Лиза сначала обрадовалась и запрыгала вокруг Кости, потом растерялась, а дальше совсем скисла.
— Наверное, не получится так быстро, — и, увидев, что Константин вопросительно поднял брови вверх, прибавила: — Нет, на помолвку приходи, но… Родители предложат подождать до следующего лета. Мы же подождем?
— Почему? — Костю, видно, что-то из Лизиных слов задело за живое. — Я тебе или твоим родным не подхожу?
— Совсем нет! Вот глупенький, — засмеялась Лиза. — Просто мое совершеннолетие случится только в марте. А обращаться за специальным разрешением в исполком они не захотят. Мои родители — люди старой формации, для них это позор, понимаешь? Отец скорее выпорет меня ремешком, чтобы знала, когда можно трусики снимать.
— Вот оно что, — прошептал Константин. — Значит, я на несовершеннолетнюю напоролся! А ты же говорила, что уже заканчиваешь учебу в своем заведении?
— Да, но я поступила туда после девяти классов.
— О! — воскликнул Константин, качая головой, будто его дубиной огрели по затылку так, что и мозги отшибли.
Из рассказов Кости Лиза знала, что он уже дважды сватался и оба раза получил от ворот поворот: одной избраннице показался не совсем образованным и заслуженным, а другой — нищим, хотя работал электриком на железной дороге и считал себя приличной партией. И по простоте своей жаловался новой возлюбленной, что теперь требования к будущим мужьям изменились, нынче хорошеньким девушкам подавай научных работников, звезд искусства, а уж если ты невежа, то хотя бы кучу денег. Но Лиза себя резонно красавицей не считала и вдобавок Костю просто любила. Сказать этого она не отважилась, а просто выслушала его и промолчала, решив, что этим помогла ему излить душу.
При разговоре о женитьбе Лиза сначала не думала о предыстории, о случившихся с Костей досадах в стремлении создать семью. А потом, когда вспомнила, подчеркнула, что просьба подождать с регистрацией до весны связана лишь с ее возрастом, с нежеланием огорчать родителей ранними, как они говорили, гульками, и ни с чем-то другим.
Откуда ей было знать, что этими словами да уточнениями она лишь ухудшает дело, так как реакция Кости на ее отказ объяснялась совсем не его комплексами. На самом деле все было намного проще — бедняга испугался ответственности за то, что обольстил несовершеннолетнюю. Какая там помолвка? Да Лизин отец, только пусти пару с уст, что надо немедленно жениться, ухватит его за грудки и потащит в милицию!
И Константин исчез из Лизиной жизни, да так далеко куда-то удрал, что Лиза его не нашла ни дома, ни на работе. А искать тщательнее считала для себя неприемлемым.
— Ты о чем призадумалась? — спросил ее Николай, когда гости вышли из-за стола и начали танцевать. Лиза не успела что-то сказать, а Николай продолжил: — Пошли, я тебя с Юрием познакомлю. Кстати, ты заметила, что он на тебя все время посматривал через стол?
— Да я же здесь новенькая… Ему, видно, интересно, как я здесь оказалась.
Юрий, попав в Москву, не растворился в ее масштабе, а тихо и неизбывно грустил по синему воздуху степей, по их просторам, свитым из сухого разнотравья и расстояний, даже грустил по жаре и запахе мокрой от дождя пыли. Грустил от того, что рядом не было незаселенных раздолий, чистых нетронутых далей, одному ему принадлежащих уголков. В свободное время, которого у него почти не было, он любил мерять улицы и проспекты столицы своими широкими, размашистыми шагами. И ходил здесь так, как ходят по бескрайним полям и холмам, — монотонно и напористо, заодно изучая и запоминая все увиденное, каждый кустик, каждый ров или ручеек воды. Он знал столицу и любил, желал ей вечного благоденствия, дорожил ею, только хотел, чтобы она держалась здесь без него, чтобы отпустила его домой.
Неизвестно, может, так в нем проявлялось понимание того, что он должен возвращаться к своим родным.
А здесь появилась эта девушка с чистыми глазами, непосредственным выражением лица, какая-то своя, не из этого корыстолюбивого, завистливого, ревнивого к чужим успехам мира. Она, как сирота, посматривала вокруг, не стремясь влиться в общее веселье.
— Ты откуда? — спросил у нее, пригласив на танец сразу после знакомства.
— Из Орехово-Зуево, — сразу поняв, что он имеет в виду, ответила Лиза. И спросила: — Тебе здесь неуютно?
— Как ты угадала? — Юрий рассмеялся. — Никто не понял, почему я работаю, как угорелый, готовы были упрекать меня в жадности, а ты будто в душе прочитала.
Юрий, конечно, не был святошей, хотя нигде не заводил шуры-муры себе на головную боль: ни в армии, ни здесь. Но эта девушка чем-то зацепила его. Ее зеленоватые с желтыми крапинками глаза тихо мутили его разум, он изнемогал от вожделения, от непонятного родства с нею до потери внимательности и самоконтроля.
Поздно вечером к Лизе подбежала раскрасневшаяся Неля:
— Николай приглашает меня гулять здесь до утра. Ты как, выдержишь?
— Гости начинают расходиться… — намекнула Лиза на соблюдение пристойности.
Но ее подругу уже подхватил ураган страсти, безоглядной, как выпитая в один присест рюмка хмельного напитка.
— Пусть! А мы останемся!
Лиза только пожала плечом.
— Не пожалеешь?
— Или пан, или пропал, подруга! — качнула растрепавшейся прической Неля. — Хочу замуж, а на Дана надежды напрасные. Через полгода окончится учеба и мы попадем в трудовые коллективы, где ни одного холостяка уже нет. Из кого тогда выбирать? И ты не хлопай ушами, хватай свое счастье за грудки.
Я уже пробовала хватать; выскальзывает, если не судьба, — подумала Лиза, но подруге ничего не ответила. Нелины опьяненные глаза подсказывали, что к словам она прислушиваться не способна, по крайней мере сегодня. Тем не менее отравляющие миазмы ее отчаянности, молодой задор, дерзновенность в стремлении дожать благоприятный момент, в конце концов просто азарт в поединке с шансом передались и Лизе. Вдруг ей подумалось, что она слишком осмотрительна, что сердце не часто поднимается до неба такими вспышками неистовства, и, вообще, не каждый способен разжечь его в девичьем естестве. Это только в юности солипсические[26] желания воспринимаются остро, как боль, так как они являются первыми, еще не освоенными сознанием. Ведь душа более близка природе, чем склонный к взвешиваниям разум, поэтому ее и всколыхнуть проще, но вот отойдет пора цветения, и все потребности человеческие уже будут восприниматься привычно и бестрепетно, ибо разум вступит в свои права.
Лизе стало жалко себя из-за этой борьбы добра и зла в душе, из-за ее двойственности, с одной стороны, не терять головы, а с другой стороны, настоятельно рисковать той бедной головой. Невыносимая любовь настигла ее неожиданно и сверкнула преобразованием мира, выводящим поступки за грани добра и зла — она больше не хотела тех мучений взвешивания, тех терзаний сомнения. Все равно не убереглась.
