[AS, 77–78]; [БН, 1-я паг., 15].
Поставив вопрос о науке таким образом, Ренан тем самым полностью упраздняет необходимость каких бы то ни было утилитарных и вообще релятивных оправданий науки. Полностью отметается тема «достижения господства над природой», столь характерная для многих апологий науки в XIX–XX веках. Согласно Ренану, абсолютная ценность – это познание истины. Служение науке есть служение Абсолюту.
Эта абсолютная ценность всякого научного познания не отменяет, однако, хода человеческой истории, основанного на смене различных эпох и различных состояний человеческого духа. Поэтому разные науки могут иметь большую или меньшую важность для разных исторических эпох. Именно этот релятивный, исторический критерий становится у Ренана точкой опоры для защиты и прославления филологии:
Я не боюсь преувеличить, когда говорю, что филология, неразрывно связанная с критикой, составляет один из самых существенных элементов современного духа, что без филологии современный мир не был бы тем, что он есть, что филология составляет великую разницу между Средними веками и Новым временем. Если мы превосходим Средние века в ясности, в точности и в критике, то этим мы обязаны единственно филологическому воспитанию ‹…›
Дух нового времени, т. е. рационализм, критика, либерализм, был основан в момент появления филологии. Основателями духа Нового времени являются филологи [AS, 192–194]; [БН, 1-я паг., 95–96] (выделено автором).
Критика текста является, согласно Ренану, первоистоком критического духа, свойственного Новому времени. Кульминационным же моментом Нового времени является XIX век: это эпоха, когда критический дух распространяется на все сферы действительности:
Всеобщая критика составляет единственную характерную черту, которую можно подметить в тонком, быстром и неуловимом мышлении XIX века. Каким именем можно назвать все это множество избранных умов, которые, не занимаясь абстрактно-догматическими построениями, открыли для мышления новый способ обращаться с миром фактов? Разве г-н Кузен – философ? Нет, это критик, который занимается философией, как другие занимаются историей или тем, что носит название литературы. Итак, форма, в которой человеческий ум стремится идти по всем дорогам, есть критика [выделено автором]. Но если критика и филология не тождественны друг другу, то они, во всяком случае, и неразлучны. Критиковать – значит занимать позицию зрителя и судьи среди разнообразия вещей; а филология и есть истолкование вещей, средство войти с ними в общение и понять их язык. Вместе с гибелью филологии погибла бы и критика, возродилось бы варварство, и легковерие снова воцарилось бы в мире [AS, 197–198]; [БН, 1-я паг., 99].
Обратим, между прочим, внимание на ренановскую трактовку отношений между критикой и филологией: «нетождественны и неразлучны». Отношения между критикой и филологией оказываются выстроены по образцу отношений между лицами Святой Троицы: «неслиянны и нераздельны». Это не случайная изолированная реминисценция и не намеренное пародирование. Пародично (в тыняновском смысле) все мировоззрение Ренана, поскольку оно представляет собой перенос религиозных схем и категорий мышления на нерелигиозный материал.
Итак, филология есть источник критического духа. Но ценность филологии этим не исчерпывается. Филология и критика «не тождественны друг другу»; критика не исчерпывается филологией, а филология не исчерпывается критикой. В филологии есть некоторое собственное содержание, не сводящееся к духу критики. Это содержание связано с той сферой действительности, которая является для филологии предметом познания.
Чтобы обосновать этот предмет познания, Ренану приходится построить самую общую классификацию наук.
Единственное средство оправдать филологические науки и вообще эрудицию, по моему мнению, состоит в том, чтобы сгруппировать их в одно целое и назвать это целое науками о человечестве в противоположность наукам о природе [выделено автором]. В противном случае филология не имеет предмета и не может ничего ответить на те возражения, которые так часто направляются против нее [AS, 253]; [БН, 1-я паг., 138].
