— Давай, давай, — сказал Калач.
Но Санек не полез проворно в кабину, не вспрыгнул на подножку жизни, как трусливый зайчик, стоял внизу, смотрел, как командир машину раскочегаривает. Смотрел честно в глаза командиру.
— Ну, чего ты? — заорал Михаил Петрович, уже сердясь.
— Я пистолет потерял, — ответил Санек.
Калач махнул рукой — ладно, мол, пистолет железный, его еще можно сделать. Вот тут Санек уже не стал испытывать судьбу — залез в машину и проворно запер дверь. Все! Он сел на свое место, посмотрел на станцию — передатчик был настроен на частоту московского радиобюро, значит, о нем говорили с Москвой. Ладно, черт с ним! Санек видел, как три раза заходил на посадку командир, и понимал, чего ему стоила эта посадка. Все! Конец! Слава Богу… Санек зафиксировал дверь, воткнул в гнездо вилку ларингофона. Командир поднимал машину, под ногами дрожало днище вертолета.
На секунду потемнело небо за окном, и перед глазами понеслись камни, камни, словно на ленте транспортера подававшиеся под ноги. Ухо шлемофона зашлепало по подбородку. И задышал сзади медведь деловито и настойчиво. Прочь, прочь с этого проклятого острова! Командир взлетел с креном вправо, мелькнули под баллонами шасси камни, проплыл стороной севший на мель айсберг с черными полосами старых снегов, точно перевязанный веревками, и машина ушла в облака.
Санек перестроил частоты, потому что, пока суд да дело, пока суд и все другое, работать на вертолете ему, а не кому-нибудь другому.
— Радист! — позвал командир.
— Слушаю, товарищ командир! — отозвался Санек.
Положи сейчас перед ним рельсы и скажи: клади на рельсы голову за командира! — улыбнулся бы Санек, ни секунды не думая, только поудобнее устроился б на рельсах.
— Спроси-ка у Диксона направление циклона.
Циклона? Какого циклона? Санек глянул в окошечко и ахнул: от самых облаков до высоты тысяч восемь слева шла черная гладкая стена, абсолютно ровно срезанная неистовыми ветрами. Под солнцем тускло поблескивали ее фиолетово-черные отвесы. Вторая половина мира цвела розовым, желтым, янтарным, блекло-голубым цветами. Солнце проходило сквозь линзы облаков, подсвечивая каждую неповторимо. Санек живенько высунул за борт длинный шест, с которого начала разматываться вниз антенна длиной в двести метров. Однажды Санек таким образом связывался из Арктики с Антарктидой, о чем всегда к месту и не к месту любил вспоминать.
Диксон был очень удивлен, что застал кого-то в воздухе. Все борта давно на земле и выполняют циркулярную команду — крепят машины в связи с предстоящим ураганом. Правда, циглеровская будет открыта еще минут двадцать, они вообще смогут уточнить, но садиться туда они не рекомендуют.
— А куда же мне садиться? На тот свет, что ли? — зло спросил Калач в переговорник, и поскольку на борту никого не было, то Санек понял, что командир спросил это у него.
— На тот свет нельзя, товарищ командир, — глупо сказал Санек.
— Кстати, почему тебя не было на месте? Я двадцать минут ждал.
— Я, товарищ командир, от медведя бегал. Я слышал, что лучше всего от них бегать вверх.
— Правильно, — сказал Калач, — большой экземпляр был?
— Средний.
— Ну, средний тоже врежет!
— Это точно! И убежал я от него на скалы, сидел над самой пропастью. Он внизу ходил часа два, прятался, ждал меня за сугробом. Потом на глазах моих вышел и вроде ушел. Я уж слезать хотел и вдруг случайно увидел, что он по плато поднялся и сверху стоит, но прыгать, конечно, там нельзя, разобьешься. Хоть медведь, хоть кто. Ну, а вас, товарищ командир, я видел, когда вы еще первый раз облачность пробивали, миль восемь к весту, над горами. Я еще вам кричал, что не туда!
Черная стена циклона значительно приблизилась. Она по-прежнему казалась гладкой и прямой, но теперь уже было видно, как из ее недр вырывались буро-фиолетовые нити, словно головки стенобитных таранов. Одно из таких жал шло прямо на машину, вертолет подхватило, понесло вверх. Калач изо всех сил отворачивал, винт барахтался, как в водовороте…
Санек с замершим сердцем смотрел на все это в окошко.
— Ты рассказывай, рассказывай! — сказал ему Калач.
— Ну, вот, — продолжал Санек, — там я и сидел.
— Ветер, ветер! — вдруг зашипел Калач. — Черт побери! Откуда он только берется!
Нижний слой облаков пришел в движение, это движение было видно даже с полета. Открывались в облаках окна, в которых нефтяно чернел океан и ледовые поля лежали, как помятые грязные платки. Но видения были мгновенны, облака ошибались, налезали друг на друга, десятки ветров, вдруг появившиеся перед приходом циклона, словно выметали дорогу перед господином.
