– Не может быть!
– Я же говорю: слухи. Но все же скульптор скончался в тысяча девятьсот тринадцатом году, когда Гитлеру было больше двадцати. А его тяга к изобразительному искусству общеизвестна… Мог добраться и до Восточной Пруссии, чтобы повидаться со своим кумиром.
– Как я вам завидую, – совершенно искренне произнес Евгений. – А мне вот, чтобы мельком прочесть биографию Виллендорфа в чуть большем объеме, чем она дается в словаре, пришлось лезть через забор, поранить руку, битый час беседовать с этим полусумасшедшим Прохоровым, встретить вас…
– Так вы за этим явились на «Красный литейщик»?
– Конечно! Нет, не для того, чтобы встретить вас… или… – Женя сник и потупился.
– Вы этим расстроены? – полушутя-полусерьезно спросила его Вера. Она привыкла к вниманию мужчин, к тому же чувствовала, что нескладный искусствовед ей более чем симпатичен. – Я могу уйти…
– Что вы! Конечно же нет… То есть… Да я еще раз полез бы туда, рад был бы руку сломать, не то что поранить… Лишь бы снова встретить вас.
– Зачем? Я и так здесь. Хотя… – девушка глянула на свои часики и ахнула: – Уже двенадцатый час! Я с ума сошла! Спокойной ночи, Женя…
– Спокойной… – тоже поднялся на ноги Князев, мучительно краснея при этом. – А вы не могли бы… дать мне номер вашего телефона?
– Зачем? Я ведь тут, рядом… Через коридор.
– Н-ну… Мало ли что…
– Да мне не жалко. Записывайте: восемь, девятьсот…
– Сейчас, я только блокнот достану… – Евгений вытащил из нагрудного кармана записную книжку, раскрыл и… На пол спланировал белый листок.
Оба молодых человека ринулись его поднимать и чувствительно стукнулись лбами. Но первой успела Вера.
– Ой! Что это? – Она держала перед собой свой незаконченный портрет, потирая свободной рукой лоб. – Это же я…
– Отдайте сейчас же! – потребовал мужчина, тоже прикасаясь ко лбу. – Это так, ерунда… Я ручку расписывал! – нашелся он.
– Почему же ерунда? Так хорошо меня еще никогда не рисовали… Но если хотите… Держите!
Он протянул руку за листком, они соприкоснулись сначала пальцами, потом взглядами…
* * *
Вера снова лежала без сна и тихо улыбалась во сне.
Какой он все-таки милый, этот нескладный и стеснительный молодой человек, сопящий сейчас, наверное, за двумя дверьми и коридором. Нескладный не в смысле внешности. Здесь у него все в порядке… Какой-то он нездешний, вернее, несейчашний, что ли. Нет, не так, так не по-русски. Несегодняшний, вот! Пришелец из далекого прошлого, эпохи фраков и кринолинов, когда целовали дамам руки и дрались на дуэлях, вместо того чтобы строчить анонимки или нанимать «братков».
Любой другой непременно полез бы с объятиями, а то и с более «серьезными намерениями». Как же! Все очки в его пользу: слабая девушка, они одни, на расстоянии руки… Владька так бы и поступил… Почему «бы»? Он так и поступил, без всяких «бы»…
Вера вспомнила липкие объятия, какие-то слова о вечной любви и божественной красоте, свое жалкое сопротивление… Ее передернуло.
«Смотри-ка, мать, – ехидно вякнул внутренний голосок. – Противно было, стыдно, но почему-то до сегодняшнего дня не передергивало… К чему бы это? И ведь не только противно, а?»
В голову внезапно полезли такие стыдные вещи, что… Девушка строго одернула себя и велела думать о работе. Раньше это всегда помогало… Раньше, но не сейчас.
Сухие строчки зачаточного еще пока очерка так красочно перемежались яркими сценками, что Вероника не сразу поняла природу доносящегося до нее звука.
Время от времени из-за двери раздавалось поскрипывание паркета, как будто кто-то в коридоре осторожно переставлял тяжелую мебель. Шаг – скрип, шаг – скрип… Но стоило вслушаться, и скрип затихал.
«Может, Татьяна Михайловна что-то тяжелое тащит из дальней комнаты и боится разбудить? Выйти помочь?»
Вера сделала движение, чтобы подняться, но тут взгляд ее упал на пол возле двери.
Туда через узкую щель всегда падал лучик света, даже если горела лампа где-нибудь на кухне. Прямой коридор действовал, как труба телескопа. Сейчас темноту ничего не нарушало.
«Дуреха я, дуреха! – Девушка снова закуталась в одеяло. – Стала бы в темноте хозяйка что-нибудь переставлять! Утром бы взялась или Женю попросила бы – вон он как ей сумки помогает до квартиры донести! Наверное, от соседей сверху доносится. Или снизу. Или вообще старый паркет трещит, рассыхается…»
Она попыталась было заснуть, но вдруг обратила внимание на какую-то странность противоположной стены. Никогда не замечала она там такой длинной вертикальной выпуклости, сейчас рельефно выделяющейся в косых отсветах, падающих с улицы через щель между шторами.
«Будто человек, в саван завернутый… – пробежала жуткая мыслишка, и Вера почувствовала, как под теплым одеялом покрывается „гусиной кожей“, будто голышом на морозе. – Бр-р-р… Полезет же такое в голову!»
Она плотно прикрыла глаза и принялась считать про себя овечек, но предатели веки снова приоткрылись, на чуть-чутошную щелочку, «зашторенную» ресницами. Как в детстве.
То ли освещение сместилось, то ли так просто казалось, но «мумия» обрисовалась еще четче. Различимы были смутные очертания лица, груди…
И она продолжала выдвигаться из стены! Медленно, но неотвратимо!..
Небывалое, невероятное дело – стена в этом месте, будто резиновая, тянулась вслед за фигурой, выступившей в комнату на добрые полметра. И только перевалив какой-то предел, лопнула сверху донизу…
Сама превратившись в скованную ужасом ледяную статую, девушка видела, как черная фигура со знакомым уже похрустыванием приближалась к ней. Шаг, еще шаг…
«Сейчас заору… – думала Вера, но не могла разлепить губ, оторвать глаз от жуткого ночного гостя, хотя бы зажмурить их. – Мама. Мама. Мамочка!..
Черное, как сама ночь, чудовище подошло вплотную к дивану и медленно склонилось, словно вглядываясь в лицо лежащей.
Этого она уже вынести не могла…
С каким-то задушенным писком девушка вылетела из-под одеяла, в два огромных прыжка пересекла комнату и вылетела в темный коридор, даже не попытавшись щелкнуть выключателем.
«Я сплю… это все сон… мне снится… – твердила она, колотя ватными руками в спасительную дверь. – Так и бывает во сне… Это сон…»
Дверь наконец распахнулась, и Вера рухнула в теплые мужские объятия, прижалась лицом к широкой, обтянутой футболкой груди и, ощущая, как чужая рука нежно гладит ее волосы, вслушивалась в свое никак не желающее успокаиваться сердце…
* * *
Евгений сбежал по лестнице, распахнул подъездную дверь и зажмурился от солнца, бьющего ему в глаза. В другое время, может быть, он и оказался бы недоволен этим, но последние дни ему хотелось радоваться всему на свете, скакать на одной ножке, как дошколенку, петь во весь голос и улыбаться каждому встречному. Даже если бы за дверью сейчас лило, как из ведра, он все равно был бы рад, потому что с некоторых пор его жизнь освещало иное солнышко…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