Таким образом, Ренан фактически вводит здесь понятие гуманитарных наук. Но тут надо обратить внимание на два момента. Во-первых, гуманитарные науки, по Ренану, – это не науки о человеке. Это науки о человечестве. При таком определении исчезает всякая почва для будущей дихотомии наук о человеке и наук об обществе – то есть наук гуманитарных и наук социальных. Во-вторых, Ренан впервые здесь говорит не о филологии, а о филологических науках – не в единственном, а во множественном числе. Филологические науки и являются науками о человечестве. То есть филология по Ренану оказывается общим базисом гуманитарных наук в целом.
В отношениях между двумя группами наук – науками о природе и науками о человечестве – Ренан не усматривает никакой особой проблемы. В глазах Ренана эти группы наук различаются по своему предмету, и предметы обеих групп естественно дополняют друг друга. Ренан совершенно не видит – или не хочет видеть – той методологической разницы между двумя этими группами наук, которая будет осмыслена немецкими теоретиками конца XIX – начала ХХ века в форме противопоставления «наук о природе» и «наук о духе». Ближе к концу жизни Ренан, даже и не находясь в курсе новейших немецких дискуссий, вполне отчетливо – хотя и в упрощенной форме – станет осознавать непреодолимый разрыв, существующий между гуманитарными и естественными науками: он станет пренебрежительно называть науки филологического цикла «мелкими предположительными науками» (petites sciences conjecturales [Renan 1983, 151]) и будет выражать сожаление, что связал свою жизнь с этими науками, а не с химией, астрономией или общей физиологией:
Сожаление всей моей жизни состоит в том, что я выбрал для своих занятий род изысканий, которые никогда не достигают общеобязательного, неотменимого значения и обречены вечно оставаться не более чем интересными соображениями об исчезнувшей навсегда реальности [Renan 1983, 152].
Конечно, и это позднейшее высказывание Ренана также содержит известную мифологизацию отношений между гуманитарными и точными науками – правда, теперь эта мифологизация будет идти в обратном направлении. В ответ Ренану можно было бы возразить, например, что любимая им сравнительно-историческая лингвистика в том виде, какой она приобрела у младограмматиков и раннего Соссюра, вполне достигает общеобязательного значения. Однако нас сейчас интересуют воззрения Ренана, какими они были в 1848 году и какими они продолжали быть в 1850–1860‐х годах. В 1848‐м Ренан не видит никакой сущностной разницы между науками о природе и науками о человечестве:
Филология есть точная наука [выделено автором] о явлениях умственной жизни [des choses de l’esprit]. Для наук о человечестве она является тем же, чем физика и химия являются для философской науки о телах [AS, 200; БН, 1-я паг., 101].
Итак, филология по своему предмету – наука о явлениях умственной жизни, а по своему методу – точная наука: Ренан особо подчеркивает эту мысль. В качестве точной науки филология аналогична физике или химии. Может быть, в этом добровольном самообмане касательно отсутствия методологического разрыва между точными и гуманитарными науками сильнее всего проявляется идеологический характер представлений Ренана о филологии, развиваемых в книге «Будущее науки».
Нельзя сказать, чтобы Ренан вовсе закрывал глаза на очевидные различия между точными и гуманитарными науками; наоборот, он признает эти различия как сами собою разумеющиеся, но дезавуирует их значимость:
Мне кажется, что и г-н Прудон ‹…› по временам недостаточно широко понимает науку. ‹…› Никто лучше его не понял, что отныне возможна только наука; но для него наука не может быть ни поэтична, ни религиозна; наука г-на Прудона слишком исключительно абстрактна и логична. Г-н Прудон еще недостаточно освободился от семинарской схоластики; он слишком много теоретизирует [il raisonne beaucoup]; он, по-видимому, недостаточно понял, что в науках о человечестве логическая аргументация не значит ничего, а тонкость ума значит всё [AS, 203]; [БН, 1-я паг., 102] (в обоих случаях курсив автора).
Противопоставляя «логической аргументации» «тонкость ума», Ренан подразумевает разработанную Паскалем антитезу двух видов ума: esprit géométrique vs. esprit de finesse. Отрицательному примеру Прудона в рассуждениях Ренана предшествует еще более отрицательный пример Конта, и в ходе этой критики научных представлений Конта
