– Говори, чего ты хочешь.
– Мне понадобится вот это.
Длинный костлявый палец ведьмы указал в сторону укрытого парчой кристалла.
Наступила пауза. Секунды уходили одна за другой и каждый думал о своем. Магдалена с ужасом и надеждой ждала ответа Справедливого. Насмешливый Кунц Лохнер прикидывал, какие-такие кары обрушатся на зарвавшуюся чертовку.
Гаген Справедливый задумчиво рассматривал перстень на среднем пальце собственной правой руки. Массивная золотая оправа, украшенная сканью, обрамляла яркий, цвета крови рубин. Камень сиял. Украшение считалось символом имперской власти. Гаген попытался повертеть перстень, но тот сидел слишком плотно.
«Я никогда не снимаю его, он врос в кожу. Чтобы снять, пришлось бы отсечь собственный палец» – некстати подумал император Церена, а потом пожал широкими плечами и повернулся к ведьме:
– А почему бы нет? Хорошо, ты получишь и мою награду, и то, что пожелала сама!..
Глава XXI
Искушение творца
Адальберт Хронист. Толосса, Церенская Империя.
Сколько бы я ни странствовал по Империи – в который раз убеждаюсь, что нет справедливости под солнцем, и самые благоразумные и продуманные планы имеют обыкновение оборачиваться обидными провалами, в то время, как удача достается разгильдяям и дуракам.
На этот раз в пересказе обрушившихся на меня бедствий буду я краток, дабы не утяжелять рассказ подробностями мрачного толка.
Итак, Портал оказался недосягаем, ревнивый демон Клистерет, насладившись пакостью, бесследно, как и подобает бесам, исчез, а я на пару с ученым румийцем оказался в самом центре трагических событий.
Мы едва ли не кубарем скатились по крутой лестнице колокольни, торопясь исчезнуть, но еще не вполне понимая, куда же собираемся бежать. Внутренний двор крепости превратился в поле боя – свалка стояла невероятная. Какие-то равно отважные и неблагоразумные лучники, вскарабкавшись на стены, осыпали стрелами своих и чужих без разбора – не удивительно, поскольку предрассветная мгла и общая сумятица мешали сколько-нибудь удачно наметить жертву.
Рык, стон и изощренные богохульства витали над побоищем, словно некая густая и вязкая субстанция – своего рода шестая стихия, если первыми пятью считать огонь, воду, землю, воздух и пресловутую грязь. Кровь, обломки оружия и отрубленные конечности, как мне тогда казалось, летели во все стороны. Бретонисты и имперцы, дорвавшись друг до друга, отводили душу, со вкусом предаваясь взаимному истреблению. Мне было не до мрачной эстетики кровопролития или полного отсутствия таковой – трудно оставаться певцом батальных сцен, если бьют-то при этом тебя самого. Одним словом, мы с Антисфеном пустились бежать, насколько позволяли теснота, свалка и яростный бой.
Кончилось все относительно быстро – я потерял из виду ученого кира, мне даже показалось, что некий до зубов вооруженный здоровяк, одним ударом сбил мудрого румийца с ног. Мне с трудом удалось избежать той же участи – к сожалению, моя собственная судьба оказалась гораздо хуже.
Сражаться я не мог и не умел, подходящего для этой цели оружия не было, а оставаться пассивным наблюдателем мне не позволяли рассвирепевшие рубаки. Попытка спрятаться кончилась плачевно – меня поймали вместе с полудесятком таких же наивных дураков.
Одним словом, рассвет наступил внезапно – можно сказать, солнце опрометью выскочило из-за горизонта и светлая, сияющая серебром чаша утреннего неба накрыла творящееся во дворе безобразие. Бой вскоре утих, победители воспользовались результатами победы – принялись тащить все, что попадется под руку. Меня колотили, дергали и тормошили, куда-то вели, лица вокруг менялись, словно фигурки в калейдоскопе. Я растерянно смотрел на испачканного кровью Клауса Бретона, а тот с холодным любопытством разглядывал меня. Потом рядом очутился фон Фирхоф. Судя по перемазанному глиной лицу и отсутствию самоуверенности, дела у этого то ли медикуса, то ли инквизитора обстояли неважно. Мориц Беро, раненый стрелой в плечо с трудом держался на ногах. Нетрудно было догадаться, чем все это кончится, мне повезло – я не видел расправы, еретики отделили меня от остальных пленных и заперли в бывшей резиденции капитана.
Итак, я остался один, без клочка бумаги или пергамента, без пера, без стилета (его-то и отобрали в первую очередь), без надежды, без малейшей возможности изготовить гримуар. Пришлось сесть на единственный шаткий табурет и предаться бесплодным размышлениям о событиях, которые шли сами по себе, ничуть не сообразуясь с моими надеждами и интересами.
