Подвиг деятельной любви минского врача («...Исполнил я, исполнит и другой; чем лучше я другого?..» – 25; 91), по мысли Достоевского, нравственно оттеняет поведение другого доктора, «...не захотевшего помочь тут же вытащенному из воды утопленнику, несмотря на приглашение толпы...» (25; 92).
Не мог бы отказаться от приглашения к попавшему в беду «божий человек» доктор Герценштубе из романа «Братья Карамазовы». Он, как и «общечеловек» из Минска, «был добр и человеколюбив, лечил бедных больных даром, сам ходил в их конуры и избы и оставлял деньги на лекарство». Именно он рассказал на несправедливом суде эпизод с фунтом орехов, своей мудрой добротой противостоящий лжи судебного процесса и медицинской экспертизы.
Безвозмездность медицинской (акушерской) помощи способствует благоприятному душевному повороту, по-человечески сближает такую суровую женщину, как Виргинская в «Бесах», с ее «политическим» противником. Проявив милосердие при родах жены Шатова, она уверилась, что слухи о его предательстве ложны, так как «...человек, решившийся даже предать, чтобы только погубить других... имел бы другой вид и тон...» (10; 448).
В рассказе «Маленький герой», написанном в тяжелый период жизни писателя (заключение в Петропавловскую крепость), Достоевский утверждает, что есть женщины, которые в жизни точно сестры милосердия. Перед ними можно ничего не скрывать, говорить о больном и уязвленном в душе. Кто страдает, тот смело и с надеждой может идти к ним и не бояться быть им в тягость. Столько терпеливой любви, сострадания и всепрощения в их сердцах. Целые сокровища симпатии, утешения, надежды хранятся в этих чистых сердцах, тоже уязвленных, «...потому что сердце, которое много любит, много грустит, но где рана бережливо закрыта от любопытного взгляда, затем что глубокое горе всего чаще молчит и таится. Их же не испугает ни глубина раны, ни гной ее, ни смрад ее: кто к ним подходит, тот уже их достоин; да они, впрочем, будто и родятся на подвиг...» (2; 273).
Подвижничество и любовь – такими качествами наделяет Достоевский сестер милосердия. Они, как Герценштубе и Гинденбург, не только делают добро другим, но сами становятся «общими человеками», самореализуются, прокладывая путь настоящим людям будущего. Они похожи на близкого писателю Дон Кихота. Их не затягивает мелочность, эгоистичность, бессердечность жизни. В них что-то еще благородное осталось от прошлого, но еще больше от будущего человека «золотого века», прозреваемого Достоевским. Они лучезарны не благодаря, а вопреки законам окружающего мира, пролагая пути к лучшему будущему.
Подвижничество, любовь, самоотверженность, альтруизм видим мы во врачах – Тане из пьесы Арбузова, Платоне Кречете из пьесы Корнейчука, Устименко, Калюжном, Левине из романов Германа. Эти образы наших современников не выдуманы, не идеализированы, а, как у Достоевского, «высмотрены» в противоречиях жизни. Но, к сожалению, как и во времена Достоевского, врачебное подвижничество не перечеркивает всего негативного, что характеризует медицину сейчас.
Однако для эффективной помощи человеку с больными мыслями одного милосердия и подвижничества недостаточно. К этой трудной и ответственной деятельности нужно иметь призвание, способности, специальную подготовку. Этому и посвящены последующие разделы главы.
2. Бесы психотерапевтического самозванства
Герой Достоевского – весь самообман, стремящийся избавиться от самого себя.
Ю. Ф. Карякин
Вызванные муками совести больные мысли в апогее душевного кризиса достигают психического расстройства с галлюцинациями. Та к было у Ставрогина, Ивана Карамазова и Свидригайлова. Оказавшись в «уединении нравственной изоляции», каждый из них пытается на уровне идей преодолеть угрожающую необъяснимость своих переживаний. Тупики попыток, способных даже при самом глубоком уме создать только подобие экзистенциально-мистических построений, гениально предвосхищены в «теории» Свидригайлова: «Привидения – ...клочки и отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку... их незачем видеть, потому что здоровый человек есть наиболее земной человек, а стало быть, должен жить одной здешней жизнью... а чуть заболел, чуть нарушился нормальный земной порядок в организме, тотчас и начинает сказываться возможность другого мира, и, чем больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше...» (6; 221).
