— Все равно тонут.
— Не так легко, Отвин. Давай нарежем проволоки для дяди в свитере. Я кусачки дедушки Комарека прихватил.
Немного погодя они и впрямь прошли по-над берегом озера, пересекли речушку Губер и поднялись на раутенберговский выгон. Здесь они срезали нижнюю проволоку ограды. Но дело это оказалось нелегким. Все же они несколько дней приходили сюда и резали штифты прямо на месте.
В один прекрасный день они отнесли полный фанерный чемодан в Шабернак.
— Сегодня он обязательно приедет.
Они стояли одни на платформе. Поезд все не приходил. Дул холодный ветер, и мальчишки засмотрелись на воробьев, как они тряслись и пушили перья.
Отвин озяб, сидя неподвижно на чемодане.
— У тебя был когда-нибудь друг? — спросил он неожиданно.
Генрих сказал:
— Был бы у нас сейчас коммунизм, мы пошли бы в магазин и выбрали бы себе по теплой курточке.
— У меня никогда не было друга.
— А то и взяли бы себе два овчинных полушубка.
— Сказать тебе стихотворение?
— Скажи.
— Только я его сам сочинил.
— Все равно скажи.
— Это про весну.
— Скажи, скажи, Отвин!
Ветры в апрелеНе потеплели,А я увидел, как за неделюПервые почки зазеленели.
— Ты правда сам сочинил, Отвин?
Отвин кивнул. Оба сидели и растирали себе руки — так было им холодно.
— Красивое стихотворение, — сказал Генрих. — Но понимаешь, Отвин, не можем мы с тобой быть настоящими друзьями. Потому как мы с тобой не братья по классу. Не пролетарий ты, понимаешь?
— Я же не виноват.
— Нет, ты не виноват, Отвин.
— А разве мы с тобой из-за этого не можем быть друзьями?
Когда поезд подходил к маленькой станции, человек в заплатанном свитере увидел обоих мальчиков на платформе. Сошло всего несколько пассажиров: кто направился в деревню, кто в лес. Человек в свитере очень удивился, заметив, что мальчишки машут ему.
— Вы это меня тут ждете?
Оттащив чемодан в сторону, ребята открыли его и очень обрадовались, увидев, как удивился человек в свитере.
— Я же ничего взамен вам не могу дать, ребята, — сказал он, пробуя проволочные штифтики.
— А мы это так.
— Мы их на нашем выгоне нарезали, — сказал Отвин.
Дождавшись, когда платформа опустела, ребята пересыпали штифтики в чемодан человека в свитере.
— Мы его только десять шагов несли, а потом отдыхали.
Мальчишки были очень взволнованы и наперебой рассказывали, что собираются через три дня принести еще полный чемодан с проволочными штифтиками. Однако человек в свитере сказал, что он в последний раз здесь и больше они никогда не увидятся.
Ночью, уже в поезде по дороге домой, человек в свитере думал о мальчишках. Пытался представить себе деревню, в которой они живут. «Хорошо, что они сказали, как она называется, — решил он. — А у одного из мальчиков очень болезненный вид. Не простой мальчонка, должно быть. Да и второй тоже. Но только в ином плане, да и хвастунишка, пожалуй. Нет, нет, он тоже не простой».
Он подумал о курсах, на которые он намеревался поступить и перед которыми испытывал немалый страх. «Интересные ребята, — подумал он. — Но вряд ли ты когда-нибудь их снова увидишь».
Ночь была темная, поезд еле-еле плелся. Кто-то чиркнул спичкой, закурил.
22
Что это? Журавли курлычут?
Над озером проносится тучка, вытягивается в длину, поворачивает, круто взмывает ввысь и исчезает. Вдруг она снова здесь разворачивается, становится черной, и… делается видно — тысяча скворцов! По одному они падают в желтеющий камыш.
Время щуке стоять в мелководье.
Лодка старого Комарека бесшумно скользит по воде. Тихо, метр за метром он спускает ставную сеть за борт — весь камышовый мыс он обложит. Любит он эту рыбалку. Вот положил весло на дно и взял шест, к концу которого прибита небольшая дощечка. Делает он все спокойно и ловко, а когда надо, то и с молниеносной быстротой. Загнал лодку в камыш и стал опускать шест с дощечкой в воду. Вода хлюпает, чавкает, брызги летят. И снова, и снова так. А вот уже видно — впереди камышинки качаются. Это щука потянула. И сразу сеть сошлась. Снова камышинки качнулись — стало быть, вторая!
От воды поднимается пар — воздух холодный.
В это время старик каждый день на озере и случается, что вечером приносит домой полцентнера щук.
Что это? Журавли курлычут?