Солнце, которое взошло так бодро, теперь утомилось и медленно-медленно ползло к полудню, комната раскалилась, в ней стояла невероятная духота. Я распахнул окно и перегнулся через подоконник – во внутреннем дворе как раз наводили порядок, тела убитых, предварительно избавив ото всего ценного, без церемоний оттаскивали в сторону за ноги, лужи стылой крови обильно засыпали песком.
Пришлось поспешно захлопнуть окно – от вида этой сцены жара в комнате как-то сразу поубавилась. Я вновь опустился на табурет и решил терпеливо ждать, как всегда уповая на обман и импровизацию – личные беды следует встречать достойно, но ни к чему выдумывать их заранее.
Должно быть, так я и заснул сидя, прислонясь спиной к стене, сказались напряжение и тоскливый страх последних часов. После полудня меня разбудил обыденный звук; в пустой комнате, меж голых чистых каменных стен монотонно жужжала мясная муха. Скорее всего, она проникла через замочную скважину запертой снаружи двери. Я от нечего делать принялся следить за маленьким летуном. Покружившись, насекомое опустилось на пол – теперь мне казалось, что это шмель, таких крупных мух не бывает. Легкое марево, невесть откуда взявшееся, мешало рассмотреть незваного пришельца; воздух в комнате словно бы двигался, образуя муаровую дымку, наподобие той, которая дрожит в знойный день над перегретым камнем.
Я мигнул – шмеля не было, на полу сидела мышь. Мышь немного подросла и превратилась в крысу; крыса повозилась, почистила рыжеватый мех и обернулась крошечной собачонкой незнакомой породы. Собака росла, вытягивалась на глазах, остроконечная песья морда обратилась ко мне, слюнявая пасть осклабилась:
– Доброго полудня, Адальберт!
Поддельная собака поднялась на задние лапы и отчасти утратила сходство со псом. Передо мною опять стоял демон Клистерет.
Бес неспешно почесал остроконечное волосатое ухо.
– Хорошо караулят – ни одного отверстия, кроме замочной скважины. Необходимость проделывать трюки с уменьшением меня не радует – от таких превращений чертовски зудит шкура.
Я встал – врага лучше встречать стоя.
– Вернемся к нашим делам. Теперь самое время посчитаться, – продолжал тем временем бес. – Я долго ждал, пока ты станешься в одиночестве…
– Такие моменты случались и раньше. Не очень-то ты тороплив.
– В самый раз. «Одиночество» следует понимать расширительно, духовное одиночество подопечного – вот оптимальная рабочая обстановка для черта. Кстати, предвосхищая возражения – я бы на твоем месте не очень-то надеялся на помощь.
– Это почему же?
– Твой дружок-румиец убит, ученость, знаешь ли, плохая защита против отточенной стали.
Я отвернулся, испытывая в этот момент неподдельное горе. Кир Антисфен казался мне единственным честным человеком в этой круговерти плутов и рубак.
– Мне тоже жаль, – поддакнул демон. – Умный человек чаще всего является мошенником, а честный – как правило дурак. Наш бедный румиец был умным и честным в одном лице – какая редкость, какая потеря!
– Твоя низменная природа, Клистерет, не способна на добрые побуждения – я не верю тебе. Сейчас полдень, а не ночь, кир румиец жив, фон Фирхоф поможет нам сбежать, и мы втроем еще посмеемся над вымученными хитростями демона.
Бес уже занял освобожденный мною табурет, он с достоинством сел, расправил песий хвост и положил одну когтистую ногу на другую, пародируя изнеженного щеголя. Без одежды эти ухищрения выглядели нелепо – и вместе с тем страшно, жесткая шерсть адского пса на загривке стояла дыбом, словно пышный воротник. Демон вздохнул:
– А вот на Ренгера-Фирхофа, или как его там, я бы на твоем месте не особенно-то надеялся. Наивный бедняга Адальберт! У нашего Людвига свои неприятности – и, можешь мне поверить, они не из мелких. Как ты думаешь – кто он такой, второй твой дружок? Почему ты вообразил, что Людвиг фон Фирхоф, советник императора, второй сын графа Ороско, бывший секретарь священного Трибунала в Эбертале, он же Ренгер, он же поддельный медикус, он же странствующий богослов, он же белый маг, потерявший свою силу при сомнительных обстоятельствах, он же убийца, лжец и шпион Гагена – с чего ты взял, что этот далекий от благодушного милосердия интриган будет помогать тебе?
Я испытывал мертвую усталость, ноги не держали меня, мир потускнел, тоска навалилась почти осязаемой, плотной субстанцией. Душевный мир в этот момент слился с физическим – я не отличал воображаемое от реального, демона от человека, слова от фактов, вымысел подметных гримуаров от реальности.
