— Что ж, желаю удачи, — сказала женщина бодрым хрипловатым голосом пожилого человека и направила свою лошадь в сторону от реки.
Уголком глаза Мозес видел, как лошадь стала на дыбы, но к тому времени, как он обернулся, от ударов копыт поднялась такая пыль, что падения женщины он не заметил. Он взбежал на берег и схватил норовистую лошадь за уздечку в то мгновение, когда муж дико закричал:
— На помощь, на помощь! Она умерла, она умерла, она мертва!
Лошадь снова поднялась на дыбы, вырываясь из рук державшего уздечку Мозеса. Тот отпустил уздечку, и лошадь ускакала.
— Я поеду за помощью, я поеду за помощью! — кричал муж. — Там позади есть ферма.
Он легким галопом поскакал на север, пыль улеглась, и Мозес остался с незнакомой женщиной, которая казалась мертвой.
Она стояла на коленях, уткнувшись лицом в землю; фалды ее жакета раздвинулись, открыв широкую изношенную заднюю часть брюк, а сапоги ее стояли, как у ребенка, носками внутрь. Она настолько была лишена человеческого подобия, потерпела такую неудачу — Мозес вспомнил, как серьезно звучал ее голос, — при попытке насладиться чудесным днем раннего лета, что на долю секунды его охватило отвращение. Затем он подошел к ней и, повинуясь скорее своим чувствам, чем каким-нибудь иным соображениям скорее из желания вернуть ей облик женщины, чем спасти жизнь, — потянул ее за ноги, и она с глухим стуком перевернулась на спину. Он скатал свою куртку и подложил ей под голову. Рана у нее на лбу, выше глаза, кровоточила; Мозес принес воды и промыл рану, довольный, что нашел себе занятие. Он заметил, что она дышала, но его познания в медицине этим исчерпывались. Он опустился рядом с ней на колени, размышляя о том, в какой форме и когда может прийти помощь. Он закурил сигарету и стал рассматривать лицо незнакомки — круглое, одутловатое и усталое от таких, по-видимому, забот, как стряпня, боязнь опоздать на поезд и покупка полезных подарков к рождеству. Это было лицо, на котором как будто совершенно ясно запечатлелась ее жизнь: у нее была сестра, детей не было, она педантично соблюдала чистоту и, вероятно, понемногу коллекционировала стеклянных животных или кофейные чашки английского фарфора. Затем Мозес услышал стук копыт и скрип седла, и ее смертельно встревоженный муж примчался в облаке пыли.
— На ферме никого нет. Я зря потерял столько времени. Ее надо поместить в кислородную палатку. Наверно, ей нужно сделать переливание крови. Необходимо вызвать «скорую помощь».
Потом он опустился на колени перед женой и, положив голову ей на грудь, стал причитать:
— О моя дорогая, любовь моя, моя милая, не покидай меня, не покидай меня!
Мозес побежал по тропинке к своей машине и, проехав некоторое расстояние по лесу, подогнал ее к покрытой жидкой грязью верховой дороге, где мужчина все еще стоял на коленях около жены. Мозес открыл дверцу, и общими усилиями им удалось уложить пострадавшую в машину. Он двинулся обратно к шоссе; колеса автомобиля буксовали в жидкой грязи, но он сумел не дать ому увязнуть и очень обрадовался, когда они выехали на асфальт. С заднего сиденья доносилось прерывистое горестное бормотание.
— Она умирает, она умирает, — всхлипывая, говорил незнакомец. — Если она останется в живых, я вознагражу вас. Деньги не играют роли. Прошу вас, побыстрей.
— Знаете, вы оба, пожалуй, чуть староваты для того, чтобы кататься верхом, — сказал Мозес.
Он знал, что в ближайшей деревне есть больница, и ехал с большой скоростью, пока на узком шоссе путь ему не преградил медленно двигавшийся грузовик с живыми цыплятами. Мозес подавал гудки, но водитель грузовика от этого только наглел — а как Мозес мог объяснить ему, что от его поведения, возможно, зависит жизнь женщины? На вершине холма он обогнал грузовик, но это лишь усилило злость водителя, и, с грохотом мчась под уклон, не обращая внимания на то, что корзины с цыплятами раскачивались из стороны в сторону, он пытался, правда безуспешно, снова обойти Мозеса. Наконец они достигли тенистых улиц деревни и дороги к больнице. По сторонам дороги прогуливалась толпа народу, и тут Мозес увидел прибитые к деревьям объявления о том, что больница устраивает празднество на открытом воздухе. Им не повезло. Больница была окружена киосками, ярко горели фонари, гремела музыка сельского благотворительного базара.
Когда они пытались подъехать к больнице, их остановил полисмен и сделал знак, чтобы они ехали к стоянке.
— Нам надо в больницу! — крикнул Мозес.
Полисмен нагнулся к нему. Он был туг на ухо.
— С нами умирающая женщина! — заорал незнакомец. — Дело идет о жизни и смерти.
