Я обиженно замолчала.
- А разреши узнать, - спросила мама с притворно озабоченным видом, какое именно платье ты себе шьешь по такому секрету ото всех нас?
- Надеюсь, не особенно открытое? - подхватила тетя. - Предупреждаю тебя, голизны не потерплю! Я тебя к себе приглашаю, так что уж не посетуй!
- Платье будет вполне пристойное, успокойся, пожалуйста. И в то же время шикарное. Очень простенькое, обтянутое, светло-зеленого цвета. Достаточно закрытое и спереди и сзади, но совсем без плечиков, и будет держаться само по себе...
- Как это без плечиков?.. Что за эксцентричность! Ну и вкус.
Я взглянула на тетю, величественно восседавшую против меня на другом конце стола, на ее угловатую, плоскую фигуру - словно кусок деревяшки, задрапированный крепом. Но я помнила, что мама слушает наш разговор. И произнесла извиняющимся тоном:
- У меня красивые плечи.
И, конечно, тетя Эмма тут же съязвила:
- Надеешься кого-нибудь соблазнить?
Я промолчала. Тетя решила, что сумела меня сконфузить, осадить, и негромко, но ехидно хихикнула. Но мне нравилось молчать. Я смаковала свое молчание, которое, правда, лишь для меня одной должно было звучать красноречивым ответом на тетин вопрос. Нет, последнее слово осталось не за ней.
- Чуть-чуть не опоздала! - обратилась ко мне тетя Эмма, когда я подошла на перроне вокзала к семейной группе, состоявшей из мамы, тети и брата Симона. - А если бы поезд уже пришел?
Я взглянула на вокзальные часы: до прибытия поезда оставалось еще больше пяти минут. К тому же Симон, отправившийся взглянуть на железнодорожное расписание, вывешенное на большой доске, сообщил нам, вернувшись, что поезд опаздывает на четверть часа. Было холодно, мы топали ногами, стараясь согреться; поэтому я предложила зайти посидеть в буфет. Но тетя взорвалась:
- Нет, ты скажи, ну можно себе представить маму и меня в кафе? Ей-богу, она совсем с ума сошла!
- Боюсь, что в кафе я просто не сумела бы заказать себе чашку чая, заметила мама, явно переигрывая.
Я осмелилась возразить и, указав на внушительную фигуру Симона, сказала, что, во-первых, мы пойдем не одни, а во-вторых, сидеть будем в вокзальном буфете - это не одно и то же, что сидеть в кафе.
- Знаю, знаю! - сказала тетя Эмма.- На сей счет ты обладаешь редкостными познаниями и можешь смело делать сравнения. Ты ведь у нас великая путешественница! Но представь себе, что и я тоже бывала за границей. И не раз. Я знаю Женеву, знаю Брюссель. Только я посещаю музеи, а не бегаю по кабакам!
Сославшись на то, что я озябла, и добавив, что не успела выпить чаю, я в одиночестве отправилась в буфет.
Сидя у столика в ожидании, когда чай как следует настоится, я дивилась своему собственному терпению в отношении родных. Я вела себя так, словно пока требовалось щадить их и беречь свои силы. Но с чего я взяла, что в недалеком будущем мне предстоит выдержать против них куда более серьезную битву? Сама не знаю...
А ведь, кажется, можно было бы это предвидеть. Но в ту минуту все мои помыслы занимала сегодняшняя примерка. Я думала о ней с удовольствием. Платье, несомненно, получается удачным. Прежде всего оно меня худит. А кроме того, его цвет гармонирует с моим цветом лица, с легким загаром, еще не сошедшим с плеч, и с каштановыми волосами, которые всегда и при всех обстоятельствах я упорно отказывалась красить... Правда, желая усилить их естественный рыжеватый блеск, я мыла голову специальным шампунем; но это вовсе не значит красить волосы.
Гости найдут меня красивой. Я этого хочу; а чтобы быть красивой, мне достаточно только захотеть быть такой. Я и была красивой, только чересчур классического типа. Но моя наружность очень выигрывала от прически, украшений и искусного грима; зато скучающий вид губил меня. Конечно, на тетином балу я буду скучать, но постараюсь это скрыть; а ради того чтобы блеснуть, стоит постараться. Гости найдут меня красивой.
Я вынула из сумки зеркальце и убедилась, что без ущерба для своей внешности переношу невыгодный свет вокзального ресторанчика. Горячий чай, теплое помещение сделали свое дело. Я попудрилась, подкрасила губы; и не могла сдержать, улыбки при мысли, что мама с тетей дрожат сейчас на сквозняке; у них непременно покраснеют носы.
Из буфета я вышла в самую последнюю минуту и, проходя через зал, убедилась, что никаких объявлений о дополнительном запоздании поезда не вывесили. Своих родных я застала именно в том виде, в каком представляла себе, сидя в буфете; один лишь Симон все-таки не так окоченел, потому что курил сигарету за сигаретой.
Показался поезд.
- За мной! - скомандовала тетя.- Держитесь все вместе!
Прибытие или отход поезда, а возможно, сама вокзальная атмосфера всегда приводили тетку в состояние полного смятения. Она нервничала, бегала, цеплялась за одного, расспрашивала другого; мне всегда казалось, что она уже не может не совершать этого ритуального кружения; так собака, очутившись на улице, ни с того ни с сего начинает вертеться, прыгать и визжать.
Тетя Эмма на рысях неслась вдоль состава, двигавшегося нам навстречу. Пришлось Симону ее придержать, иначе она увела бы нас слишком далеко. Поезд остановился; показались первые пассажиры.
- Сейчас я вам опишу его приметы! - вопила тетя среди общего гама. Ведь вы его почти не знаете! Бедненький мой мальчик - белокурый, бледный и тонкий как былинка!
Поезд постепенно опустел. Носильщики складывали у наших ног чужой багаж. Мы искали Ксавье в толпе и не могли найти. Пассажиры, направляясь группами к выходу, проходили мимо нас.
- Ах, боже мой! - не унималась тетя.- Нет его нигде! А вдруг он опоздал на поезд! А вдруг что-нибудь случилось!..
Я встала на цыпочки, посмотрела в конец состава, потом направо... И я заметила рядом с носильщиком чью-то удаляющуюся спину, длинный и тонкий силуэт, бежевое пальто. Еще сама не веря своей догадке, я, не предупредив родных, бросилась вслед за этим пассажиром. И догнала его.
- Ксавье!
Казалось, он очнулся ото сна, остановился и поднял на меня светлые, глубоко запавшие глаза. Он был ничуть не бледен. На его лице еще лежал отблеск тех одиннадцати лет, которые он провел на горных вершинах, вдали от людей.