Генрих теперь часто бегает в поле: оно огромное, простирается до самого неба и все в желтом жнивье. Идет пахота. Но Генрих бегает туда через лес, чтобы пахари его не видели. Спрятавшись в багряной листве на опушке, он из своего тайника высматривает лошадей.
Вон там, впереди плуга, идет небольшая обозная лошадка…
Как-то раз Генрих там столкнулся с одним из деревенских хозяев. Оба смутились — и тот и другой пришли сюда из-за лошади!
— Вы что ж, теперь на озере устроились?
— На озере, господин Бернико.
Говорили они мало, и, когда из-за холма показывались пахари, все их внимание устремлялось к лошадям.
Орлик был самой маленькой лошадью, рядом с ним шла голубая кобыла, отсюда было видно, что она хромает.
— А говорили, будто дом рыбака развалился.
— Да нет, только крыша, — ответил Генрих. — Ни окон, ни дверей. И пол выломали.
Снова они не отрываясь смотрели на лошадей.
— Как ты кличешь своего буланого?
— Орлик.
— Сильная лошадь, хотя и небольшая.
— Да, сильная.
Поговорили они и о голубой кобыле. Генрих сказал:
— Горяча она, господин Бернико, горяча! — Ему хотелось спросить, как зовут голубую, но он удержался. — Ногу, должно быть, заступила, — проговорил он.
Бернико кивнул:
— Может быть. — Но он знал, что кобыла надорвалась. Молода она для пахоты. Знал он также, что для работы она теперь не годна.
Они подождали, когда пахари, кончив свой клин, скрылись из виду, и тоже направились прямо по жнивью в деревню.
— Это мы с тобой тут, значит, подсматривали, а? — произнес Бернико. — Один господь ведает, когда… — Он так и замолчал на полуслове.
Немного спустя он сказал:
— У меня каморка стоит свободная. Все собирался в порядок ее привести. Хотите, селитесь в ней.
Но Генрих поспешил сообщить, что у них уже вставлены две двери, да и крышу они тоже починили, да и вообще много там чего для себя устроили.
Когда они подходили к деревне, они уже ни о чем не говорили. Приятно пахло дымком — горели кучи картофельной ботвы.
— До свиданья, господин Бернико.
— До свиданья.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
23
— Это правда, Эдельгард, что твой отец дома строить умеет?
— Правда, умеет, — ответила девочка.
— Он каменщик или плотник?
— Каменщик он.
— Значит, правда, что он вам дом построит?
— Когда получим землю, папа нам дом построит.
— А что говорят: когда землю делить будут?
— Говорят, этой осенью.
Они вышли на деревенскую улицу.
— Как у вас теперь? Ну, после того, как отец вернулся?
Не забывал Генрих и про фрау Кирш.
Фрау Кирш жила в школьной прачечной. Когда Генрих вошел, она вешала занавесочку на железное окошко.
— Вот вам привет от дедушки Комарека! — Нагнувшись, Генрих достал желто-зеленую щуку из мешка и положил на скамеечку.
Фрау Кирш спустилась со стула, чуть улыбнувшись, поблагодарила.
Генрих знал, что многие в деревне говорили плохое про фрау Кирш из-за того, что она ждала ребенка. Но он думал совсем иначе. Нет, нельзя себе даже представить, как это вдруг родится человек, которого раньше никогда на свете не было!
Последнее время Генрих часто заходил к фрау Кирш.
— Мы теперь ряпушку ловим. Сеть такую поставили.
И вдруг выпал первый снег.
Прошло несколько дней, и Готлиб привел Орлика. А у них все уже было приготовлено. Они завели лошадь в сарай. Орлик сразу принялся жевать сено, будто никогда отсюда и не уходил. Генрих расчесал ему гриву и все гладил и скреб ее. А после полудня достал из чемодана Леонидову фуражку, оседлал Орлика и поскакал к Пельцкуленским лугам. Там перебрался через речушку Губер и, немного отъехав, соскочил на землю. Похлопав Орлика по шее, он поговорил с ним по-русски. Потом снова вскочил в седло и дал лошади волю. По правде-то говоря, ему ужасно хотелось проехаться верхом по деревне…
Там он и встретил девочку с большими глазами.
— Я все хотел тебя спросить, Сабина: говорят, будто в Шабернаке скоро школу откроют?
Орлик фыркал. Вся морда заиндевела. Девочка подтвердила, что скоро они все в шабернакскую школу пойдут.
Как давно он ее не видел! Волосы у нее уже немного отросли. Она то и дело сдувала со лба веселые локончики. Хотя вид у Сабины был гордый, она не могла отвести глаз от фуражки Генриха и от Орлика, нетерпеливо фыркавшего и бившего копытом.