Мозес проехал мимо полисмена и, миновав лужайку, где происходил благотворительный базар, приблизился к кирпичному зданию, затененному множеством густых деревьев. Оно было построено в стиле викторианского помещичьего дома (возможно, оно когда-то им и было), ныне измененного пожарными лестницами и кирпичными дымовыми трубами. Мозес вышел из машины и через запасный вход вбежал в комнату, оказавшуюся пустой. Из нее он прошел в вестибюль, где встретил седую сестру, которая несла поднос.
— У меня в машине больная, требующая немедленной помощи, — сказал Мозес.
Лицо сестры не выразило сочувствия. Она окинула его холодным, измученным взглядом, каким мы смотрим, когда слишком устали или слишком раздражены собственными несчастьями, чтобы интересоваться тем, живы или мертвы наши ближние.
— Что с больной? — безразлично спросила она.
Вышла еще одна сестра. Она была не моложе, но не такая усталая.
— Ее сбросила лошадь, она без сознания, — сказал Мозес.
— Лошади! — воскликнула старая сестра.
— Доктор Ховард только что пришел, — сказала вторая сестра. — Я сейчас схожу за ним.
Через несколько минут вошел доктор со второй сестрой, они вывезли каталку из приемного покоя, скатили ее по наклонной плоскости к автомобилю, и Мозес с доктором положили на нее женщину, которая по-прежнему была без сознания. Все это они проделали в сумеречном свете летнего вечера, а вокруг слышались голоса уличных торговцев и звуки музыки, доносившиеся с лужайки за деревьями.
— О, не может ли кто-нибудь прекратить это? — спросил незнакомец, имея в виду музыку. — Я Чарлз Каттер. Я заплачу сколько угодно. Отправьте их домой. Отправьте их домой. Я заплачу за это. Скажите им, чтобы они прекратили хоть музыку. Она нуждается в покое.
— Мы не можем этого сделать, — спокойно сказал доктор с ярко выраженным акцентом жителя внутренних районов. — Таким способом мы собираем деньги на содержание больницы.
В больнице они принялись разрезать на женщине одежду, а Мозес в сопровождении ее мужа вышел в коридор.
— Вы останетесь, вы останетесь на некоторое время со мной, не так ли? спросил он Мозеса. — Она для меня все, и, если она умрет, если она умрет, я не знаю, что со мной будет.
Мозес сказал, что подождет, и через вестибюль прошел в пустую приемную. Большая бронзовая табличка на двери гласила, что приемная была подарком Сары П.Уоткинс, ее сыновей и дочерей, но трудно было понять, что именно подарила семья Уоткинсов. В комнате стояли три кресла искусственной кожи и стол с комплектом старых журналов. Мозес ждал там, пока не вернулся мистер Каттер.
— Они жива, — всхлипывая, сказал он, — она жива. Слава богу. У нее сотрясение мозга и сломаны нога и рука. Я позвонил моему секретарю и попросил прислать из Нью-Йорка специалиста. Они не знают, выживет она или нет. Они смогут сказать лишь через сутки. О, она такая милая. Она такая добрая и милая.
— Ваша жена поправится, — сказал Мозес.
— Она мне не жена, — всхлипывая, сказал мистер Каттер. — Она такая добрая и милая. Моя жена совершенно на нее не похожа. Мы пережили столько горя, мы оба. Мы никогда не требовали многого. Даже редко бывали вместе. Это не может быть возмездием, не правда ли? Это не может быть возмездием. Мы никому не причинили вреда. Каждый год мы совершали маленькие путешествия. Только это время мы проводили вместе. Это не может быть возмездием. — Он вытер слезы, протер очки и снова вышел.
Молодая сестра подошла к двери и засмотрелась на карнавал, любуясь летним вечером; вскоре к ней присоединился доктор.
— Б-2 думает, что умирает, — сказала сестра. — Просят позвать священника.
— Я звонил отцу Бевьеру, — сказал доктор. — Его нет дома.
Он положил руку на узкую спину сестры а провел по ее ягодицам.
— Я с удовольствием потолкалась бы там, — весело сказала сестра.
— Я тоже, — сказал доктор.
Он продолжал гладить сестру по ягодицам, и желание делало ее печальной и по-человечески гораздо более привлекательной, а доктор, прежде выглядевший очень усталым, как бы обрел новые силы. Вдруг из темной глубины здания донесся какой-то бессловесный рев, нечленораздельное мычание, исторгнутое либо непосильной физической мукой, либо крушением близкой к осуществлению надежды. Доктор и сестра отстранились друг от друга и исчезли в темноте в конце вестибюля. Мычание перешло в вопль, затем в визг, и, чтобы не слышать его, Мозес вышел из больницы и прямо по траве прошел к краю лужайки. Он находился на возвышенности, и его взгляду открылись горы, казавшиеся теперь черными на фоне вечерней зари, такой сверкающе-желтой, какую в более низких местах можно увидеть только в самые холодные февральские ночи.
