— Не хочу я никому по мозгам давать, — воспротивился упрямый полудурок.
— Ну хорошо, возьми тогда ножик. — Я протянул ему один из своих метательных кинжалов. — Деркани им хорошенько того, кто напросится.
Тут дверь избушки отворилась, в проеме возник ссохшийся силуэт и поднял над головой фонарь:
— Кто идет?
— Прощенья просим, любезнейший, — отвечал Харчок. — Мы только уточнить, не требуется ли тут сегодня кого деркануть хорошенько. Или по мозгам кого отоварить?
— Дай сюда. — Я выдернул у дурня свой кинжал и сунул в ножны на копчике.
— Прошу извинить, любезный сударь, Самородок пошутил не по чину. Мы ищем укрытья от ненастья — ну и, может, чуточку горячей еды. У нас есть только хлеб и крошка сыру, но мы ими поделимся за кров.
— Мы дураки, — сказал мой подручный.
— Заткнись, Харчок, это и так видно по моему облаченью и твоей бессмысленной роже.
— Заходи, Карман из Песьих Мусек, — рекла согбенная фигура. — И осторожнее, Харчок, не треснись о притолоку.
— Нам кранты, — сказал я, проталкивая Харчка в двери поперед себя.
Три ведьмы. Петрушка, Шалфея и Розмари. Кто бы мог подумать? Нет-нет, не в Большом Бирнамском лесу, где их обычно держат, где таких обычно и рассчитываешь повстречать, а тут — в теплой хижине чуть в стороне от тракта, на пути между глостерширскими деревеньками Грязные Блёвки и Приходский Хряк. Может, у них избушка на курьих ногах? Поговаривают, ведьмы расположены к таким жилищам.
— Я думал, ты старик, а ты старуха, — сообщил Харчок карге, впустившей нас. — Извиняюсь.
— Доказательств не надо, — поспешно вставил я, опасаясь, что кто-нибудь из них возьмется подтверждать свой пол взметаньем юбок. — Парнишка и так много страдал в последнее время.
— Рагу? — предложила ведьма Шалфея, бородавчатая. Над очагом висел котелок.
— Видал я, что ты туда положила.
— Рагу, рагу — мы варим синюю нугу, — подхватила Петрушка (дылда).
— Да, пожалуйста, — сказал Харчок.
— Это не рагу, — сказал я. — Они это так называют, потому что рифмуется с нугой. Но это не рагу.
— Нет, рагу, — возразила Розмари. — Говяды, морква и прочее.
— Боюсь, что так, — подтвердила Шалфея.
— А не крошеные крылья летучих мышей, не глаза распутников, не зобы тритонов — вот без это всего, да?
— Лук еще есть, — сказала Петрушка.
— И все? Никаких волшебств? Привидений? Проклятий? Вы вдруг являетесь тут в тьмутаракани — нет, на самом краешке той темной тараканьей жопки, по сравнению с коей тьмутаракань столица, — и вам надо лишь накормить нас с Самородком и дать нам кров, чтоб мы хоть чуточку согрелись?
— Ну да, примерно так, — ответила Розмари.
— Почему?
— Что-то рифма к «луку» мне в голову нейдет, — пожаловалась Шалфея.
— Еще бы — как только лук положили, все заклинанья наши пошли лесом, — сказала Петрушка.
— Правду говоря, «говяды» тоже нас к стенке приперли, нет? — спросила Розмари.
— Мда. «Яды», наверное. «Наяды»… — Шалфея задумчиво возвела здоровый глаз к потолку. — И «уёды», хотя, говоря строго, это вообще не рифма.
— Не всякая рифма годна для заклятия, — вздохнула Розмари. — «Наяды», «уроды»… Нипочем не скажешь, какая изворотливая лярва вылезет с такими рифмами. Убожество, честное слово.
— Рагу, пожалуйста, — сказал Харчок.
Я дал ведьмам нас накормить. Рагу было горячо и густо — и благодатно лишено частей тел земноводных и трупов. Мы поделились остатками Куранова хлеба с троицей, а они извлекли кувшин крепленого вина и разлили на всех. Меня согрело как изнутри, так и снаружи, и впервые за много дней одежка и обувка у меня высохли.
— Ну так что, все ничего, значит? — осведомилась Шалфея, когда мы все осушили по паре чашек вина.
Я начал загибать пальцы:
— Лира лишили рыцарей, началась гражданская война между его дочерьми, в Британию вторглась Франция, герцога Корнуоллского убили, графа Глостерского ослепили, зато он воссоединился с сыном, который зато стал до ужаса бесноватым, обе сестры околдованы и влюблены в ублюдка Эдмунда…
— Я их трахнул хорошенько, — вставил Харчок.
— Да, Харчок пежил их, пока обе не перестали на ногах держаться. Так, что еще… Лир бродит по болотам, ищет прибежища у французов в Дувре… Целая жменя событий.
— Стало быть, Лир страдает? — уточнила Петрушка.
