Хоть и жил Володя одиноко, никого на руках не держал — ни больных сестер, ни алкоголиков-братьев, хоть никогда не переживал из-за квартиры — все в общагах (то в ПТУ, то на подвесной койке над торпедой в подводной лодке, то в рабочем общежитии после флота), все же всегда страдал он через свою доброту и от общего несовершенства своей жизни. Кто ни попросит — всем помогает. Даже пионеры хомутали его, и он почти год в свободное время строил им какие-то загоны для пионерского зверья; до того замотался, что едва успел за тот год отработать одну смену в альплагере. Сохли по нему девушки из всех климатических районов страны, однако по-человечески Садыков, конечно, влюбиться не мог — влюбился в замужнюю, да еще муж у нее кандидат наук. Хоть и был Володя к тому времени уже бригадиром, и с квартирой был, и с деньгами, и по всем статьям хорош, даже стихи сочинял, что представлялось вообще верхом всего, не мог он перешибить этого яйцеголового кандидатишку, с ума сходил по своей не слишком-то огневой Марине, да и не любила она его по-настоящему, так, для баловства любовь ей эта, для поддержания формы, как бег трусцой. Чтобы выяснить все это, понадобилось много времени, много. Садыков и мастера «закрыл», и на два семитысячника сходил — на Корженеву и Победу, и такие девицы в альплагерях под окном его инструкторской на холодном ветру стояли, накинув на гимнастические плечи мягкую пуховку, что синеглазый архитектор Саша Цыплаков сквозь зубы восхищался: «Плевать в мои карие очи!» Саша, гибкий, как ящерица, в команде Садыкова «закрывал» скалы, сам Капитан с Русланом Алимжановым — лед и снег. Четвертыми в команде ходили разные, не все удерживались у Садыкова, не все. Так, на первый взгляд вроде капитан как капитан — высоченный красавец с руками, которые не грех бы назвать «шатуны». В альпинизме таких немало. Пьянку преследовал — так это и таких много, не терпящих, не он один. И внизу, в лагере, вроде человек. Но на горе — зверь зверем, педант, придира: чуть что ему не так — желваками играет, и огонь желтый в глазах возгорается. И чтобы у него перед выходом все точили кошки как сумасшедшие; и чтобы без подстраховки никто не перестегивался; и чтобы команды на стене подавались, не как душа велит, а как положено; и чтобы крюк забивался до серебряного звона и пения (потом замыкающий шепотком каждый крюк материт, выбивая его из скалы). И никаких галош, никаких бросков «на хапок» через лавиноопасные кулуары и никаких обсуждений его приказов. Да кто же это выдержит? Зверь, чистый зверь! Нет, ты лучше обругай, крикни, а не смотри таким взглядом, от которого кожа гусиными пупырышками покрывается! А на равнине, в лагере, честное слово, нормальный, даже приятный парень. Только все время говорит: «Я никого не хочу хоронить». Как будто он один печется о технике безопасности, а другие вроде дурачки-простофили, и у них народ с горы пачками валится. Смех и только на этого Садыкова!
В тот самый год, когда Сеня Чертынский, известный смельчак, слез со своей командой с северной стены пика Свободная Корея (иной раз за день страшнейшей работы проходили по пятьдесят метров, четыре сидячие ночевки было, две — в гамаках на отвесах; Толик Британижский так оголодал, что уже в лагере приволок ящик смазанных тавотом консервных банок, бросил его под койку и даже по ночам рубал, открывая банки финским ножом, чавкал в темноте), — так вот, в тот год, когда Сеня со своей командой третий день подряд «отдыхал» после этого восхождения, после невиданной победы, встретил он, говорят, Садыкова, как всегда, совершенно трезвого, в темноте у лагерного ручья, где новички, ошалевшие от гор, глядят, раскрыв рты, в алмазное небо.
— Слушай, Садыков, — сказал, говорят, Сеня, — возьми меня к себе в команду!
Юродствовал, издевался Сеня, но ответил Садыков, говорят, вполне серьезно:
— Нет, не возьму. Ты — плохой альпинист, Сеня.
— Ну как же я могу быть плохим альпинистом, Капитан? — Даже другие капитаны звали Садыкова Капитаном — уважали. — Ведь я в этом году стану чемпионом СССР, Советского Союза!
— Это ничего не значит, — ответил, говорят, Садыков. — В моих глазах твоя храбрость — от трусости.