— Я дам нажатие! — сказал Санек.
— Давай, дорогой, нажатие!
В эфире стоял такой грохот, будто циркулярной пилой распиливали арфу. Циклон еще не нагнал их, но и вторая половина неба потемнела, закрылась вихревыми туманами. Санек уже не смог различить риски шкалы настройки, включил освещение. С двух точек пришли пеленги. Санек передал их командиру, командир только посчитал — и сразу, даже не глядя на приборы, положил машину вправо. Их с ужасающей скоростью сносило с курса…
— Свяжись-ка с Москвой, — сказал Калач.
— Свяжемся, не побоимся, — ответил Санек.
Он много раз вызывал радиобюро. Ему никто не отвечал, наступило полное непрохождение связи. Стало совсем темно, циклон цеплял вертолет. Как в плохом телефильме, на Калача навалились сразу все беды. Санек бросил рацию, хватаясь за стенки вертолета, подтаскивал к двери шлюпку, аварийное радио и сухой паек. Слава Богу, окна были чистые, лед не нарастал. Машина то совершала ужаснейшие падения, словно хотела полностью порвать со своим воздушным прошлым, то, наоборот, взвивалась вверх, будто надоело ей дно атмосферы и она захотела порезвиться в околоземном пространстве.
— Вот есть такая песня, — вдруг сказал Калач, — у летчика, дескать, одна мечта — высота, высота. Какой-то это странный летчик, выходит, однобокий. Что мне вот нужно? Мне нужна маневренность, раз. Скорость, два. Всепогодность, три. И чтобы где я хочу — там и сел. На вершине горы, в овраге, на море, среди леса на перекресток тропинок! Вот что мне нужно. Я иной раз весной взлетал с институтского аэродрома, и вот там, недалеко, знаешь, есть аллея акаций. Так вот, срывал. Зависал над деревьями и из кабинки ручкой — раз, и готов. Но это ж какое нарушение считается! Трах-тарабах по башке! А я, может, скоро на вертолете пахать захочу! А? Или нельзя? То-то и оно, что нельзя. Мощность мне нужна. (Машину сильно бросило. Калач выругался.) Вот в такой неприятности, чтобы взял курс — и иди по автопилоту, читай журнал «Семья и школа». В русских сказках, например, ни одной нет мечты об аппарате, который взлетает с полосы в три версты длиной и садится на такую же полосу. А везде мечтается об аппарате с вертикальным взлетом и посадкой, о ковре-вертолете. А сказочники были не дураки. Они хотели сразу — где подумал, там и сел. Где сел, там и взлетел.
— Так точно, товарищ командир, — врастяжку сказал Санек.
Перед машиной открылось вдруг огромное окно в тучах, кусок земли, льды на океане. Калач нырнул вниз, откуда-то выскочили полосы снега, страшно ударили по ветровым стеклам. Но уже были видны ветхие крыши зимовки, и дым несся от двух костров — штурман показывал направление ветра. «Спасибо, Федорович!» — подумал Калач. Вертолет свалился с неба, снесло его ветром, как лист осенний, прямо на площадку. Стукнулся колесами, стал крениться. Калач удержал его оборотами. Ребята побежали к машине, на землю спрыгнул Санек, Бомбовоз обнял его на радостях, ревет мотор, ветер поддает — только держись.
— Крепи машину! — орет Калач через открытую дверцу, заслоняясь рукой от ветра.
Успел. Через минуты полторы, когда уже крепили винт, началось такое светопреставление, что не сесть, конечно. И думать нечего — не сесть. Крышка! А Калач — успел.
Гроза
Раздался такой страшный удар, что Виктор Ильич подпрыгнул в кресле, даже трубку чуть не выронил. Хрястнула рама, взвились в потоке ветра стекла, грохнули где-то там внизу об асфальт. Во дворе что-то ломалось, мимо окна пронесся, как птица, лист картона. Виктор Ильич с силой нажал на звонок, прибежала Галя, ахнула, стала закрывать окно, собирать стекла с пола.
— Ты, точно, слышал или нет? — орал в трубку Виктор Ильич на Кобзорукова.
— Не сомневайтесь, совершенно точно. По западному сектору сейчас вообще начинается непрохождение, но они, видать, цепляются к зимовочной антенне. Так что слышал точно. Калач так и сказал: все на борту.
— И радист?
— Я специально, Виктор Ильич, переспросил, он говорит: и радист, куда ж ему деться?
— Выходит дело, что Калач ходил за ним по циклону?
— Выходит, так, — сказал Кобзоруков. — Не святым же духом он перенесся на девяносто миль! Я бы перекинул Калача на вас, но слышно было ужасно, а сейчас вообще ничего нет. Молоко.
