Гельд опять кивнул и шагнул назад к дверям.
– Стой! – Эренгерда метнулась вслед за ним. – А это… – Она показала на его щеку. – Сотри! Люди увидят. Что о нас подумают? Не ты один тут такой умный и сведущий в рунах.
Гельд усмехнулся, вспомнив, как они начали эту беседу.
– Я горжусь этим, как боевым шрамом, – сказал он, надеясь ее подразнить.
– Сотри! – взмолилась Эренгерда, подходя к нему, и даже вытащила из рукава белый платок. – Ну, что ты! Ты хочешь меня опозорить? Мы же договорились!
– Сотри сама. – Гельд наконец остановился и подставил ей щеку.
Эренгерда протянула руку с платком, но он сделал маленький шаг назад. Она подалась ближе, он опять отстранился; начиная сердиться, Эренгерда решительно шагнула к нему, а Гельд вдруг подался ей навстречу и обнял. Ахнув, Эренгерда отшатнулась, но поздно; Гельд крепко прижал ее к себе и стал целовать; отчаянно вертя головой, Эренгерда пыталась избежать этого, отклонялась назад, но деваться ей было некуда. Подставив ему щеку, она пыталась его оттолкнуть, упиралась руками в его плечи. Оставшийся в одиночестве разум призывал ее к бегству, но внутри разливалось пленительное тепло, голова кружилась, веки тяжело опускались, и все ее существо переполняла убежденность, что так и надо.
– Ну, ты… – еле выдохнула Эренгерда. – Ты еще не сын конунга! Пусти!
Гельд отпустил ее и, взяв платок, стал вытирать щеку. Пусть не думает, что он собирается добиваться ее любви силой. Когда придет час, она сама обнимет его. И это будет гораздо лучше.
Этой ночью Эренгерда спала беспокойным, прерывистым сном. То и дело ей казалось, что она падает куда-то; она вздрагивала и просыпалась. Ей снилось чувство вины, будто она совершила какое-то неясное, расплывчатое преступление и со страхом ждет неминуемого наказания. Проснувшись, как от толчка, она вздыхала с облегчением: это сон, никакого преступления нет. И тут же колола мысль: а Гельд? Разве она не дала почти что обещания бежать с ним из дома, если открытие Тордис будет хоть сколько-нибудь благоприятным? Пусть прямого обета произнесено не было, но Эренгерда чувствовала себя связанной по совести. И ей не сразу удавалось заснуть, томительное беспокойство заставляло вертеться и вздыхать. Что будет, во что все это выльется? Беда висела в темноте над изголовьем, не давала дышать. Как душно зимней ночью в закрытом покое, где тлеет очаг и спят два десятка женщин! И старая Хрефна так натужно кашляет в своем углу, что тут и с самым легким сердцем не заснешь.
Утром Эренгерда поднялась раньше всех в доме и сама разбудила служанок. Но из девичьей она не выходила до тех пор, пока все домочадцы и гости усадьбы не покончили с едой и не разошлись из гридницы. Почему-то она не хотела видеть Гельда раньше назначенного срока, будто боясь злого глаза судьбы. Но утром она повеселела, ночное беспокойство рассеялось. При мысли о свидании с Гельдом ее пробирала дрожь; делалось страшно и весело. «Что ты делаешь? – вопрошала благоразумная часть ее души. – С кем ты связалась, дочь Кольбейна ярла? Чего ты ждешь от такой пылкой дружбы с торговцем? Брось, какой там сын конунга? Это же не сага, это жизнь. Конунги не подкидывают своих детей. Даже если Тордис и назовет его род, это еще не причина бросить своих родичей, Торбранда конунга и бежать в земли барландцев, где тебя ждет неизвестно какая жизнь! Страсть пройдет, и что ты будешь делать одна в чужом племени, если через год этот муж тебе надоест? На что ты променяешь родичей, богатство, власть конунга, почет и будущую славу своих детей? Опомнись, ты этого не сделаешь! Помечтаешь, поиграешь, но не сделаешь – на деле ты не такая сумасшедшая, как в мечтах!»
Все это было справедливо, и вторая, неразумная часть ее существа даже не пыталась спорить. Она просто жмурила глаза и притворялась глухой.
Для этого похода Эренгерда выбрала неяркую, неприметную одежду: коричневое платье и черную меховую накидку с капюшоном, под которым спрятала золотистые волосы. Возле домика Тордис редко можно кого-то встретить: колдунья нарочно выбрала для жилья самую пустынную часть фьорда, переходящую в необитаемый лес. Но все же осторожность не помешает.