Несмотря на то, что в идее Свидригайлова заложены определенные психологические защитные механизмы, его попытки «психотерапевтического самоубеждения» оказываются малоэффективными. Он мучительно ищет человека, с которым мог бы поделиться самым сокровенным, надеясь в понимании «Другого» найти недостижимое в одиночестве разрешение душевного кризиса. И таким «Другим», на которого падает выбор Свидригайлова как на спасителя души, неожиданно и парадоксально оказывается сам находящийся в тяжелом душевном кризисе полусумасшедший убийца Раскольников. В этом парадоксе есть своя психологическая закономерность. Г. Гессе мудро замечает: «...Если в виде исключения найдется человек, способный понять тебя... – значит, человек этот находится в таком же положении, как и ты, так же страдает и так же пробуждается».[99]
Для Свидригайлова, муки совести которого связаны с виной за загубленную жизнь жены, Раскольников представляется наиболее подходящим в качестве психотерапевта. Эта гипотеза подвела нас к неожиданной и парадоксальной аналогии – Свидригайлов, аналогично ситуации с Верховенским и Ставрогиным, подталкивает Раскольникова к самозванству. Если Ставрогину предлагается, идеологически возглавив бесовство, стать «Иваном-царевичем», то Раскольникову уготована роль психотерапевта-исповедника. По очень интересной мысли литературоведа Л. И. Сараскиной, отказ Ставрогина от навязываемой ему роли «вождя» ограничил вред бесовского политического авантюризма локальной трагедией в провинциальном городе.
Сопоставление политического и психотерапевтического самозванства имеет свою логику. И в том, и в другом случае стоит вопрос власти. Как показало бурное общественно-научное обсуждение телесеансов психотерапевтической помощи, проявления и положительной, и отрицательной власти психотерапевта над душой человека ни в чем не уступают влиянию самых активных, популярных политиков, если не превышают его. Тут действуют общие социально-психологические закономерности: при оценке психотерапевта, как и политика, всегда встает вопрос нравственной оправданности, законности его власти. Не является ли она самозванной?
Важная для Достоевского тема самозванства развивает мысли А. С. Пушкина. У Пушкина самозванец – любой, кто достиг самодержавной власти незаконно, пускай даже скрытым преступлением (например, Борис Годунов, которому «умереть подданным надлежало»). Для Ю. Ф. Карякина самозванство прямо связано с самообманом и незаконным, оправдывающим претензию на власть употреблением ложных понятий. Формула его четка и логична: «...Переименование... связано с самозванством, а самозванство есть, в конечном счете, цель переименования, цель самообмана...»
Свидригайлов, конечно, подталкивая Раскольникова к роли психотерапевта, в отличие от Верховенского предоставляет ему власть только над собственной душой, не пытаясь его использовать во зло другим. К врачу он не обратился не столько из-за скептического отношения к медицине, сколько потому, что ему важен не сам факт его заболевания, а вытекающий из него мировоззренческий вопрос: не дает ли его психическое расстройство преимуществ по сравнению со здоровыми в восприятии сверхчувственного, иррационального?
Свидригайлов, задавая вопрос Раскольникову, верит ли он, что существуют привидения, предполагает, что ответ определит его судьбу. Предположим, что Раскольников принял эту гипотезу. Для Свидригайлова решаются сразу два вопроса, дающие перспективы для будущей жизни. Первое – его переживания оказываются не болезненным, а особым состоянием сознания (существования), нужным для выхода из нравственного кризиса. Второе – это то, что неразрешенный конфликт с умершей женой, являющийся причиной чувства вины, не закончен. Этот конфликт может быть решен в будущем при общении с привидением – ее призраком. Причем для успокоения, умиротворения Свидригайлова не требуется ни посредничества Бога, ни прощения живых людей. (Кризис разрешается как бы межличностно: с одной стороны – живой человек, с другой – призрак умершего.)
Раскольников не смог стать психотерапевтом-исповедником Свидригайлова. Самозванство не состоялось, к его самообману «наполеоновской» идеей не добавился другой. И не так уже важна причина его отказа, связанная с отсутствием профессионального образования и опыта. Ведь не имеющая никакой подготовки Хохлакова в «Братьях Карамазовых» со всей серьезностью заявляет Митеньке Карамазову, пришедшему к ней просить в долг денег, что она «опытный душевный доктор», давно взявший его «судьбу в соображение» и следящий за ней и «изучающий» ее. Она «изучила» даже его «походку» и решила, что он «энергичный человек, которому надо на прииски», так как он «найдет много приисков». Ее самообман подкрепляется широко распространенной идеей, что «можно по походке узнавать характер», а также ее «опытом» (указав якобы «погибающему» мужу кузины на коневодство, она добилась того, что «он теперь процветает»).
