Бретон опустился на колени рядом с носилками и осторожно поцеловал раненого в лоб:
– Прощай, брат. Отпускаю тебе грехи вольные и невольные… Унесите его, и устройте получше. Как только он умрет, сообщите мне. А теперь остается сделать еще одно дело.
Вперед вытолкнули капитана. Бретон с минуту рассматривал его с холодным отвращением.
– Вы слышали все, Беро. Учитывая обстоятельства, по отношению к вам я считаю себя свободным от любых клятв.
– С чего бы это? Из-за Штокмана? Там, где дерутся, там иногда и убивают.
– Пустая отговорка.
– Для тебя сойдет и такая. Будь ты проклят, лжец и подлец! – ты ищешь повода нарушить обещания. Не трогай хотя бы моих людей – они сдались, поверив в твои обещания.
– Еще бы не поверили, у них не было выбора. Впрочем, я не собираюсь расправляться с беззащитными, печальное исключение сделано только для тебя.
Арно стоял рядом, устало опустив голову. Клаус Бретон заметил, что помощник готов свалиться с ног.
– Ты серьезно ранен?
– Нет, брат. Немного рассечен лоб.
– Тогда почему ты такой бледный?
– Я не вижу, какого цвета у меня лицо.
– Ты выглядишь больным.
– У меня все время болит вот тут – за грудинной костью…
– Если верить Нострацельсу, в этом месте живет душа. Ступай, отдохни как следует, и гони прочь мрачные мысли.
– Я уйду только тогда, когда не буду тебе нужен.
Подвели еще десяток пленных – из тех, кто попытался укрыться в укромных уголках. Ересиарх прошелся вдоль вереницы побитых, перепуганных людей.
– Восьмерых заприте вместе с остальными. Меня интересуют вот эти двое – тот и вон этот, их пока оставьте.
Один из оставленных – высокий русоволосый человек с чернильницей на шее растерянно и тоскливо смотрел на тела, кровь, изрубленные доспехи. Бретон присмотрелся к пленнику.
– Слава Господу! Рад видеть вас, Хронист Адальберт Россенхель.
Второй пленник – пониже ростом, постарше, оказался перемазан землей, словно кто-то специально растер по его лбу и щекам горсть влажной глины. С покрытого подсохшей коркой лица холодно смотрели настороженные глаза.
Ересиарх пригляделся повнимательнее и почти беззлобно рассмеялся:
– Вот это маскировка! Смойте с него грязь.
Заскрипела ворот, бадья упала в прозрачную темноту колодца, разбила гладь воды и вернулась полной. Пикинер, размахнувшись, окатил Людвига из ведра. Советник вытер с лица остатки размазанной жидкой глины, Бретон одобрительно кивнул, осмотрев результат.
– Приветствую тебя, фон Фирхоф, плут из плутов, верный пес императора-беса.
– Здравствуй, Клаус.
– Обыщите его, братья.
Пикинер тщательно обшарил одежду советника.
– У него нет гримуаров, только стилет.
– А теперь поднимите их вон на ту площадку, и капитана Морица тоже. Я поднимусь следом. Солнце взошло, ночь кончилась, пора и нам кончать затянувшееся действо…
Оказавшись наверху, у самого гребня стены, Бретон посмотрел вдаль, на нежно-муаровую морскую дымку, потом перевел взгляд на берег залива; в лагере императорских войск курились костры. Черные точки – солдаты в броне, словно термиты, усеивали склоны холма.
– Тебя, Фирхоф, как пойманного лазутчика, следовало бы немедленно повесить на самом видном месте – повыше, в назидание остальным. Твое счастье, что ты мне нужен, надеюсь проверить, насколько ценит жизнь собственного друга император-бес. Судьба оборачивается по-всякому, наверное, этого хочет Бог. Свяжите ему руки, братья – я не хочу, чтобы он после боя затеял драку.
– Как поступить с Хронистом?
– Держите под охраной в бывшем доме капитана.
– А этого – тоже запереть? – указал кто-то на Людвига.
– Нет, пусть пока останется, у меня есть для него полезное и поучительное зрелище.
Мятежники увели Адальберта и подтащили поближе Морица Беро – при свете солнца стало заметно, что блестящая кольчуга капитана разрублена в нескольких местах; шлем потерялся, смертельно уставший комендант форта нетвердо стоял на ногах, голова его клонилась на плечо, из раненой руки и разбитого носа сочилась кровь.
Бретон задумался, потом почти вежливо обратился к пленнику:
– Я не хочу продлять расправу. Хотите оставить тьму заблуждения, капитан? У вас есть возможность раскаяться перед Богом и присоединиться к нам. Вы хороший солдат – замените мне мертвого Штокмана.
Беро только покачал полуопущенной головой – темная струйка медленно стекала по подбородку. Несколько вишневых капель упало на сапоги ересиарха.
– Это ваше последнее слово?
