков. Когда удачи громоздятся одна на другую, есть опасность, что всё рухнет. Непрерывное везение всегда подозрительно». «Васильич, — вспоминал Борисов, — аж хмыкнул от удовольствия: „Зачем же прекращать, если и так уже всё рушится“». И совершенно не согласился Лобановский с суждением Грасиана о том, что «надо избегать обязательств». «Чем их больше, — сказал он Борисову, — тем лучше для дела. Только под их гнетом, тяжелым бременем можно воспитать хорошего ученика!» Он признался тогда (вторая половина 1980-х годов) Олегу, что мечтает «кому-нибудь передать свое дело». «Вот только, — развел по свидетельству Борисова, руками, — кому? Воспитывать надо с пеленок…»
Как-то Лобановский прочитал Борисову статью французского ученого об «электрическом рационализме». Покачал головой: «Сколько можно выработать на поле электричества? Знаешь? А я знаю… Только энергия эта механическая, заводная, а у тебя на сцене — чистая (постучал кулаком по лбу), от мысли. Такую энергию выработать на поле пока не удается… Идея в том, чтобы понять (ударение в этом слове Лобановский всегда ставил на „о“), откуда ты ее в таких количествах получаешь». Олег сказал ему: «Когда Ньютона спросили, как он открыл законы всемирной механики, он ответил предельно просто: „Думал об этом денно и нощно“. Артисты не „ньютоны“ и не гении. Мы — очень обыкновенные, потому что любим отдохнуть, покутить, подхалтурить. „Денно“ и „нощно“ — к нам не относится, разве что в отношении к себе, в механике самолюбования. У некоторых она хорошо отработана».
«В футболе то же самое, — подхватил Лобановский. — Но вперед продвигаться можно только в том случае, если „денно и нощно“. Учиться надо всегда. Учиться. Когда-то, быть может, полученных в школе и институте знаний хватало на всю жизнь. Сегодня это абсолютно исключено. Прогресс, постоянные изменения, шквал информации — это заставляет учиться все время, каждый день. Стоит только перестать учиться, как моментально можешь выпасть из процесса — примеров подобного сколь угодно много».
А после «на идиотов смотреть», выдержав, по свидетельству Борисова, паузу, изрек: «Олег, запомни, какой-нибудь пятнадцатилетний пацан начнет забивать по-балетному красиво, между тренировками читать Лермонтова и еще наймет репетитора учить гаммы. Футболисты будут образованными!» И почему-то, вспоминал Борисов, засмеялся при этом своим отдельным, «демоническим» смехом. Что он — шутил или пророчил, — разузнать Олегу не удалось, хотя применительно к актерам это высказывание было особенно важным. В совместных путешествиях Лобановский объяснял идею создания новых футбольных школ и лицеев сыну Олега Ивановича — Юре, предлагал ему должность учителя шахмат (вспомнив, по-видимому, как Юра его обыгрывал), а самому Олегу — стезю театрального педагога.
Глава одиннадцатая
Коллизия с «Дачниками»
В интервью Марине Дмитревской для «Петербургского театрального журнала» Олег Басилашвили вспоминал о том, какой тяжелой бывала атмосфера в БДТ, приводя в качестве примера репетицию «Дачников»:
«Когда Гога ставил „Дачников“, он придумал неожиданный и замечательный масочный ход, говорил: „Пьеса антиинтеллигентская, поэтому не надо ничего маскировать, она и есть антиинтеллигентская“. На дачу приезжают люди, каждый из которых не хочет здесь быть тем, кем он был в городе. Каждый надевает маску: один — сластолюбца, другой — разочарованного писателя, и они существуют в этих масках, уходят от жизни, отдыхают. Я репетировал Басова, роль шла хорошо. Помните, там есть сцена у стога, когда Басов говорит всякие слова о России, рыдает, играя либерала? Все сидят, хохочут, Гога мне подкидывает, сопит, еще и еще раз проходим сцену — успешная репетиция!
И вдруг встает Олег Иванович Борисов (видимо, ему не нравилось, что у меня так хорошо идет репетиция) и говорит: „Георгий Александрович, к чему это вы нас призываете? Это противоречит тому, что писал великий пролетарский писатель Алексей Максимович Горький, противоречит тому, чему нас учат… К чему вы зовете зрителя?“ Олег сказал это зло, громко, убедительно, при всех. Гога встал, и от ужаса и страха у него выступил пот на верхней губе (когда он волновался, у него потела верхняя губа. Помню, когда на „На дне“ приехал М. С. Горбачев, он уже был весь в поту…). Товстоногов объявил перерыв, ушел и не появлялся на репетициях неделю. А потом пришел — и репетиции пошли заурядно, безо всяких масок. И вышел неплохой спектакль, красивый… Вот поэтому когда в передаче „С потолка“ я предлагал каждому нашему артисту сделать воспоминания об Олеге Борисове — все категорически отказывались… Вот такова была атмосфера…»
Тяжелой атмосферу, по Басилашвили, создавал Олег Борисов, «зло, громко, убедительно» призывавший Товстоногова следовать заветам «великого пролетарского писателя Алексея Максимовича Горького» и утверждавший, будто работа режиссера над этим спектаклем «противоречит тому,