— Неимоверно, — ответил я. — Ничего больше не осталось. Сверзился он будь здоров — сидел на троне, а теперь бродит и побирается. А изнутри его глодают угрызенья за то, что он совершил давным-давно.
— А ты ему, стало быть, сочувствуешь? — уточнила Розмари, зеленоватая ведьма с кошачьими пальчиками.
— Он спас меня от жестокого хозяина, поселил у себя в замке. Трудно ненавидеть на полный желудок у теплой печки.
— Это верно, — заметила Розмари. — Выпей еще вина. — И нацедила мне в чашку какой-то темной жидкости. Я отхлебнул. На вкус крепче и жарче прежней.
— У нас для тебя, Карман, есть подарок. — Розмари вытащила откуда-то из-за спины кожаную шкатулку и открыла ее. Внутри лежали четыре крохотных каменных флакона — два черных и два красных. — Тебе пригодится.
— Что это? — Перед глазами у меня плыло. Голоса ведьм я слышал, храп Харчка тоже, но как бы издали, словно через тоннель.
— Отрава, — сказала ведьма.
А больше я не услышал ничего. Избушка пропала. Я сидел на дереве у спокойной речушки, возле каменного моста. Вокруг, судя по всему, — осень, потому что листья желтели и краснели. Подо мной на речном берегу девушка лет шестнадцати стирала в корыте белье. Совсем крохотная — я бы решил, вообще ребенок, только фигура у нее была вполне женская, невзирая на размеры: идеальные пропорции, просто масштаб мельче.
Девушка подняла голову, будто услышала что-то. Я проследил за ее взглядом: по дороге ехал конный строй солдат. Во главе — два рыцаря, за ними еще где-то с дюжину верховых. Они проехали под моим дубом и придержали коней у моста.
— Погляди-ка, — произнес рыцарь поплотнее и показал на девушку. Голос его словно бы прозвучал прямо у меня в голове. — Какая хорошенькая малютка.
— Бери, — отозвался второй. Голос я узнал тут же — и передо мной тут же возникло лицо того, чей он. Лир — моложе, крепче, не такой седой, но все равно типичнейший Лир. Нос крючком, хрустально-голубые глаза. Как есть он.
— Не, — ответил рыцарь помоложе. — Нам до вечера в Йорк надо успеть. Нет времени искать корчму.
— Поди сюда, девочка, — позвал Лир.
Девушка выбралась по откосу на дорогу. Глаз от земли она не отрывала.
— Ближе! — рявкнул Лир. Девушка поспешно перешла речку по мосту и остановилась в нескольких шагах от всадников.
— Ты знаешь, кто я, девочка?
— Благородный господин, господин.
— Благородный господин? Я твой король, девочка. Я Лир.
Девушка упала на колени и перестала дышать.
— А это Кан, герцог Йоркский, принц Уэльский, сын короля Бладуда, брат короля Лира — и он сейчас тебя возьмет.
— Не надо, Лир, — сказал его брат. — Это безумие.
Девушка уже вся дрожала.
— Ты — брат короля и брать можешь кого хочешь и когда хочешь, — наставительно произнес Лир и слез с коня. — Встань, девочка.
Девушка подчинилась, но неловко, будто ждала удара. Лир взял ее за подбородок и приподнял голову.
— Ты хорошенькая. Она хорошенькая, Кан, и она моя. Я дарю ее тебе.
Глаза королевского брата расширились, в них промелькнул голод, но Кан сказал:
— Нет, у нас нет времени…
— Взять! — рявкнул Лир. — Ты возьмешь ее сейчас же!
Король схватился обеими руками за девушкино платье и разорвал его, обнажив грудь. Она попыталась прикрыться, но он грубо отвел ей руки. А потом держал и отрывисто командовал, пока брат насиловал девушку на широком парапете каменного моста. Закончив и отвалившись, Кан переводил дыхание меж ее раздвинутых ног, но Лир плечом оттолкнул его, поднял девушку за талию и швырнул с моста в реку.
— Оправься! — рявкнул он брату, после чего потрепал его по плечу. — Ну все, ночью она тебе не явится. Все подданные — собственность короля, и я волен их дарить кому угодно, Кан. Можешь брать себе любую женщину, кроме одной.
Они сели на коней, отряд двинулся дальше. Лир даже не глянул, выплывет ли она.
Я не мог шевельнуться, не мог даже крикнуть. Пока они насильничали, меня как будто привязало к дереву. Теперь же я смотрел, как девушка выползает из реки. Одежда висела на ней лохмотьями. Она свернулась калачиком на берегу, плечи ее тряслись от рыданий.
Внезапно с дерева меня сдуло, точно перышко случайным ветерком, и я опустился на крышу двухэтажного деревенского дома. Базарный день. Везде полно народу, все ходят от телеги к телеге, от стола к столу, торгуются, выбирают мясо и овощи, инвентарь и утварь.