Беро кивнул и, с трудом выпрямившись, плюнул, стараясь попасть в точеное, правильное, как у статуи, лицо мятежника. Окрашенный кровью плевок лег на воротник Бретона. Тот вытер куртку скомканной перчаткой, отбросил ее в сторону и равнодушно пожал плечами:
– Ну что ж, вы выбрали сами. Вершите справедливость, братья.
Кто-то из еретиков принес веревку, свободный ее конец прикрепили к остову разрушенной катапульты, верный Арно сам накинул на шею Беро наскоро завязанную петлю, подтянул ее потуже и отошел в сторону.
– Вы не передумали?
Комендант молчал, глаза его опустели, оцепеневшему в напряженном ожидании Людвигу показалось, что в прозрачных радужках Морица отражаются мечущиеся над фортом чайки.
– …вы не передумали. Ну что ж, я так и знал. Столкните его со стены.
– Погодите!
– Ты что-то сказал, Фирхоф?
– Не делай этого, Клаус, не вымещай на случайном человеке злость, это плохо кончится.
– Не думаю. Впрочем, если капитан искренне оставит свои заблуждения, я готов…
– Ты ничего не понял, ты все равно будешь разбит и погибнешь.
Ересиарх равнодушно отвернулся.
– Это пустая болтовня. Кончайте его.
Морица Беро подтащили к краю парапета, тело капитана рухнуло со стены и, ярко освещенное солнцем, закачалось на веревке в пяти локтях пониже карниза. Фирхоф закрыл глаза.
– Если бы Господь остудил твой разгоряченный разум, Клаус…
– Не смей лицемерить. Обращаться к Богу надо было раньше – когда рубили руки восставшим крестьянам Риоса или жгли на медленном огне шестерых братьев в Аббевиле. Мерой за меру, по делам и возмездие.
– Ты берешь на себя право Бога. Не тебе отмерять воздаяние.
– Да ладно… Тебе не ослабить мой разум, инквизитор. Запрет на воздаяние ты и твой император относят ко всем, только не к себе. Впрочем, если ты так смел, можешь составить компанию капитану. – Бретон махнул рукой в сторону натянутой веревки, свисавшей с парапета. – Тебя повесить немедленно? Хочешь?
– Нет.
– Тогда пошли.
Клаус взял связанного фон Фирхофа за локоть и слегка подтолкнул вперед.
– Мы поговорим в другом месте.
Людвиг вернулся в разгромленный форт. Раненых убрали, но убитые все еще лежали на запятнанном булыжнике двора. Бретон провел советника в опустевшие апартаменты капитана, сел за деревянный стол и налил себе воды из кувшина.
– Есть будешь, Фирхоф? Если будешь есть и не попытаешься геройствовать, я тебя развяжу. Рад видеть старого знакомого.
– Твои злодеяния вполне способны лишить аппетита.
– Не лги мне в лицо, ты видел и не такое. Не смей изображать ягненка – кто тебе поверит?
Освобожденный от веревки советник без особого желания откусил край черствого пирога. Сухая корка горчила и отдавала плесенью.
– Я служил Империи.
– Ты служил императору-бесу.
– Ты опять ничего не понял. Абстрактной справедливости, которую ты так упорно провозглашаешь, не существует нигде. Малые не могут жить сами по себе – кролики обречены страдать в зубах волков. Империя, справедлива она или нет, дает им защиту.
– Я не против Империи, я против дурного правления, против псов, которые стяжают и жгут, прикрываясь верой. Бог дает людям равные души, они равны от рождения.
– Ты сумасшедший, Клаус, ты увяз в ненависти. Ты ищешь мести и удовлетворения собственным амбициям, не думая о людях, которых толкнул на гибель. Легко манить малых и беззащитных призраком священного равенства, но веришь ли в него сам? Ремесла и искусство, знание, науки, песни и поэзия, прекрасные здания и статуи – все это Империя, Церковь, власть императора. Если ты разобьешь прекрасное целое, разобьешь на тысячу тысяч равноправных кусков, оно исчезнет, и не будет ни целого, ни прекрасного, ни силы Церена. Справедливости, кстати, не будет тоже.
– Вы все погрязли в стяжании. Если бы я не знал, что ты инквизитор, пусть и бывший, решил бы, что ты безбожник.
– А я удивляюсь, что ты до сих пор надеешься достигнуть своей утопии.
– Если не веришь, не имеет смысла и начинать.
Людвиг налил себе пива – оно оказалось вполне ничего.
– Ты начал в разочаровании и ненависти, продолжил из упрямства. Настанет день, и ты горько пожалеешь о том, что сегодня сотворил.
– Я начал, когда мне не оставили иного выхода. Я продолжил, потому что уверен в своей правоте. Настанет день, и я увижу, как обернется судьба. Не пугай меня, я не боюсь, лучше займемся тобой и твоими делами. Как ты думаешь, инквизитор, отдаст ли твой друг император приказ обстреливать башню или дом, если мы выставим в бойнице тебя, его советника, собственной персоной?