Тут, одни говорят, не вынес вольнолюбивый и свободомыслящий Сеня такого оскорбления, подпрыгнул пьяный маленький часовщик из города Красноярска до высоты Садыкова и дал ему в ухо. Другие говорят, что только замахнулся Сеня, но не ударил, а наоборот — встал на колени и пьяно заплакал. Еще находились свидетели, которые стояли в метре-двух от Володи и Сени и ясно слышали (этих слышавших было человек двести, девушки, в основном, конечно), что схватились они друг с другом в страшной борьбе, как Мцыри и барс, из-за какой-то девицы. А по правде сказать, вранье все это, обычное вранье о знаменитостях, которых рассказыватели если и видели, то один раз и издалека. И всякие там «и тут я вижу этими собственными глазами…» или «как обычно, мы встретились в ресторане „Ак-бура“» — все это мура собачья, сплетни, глупые выдумки. И в ресторане «Ак-бура» так душно, что сидят там только нищие командировочные или местное дно печально пропивает награбленное. Человеку, живущему здесь, и мысль такая прийти не может — провести вечер в этом ресторане, когда имеется свой собственный дворик и садик, где на врытом в землю столе, оклеенном старой клеенкой, стоит заварной чайник с отбитым носиком, стоит пиала, полная конфет «подушечка», и между звезд висят конуса созревающих виноградных гроздьев.
Но что правда, то правда — встречались, встречались Сеня и Володя, и встречались действительно у лагерного ручья, столкнувшись в темноте лоб в лоб. Но никто этого видеть не мог, потому что темнота там адская, у ручья. Поэтому и ходят туда торопливо рассматривать звезды между долгими поцелуями ошалевшие от гор новички. И слышать никто там не мог, потому что грохочет лагерный ручей, как нескончаемый тяжеловесный состав весом в десять тысяч тонн, следующий по маршруту Грозный — Москва и ведомый двумя электровозами, один из которых работает, между прочим, в центре состава. Поэтому там в темноте и грохоте и шепчут друг другу ошалевшие от гор новички свои безответственные и еле слышные слова. Тогда позвольте, была ли встреча? Была, была, смею вас твердо заверить. Действительно, столкнулись они, вернее, Сеня, прополоскавший свою хмельную голову в ледяной воде ручья, на ходу ударился о Садыкова, который шел к ручью, как и любой идеальный герой, с абсолютно положительной целью вечерней чистки зубов.
— Ё-моё! — сказал Сеня. — Это ты, Капитан? А я гуляю после стены.
— Вижу, — сказал Садыков.
— Ты осуждаешь, — стал задираться Сеня, — ты такой моральный! Ты такой! Капитан… в золотой фуражке!
— Шел бы ты, Сеня, — дружелюбно отвечал Садыков. Но Сеня Чертынский, по естественной лагерной кличке Черт, не такой был дурак, чтобы следовать чьим-либо советам. Он никуда не пошел, а старался держать прямо свою мокрую голову, задрав ее вверх, туда, где между звезд и быстро летящих спутников торчала черная башка садыковской головы.
— Вот ты скажи, — продолжал свою речь Сеня, взявшись мокрыми руками за нагрудный карман линялой садыковской ковбойки, — ты от белого угла куда ходил?
— По Снесареву, — ответил Володя, — от белого угла влево вверх, примерно метр тридцать, зацепка есть. Да там еще и крюк Андрюшкин старый торчит. И дальше по трещине на лесенках метров шестьдесят до полки. Там на полке мы ночевали, на наклонной плите со снегом. Ночевка хорошая, удобная, можно было даже сидеть.
— А я вправо ходил! — гордо и занозисто сказал Сеня. — Даже твой Цыплаков не пролез, а я пролез! Сам! Погляди — ручки-ножки маленькие, коротенькие, а вам всем вмазал!
И Сеня стал в темноте пьяно приплясывать и, естественно, упал.
— Ё-моё, — сказал он. — Упал!
Садыков засмеялся, поднял маленького Сеню. Ему всегда было удивительно, как в таком маленьком человеке содержится столько злости, ухарства, настырности и ловкости, несказанной ловкости, которая, соединенная с кошачьей цепкостью, действительно делала Сеню одним из сильнейших скалолазов страны.
— И куда же ты это пошел вправо? — спросил Садыков. — Мы пытались — не прошли.
— Вправо, — бессмысленно подтвердил Сеня. — Прошел. Как муха по стакану. Капитан! Хочешь, я тебе дело скажу? Тайну открою?
Сеня теперь обеими руками держался за ремень Садыкова, головой упираясь ему в грудь. В этой позиции борьбы нанайских мальчиков, в которой Володя для верности еще и поддерживал приятеля, и продолжалась беседа.
— Тайну? — спросил Садыков. — Где сундук зарыт?
— Только в сун-ду-ке… — Это слово Сеня произнес четко, но по складам, штурмуя буквы раздельно и последовательно. — …не золото, а водка.
— Это несомненно! — подтвердил Садыков. — Я другого и не предполагал.
Сеня засмеялся, оторвал одну руку от точки опоры и загадочно погрозил Володе пальцем.