Место, назначенное для встречи, было в Аскефьорде хорошо известно. Даже если кто-то застанет там Гельда раньше нее, он легко сможет объясниться любопытством. Через ельник змеилась довольно заметная тропа, ведущая к небольшой поляне, где с незапамятных времен стоял огромный поминальный камень. Он так прочно врос в землю, что на поверхности виднелось не больше половины. Когда-то давно чья-то рука вырезала на камне руны, покрывающие спину извивающегося дракона. Этот камень так и звали – Поминальный Дракон. Над землей виднелось не больше половины рисунка и надписи, но каждый ребенок в Аскефьорде знал ее наизусть. Камню приносили жертвы, возле него клялись и заключали договоры, и на земле среди увядших папоротников белело несколько пустоглазых овечьих черепов.
Приблизившись к поляне, Эренгерда осторожно выглянула между двух толстых елей. Гельд стоял к ней спиной и, похоже, пытался разобрать надпись на камне. Он был один, вокруг стояла тишина. Эренгерда неслышно шагнула на поляну, и Гельд почти тут же обернулся.
– И много тебе удалось прочитать? – быстро спросила Эренгерда, торопясь, пока он не сказал какой-нибудь глупости вроде «А, вот и ты!», «Я тебя ждал!» или «Я тебе так рад!».
Судя по просиявшему лицу, Гельд и правда собирался сказать что-то подобное. Он опасался, что за ночь она передумает. А раз пришла, значит, относится к их замыслу всерьез.
– Не так уж много! – сознался он, не отходя от камня и ожидая, пока Эренгерда подойдет к нему. – Дракон слишком глубоко зарылся.
– А я думала, ты знаешь только две руны! – поддразнила его Эренгерда.
Ее глаза смеялись, и Гельд улыбнулся в ответ:
– Я знаю все руны, которые могут принести пользу.
– По большей части, должно быть, любовные?
– А разве не они самые полезные?
– Но ты понял хотя бы, как его звали?
– Дракона?
– Нет. Того, по кому поставлен камень. Его имя видно.
– Где?
– Найди сам!
Эренгерда подошла к камню вплотную. Гельд стал присматриваться к цепочке полустертых рун, что вилась по спине дракона. Именем древнего конунга могут оказаться любые две или даже любая одна.
– Это один из наших прежних конунгов, – рассказывала Эренгерда. – Между прочим, – она засмеялась и бросила на Гельда лукавый, дразнящий взгляд, – его принесло в Аскефьорд морем! Жрецы сказали, что он – сын Тора. Он плыл по морю в щите, и там же лежал меч. Этим мечом до сих пор владеют наши конунги.
Гельд отлично понял ехидный намек: сыны богов приплывают по морю в щитах и с мечами, а в серых пеленках на пороге землянки торговца находят только… ну, скажем, младенцев менее почетного происхождения.
– А ты сама-то хоть знаешь, что здесь написано? – отозвался он, не отрывая глаз от надписи.
– У нас все знают. «Йоргерда приказала поставить этот камень по Торгьёрду, своему мужу и конунгу фьяллей…»
– А, вот, как его звали! – Гельд быстро поднял глаза и усмехнулся. – Торгьёрд!
– Конечно! – Эренгерда смеялась, не показывая досады, что проговорилась. Рядом с Гельдом ее наполнило вчерашнее волнение, само сознание рвалось на маленькие кусочки, и то, о чем они говорили мгновение назад, уже казалось неважным. – Ты сам искал бы до вечера, а нам надо идти. Ты еще не передумал? Не испугался, что твой род окажется…
– Мне нечего бояться! – неожиданно жестко ответил Гельд и вдруг поймал руку Эренгерды, которой она слегка проводила по рунам на камне. – Я сам не стану хуже, кем бы ни оказались мои отец и мать. Все люди ведут свой род от Аска и Эмблы. Это уже потом Хеймдалль поделил их на рабов, бондов, ярлов и так далее. А кровь у нас одинаковая.
– Да! – Эренгерда перестала смеяться и твердо встретила его взгляд. Каждый из них по-своему обдумал вчерашний разговор. – Кровь одинаковая, но честь – разная! И глупее глупого мне было бы отказаться от того, что мне назначено от рождения.
– Тогда зачем ты вообще пришла сюда? – Гельд сильнее сжал ее руку, и Эренгерда попыталась отнять ее, но он не пустил. – Если тебе нужна только честь, то зачем отказываться от конунга?
Эренгерда смотрела ему в лицо и медлила с ответом. Конечно, множество острых, злых и презрительных слов рекой польются с языка, стоит только дать волю обиде. Но лицо Гельда, к которому она уже привыкла, было слишком близко. Она столько думала о нем за эти дни, как ни о ком за всю свою жизнь, и сейчас его лицо казалось ей знакомым до самой последней черточки, хотя маленький белый шрам над верхней губой она увидела только сейчас. Такой маленький, что издалека или в темноте не разглядишь.
– Это у тебя откуда? – шепотом спросила она, забыв о том, что надо было обидеться.
