я отношусь к вам как к домашним зверькам?
– Я этого никогда не говорила, – предпринимаю попытку я.
– Вы пишете об этом в вашей книге! – говорит она. – Как вы можете приходить ко мне с группой, имея столь низкое мнение обо мне? Смеясь надо мной за моей спиной? Почему вы меня ненавидите?
Все мои слова возвращаются, чтобы ранить меня. Письма. Эта книга. Все, что я когда-то написала, становится оружием против меня. Все, о чем я когда-либо думала, возвращается ко мне болью. Кто тот человек, который знал, как скоординировать все это, который знал про все наши страхи, который знал, как искалечить нас психологически?
Я поднимаю глаза и вижу, что доктор Кэрол смотрит на меня через исцарапанное искусственное стекло.
– За что? – спрашивает она. – Я хочу знать, за что.
– Я не знаю, – отвечаю я.
– Вы теперь должны держаться от нас подальше. С этого момента я не хочу вас знать.
И тут я понимаю. Это как-то связано с ее реакцией. Она слишком сильная, словно плохой актер в плохой пьесе пытается криками убедить публику в своем горе. Это как-то связано с тем, что она так огорчена, но в то же время потратила время на распечатку всей книги, принесла ее сюда как реквизит. Плохой реквизит. Стопка бумаги слишком толстая для двадцати пяти тысяч слов, написанных мною.
– Почему вы делаете это? – спрашиваю я.
И вдруг мне в голову приходят десятки причин: возможно, ей требуется толчок в карьере, может быть, она социопат и считает это забавным, может быть, она считает нас неблагодарными и жаждет мести, может быть, она устала слышать наше постоянное нытье.
– Надеюсь, вы получите всю необходимую помощь, – говорит она и кладет телефон на стол, я слышу громкий щелчок в ухе. Она наклоняется, чтобы взять свою сумочку.
– Доктор Кэрол? – громко кричу я, чтобы она услышала меня. – Доктор Кэрол!
Я чувствую движение у меня за спиной. Они идут, чтобы увести меня. Она снова садится, потирает лоб, говорит что-то, но я не слышу.
– Возьмите трубку! – кричу я, молотя по стеклу. – Ответьте мне!
Я трясу стол, пытаюсь докричаться до нее через перегородку.
– Доктор Кэрол! – кричу я. Я в ярости – прежде я испытывала такую ярость только по отношению к себе. – Я вас знаю! Мы вам доверяли!
Чьи-то руки хватают меня за локти, укладывают лицом в стол.
– Я вам доверяла! – кричу я. – Я вам доверяла!
Мне надевают наручники на запястья, вдавливают металл мне в кости, а поднимая меня, они так выкручивают мне руки, что мне кажется, я чувствую, как кости выходят у меня из суставов. Я вижу спину доктора Кэрол – она бежит из комнаты для посетителей и не может слышать меня, как бы громко я ни кричала.
* * *
Мне нужен телефон, мне нужно предупредить всех, что это она, но чем настойчивее я прошу, тем меньше меня слушают. Я швыряю шоколадный пудинг с моего обеденного подноса в окно моей холодной камеры, и он растекается по стеклу. Я засоряю сливную чашу зелеными бобами и куриными котлетами. Я без перерыва, десять минут, молочу подносом по двери камеры.
Три помощника шерифа в защитной экипировке входят ко мне в камеру и заковывают меня – руки и ноги. Меня уносят в комнату для допросов, а когда приносят обратно, туалет прочищен, вся камера промыта из шланга. Со стен еще капает. В камере дьявольский холод. Никто со мной не говорит, сколько бы я ни объясняла, что происходит.
Мне нужен телефон. Если бы я добыла телефон, я бы позвонила Мэрилин и Хизер.
Я прошу дать мне телефон, пока горло у меня не начинает саднить и кровоточить. Я начинаю колотить ногой по стеклу, и они опять присылают ко мне отряд для подавления беспорядков. На сей раз они снимают с меня наручники и заталкивают меня в ярко-синюю виниловую трубу с прорезями для рук. Это противосуицидальный костюм. Они называют его «Ферджи». Я снова пытаюсь бить по стеклу ногой, но только падаю на спину и ударяюсь головой об пол.
Они надолго оставляют меня в этой трубе лежать на полу, я не в состоянии двигаться, могу только читать мои приклеенные к прозрачной стене письма.
«Не могу дождаться, когда увижу тебя снова, – читаю я в одном из моих писем, написанных девичьим курсивом. – Не могу дождаться, когда мы с тобой снова займемся любовью и ты расскажешь мне, что ты собираешься сделать с моим отцом».
Я была девственницей, когда Рикки Уолкер пришел в наш дом. В канун Рождества. Я никогда не занималась с ним сексом. Как это могло случиться? Я не писала ничего подобного. Почерк тот же, и бланк от «Холли Хобби», только теперь она печет булочки на полях. На всех бланках для писем от «Холли Хобби», какие были у меня, насколько мне помнится, она только собирает дикие цветы. Вывод: часть из этих писем написана не мной. Некоторые из них поддельные.
Когда появляется коп с подносом, я пытаюсь объяснить ему. Говорю, что мне нужно поговорить с кем-нибудь. Я умоляю его моим надломленным голосом, проталкиваю воздух через мое разодранное горло, но он не слушает. Никто меня не слушает. Я больше не стою того, чтобы меня слушать.
– Прошу прощения, – говорит он и ставит поднос на пол, не глядя мне в глаза, потом спешит уйти.
* * *
На завтрак он приносит мне порцию нутралоуфа[46] и небольшую бутылочку воды. Я умоляю его бога ради принести мне телефон, всего на один звонок – большего мне не нужно. Он не смотрит в мою сторону, ведет себя так, будто в камере никого нет, и я уже начинаю думать, что на самом деле я не говорю. Может быть, я только думаю, что говорю? Может быть, я схожу с ума?
Я несколько раз начинаю громко говорить, слушая свой голос, напоминающий наждачную бумагу, но это ничего не доказывает. Все это может быть игрой моего воображения. У меня нет способа узнать, произвожу ли я на самом деле какие-либо звуки.
В противосуицидальном костюме трудно сидеть, потому что он практически не сгибается, а потому я лежу на спине, смотрю в потолок и стараюсь не думать о поддельных письмах. Я стараюсь не думать о том, что все мы доверяем доктору Кэрол. Мы откроем ей все наши двери, мы поверим всему, что она нам говорит, куда бы она нас ни попросила приехать, мы приедем.
Я думаю о ее досье на
