Мелькали и огромные, когда-то гордые здания, от которых осталась только половина — другая превратилась в груду щебня. Сюда попали бомбы. Стояли и молчаливые стены с пустыми глазницами окон.
— Это уже Берлин?
— Кажется да, Отвин. Берлин.
18
Слышался гул голосов, но сам черный рынок еще не был виден.
Мальчишки шли по вытоптанной в известковой пыли тропинке, пристроившись за какой-то старушкой. Здесь домов не осталось совсем, только кое-где торчали печные трубы, высились горы щебня. Старушка, семенившая впереди, должно быть, была не в своем уме — она все время разговаривала сама с собой. Чувствовалось где-то близко большое скопление людей, но их все еще не было видно. Старушка, подобрав юбку, пригнулась и шмыгнула в оконный проем в кирпичной стене. Мальчишки — за ней. И сразу очутились на черном рынке.
Может быть, пятьсот, но, возможно, и тысяча человек толпились здесь. Люди расхаживали, как бы прогуливаясь, сбивались в группки. Проталкиваясь между ними, мальчишки останавливались, слушали, присматривались. Какой-то мужчина, повернувшись к ним, прикрикнул, чтобы они убирались отсюда. Тогда они, отойдя, остановились у следующей группки.
— Шелковые чулки, — тихо сказал кто-то сзади.
Потом какой-то дядька спросил, что у них в свертках. У него была только одна нога, и Генриху он сразу напомнил Рыжего.
Кивнув, они отошли. Так делали другие — это они уже успели подсмотреть.
— Копченые угри, — тихо ответил Генрих; нагнувшись, он немного развернул свой сверток и показал одноногому темно-коричневые тушки. — А рыболовные крючки у вас есть? Сетевая нить?
Одноногий, словно завороженный, смотрел на угрей. Но у него был только сахарин и два кремня для зажигалок. Положив культю на перекладину костыля, он полез в карман за кремнями.
Генриху стало его жалко, но он сказал:
— Нет, ничего не выйдет. Нам нужна сетевая нить.
В одно мгновение вокруг собралась толпа. Все восхищались угрями. Ребятам это было приятно, но они виду не подавали, напротив: поскорей завернув рыбу, отошли в сторону.
Какой-то долговязый дядька с огромными руками и торчащим кадыком протиснулся к ним и сказал, что у него есть и крючки и нить — все у него есть.
— И еще нам нужны граммофонные иголки, — сказал Генрих.
На дядьке была солдатская шапка с переломанным посередине козырьком, это придавало ему добродушный вид.
— А как же! И иголки найдем, — заявил он тут же и подмигнул. Должно быть, это обозначало: здесь, мол, не место обсуждать такие дела.
Одноногий все еще держал свою культю на костыле, и Генрих было подумал, не отдать ли ему пол-угря, но так и не отдал.
Повернувшись, они пошли за Долговязым, а он ласково заверял их, что есть, есть у него крючки и нить, только надо пройти квартал — вон туда за угол. Мимо прошмыгнул мальчишка примерно их возраста и тихо произнес:
— Чулки шелковые, дамские…
На нем был черный двубортный костюм, большая темно-синяя шляпа и ярко-желтый галстук. Пиджак был ему велик и рукава подвернуты. Мальчишка без остановки повторял на ходу:
— Чулки шелковые, дамские…
Оба путешественника уже поняли, что угри их имеют немалую цену. Генрих сказал:
— Сколько крючков вы дадите за одного угря?
Подумав, Долговязый ответил:
— Сто штук дам.
Это оказалось даже больше, чем они ожидали.
— А сколько нити?
Они подошли к дому с чугунными балконами. Штукатурка была вся испещрена следами пуль и осколков, а так дом казался целым и невредимым.
— По вашим рожам сразу видно — ребята вы тертые, — сказал Долговязый, сдвинув шапку на затылок. — Вот в этом доме я и живу, — пояснил он.
Мальчишкам польстило, что их назвали «тертыми ребятами», и они решили не задавать больше глупых вопросов.
— А крючки у другого дяденьки? — спросил Генрих.
— У другого. Между нами говоря, он спекулянт, но зато у него все есть.
— Я хотел еще спросить: мандолину мы у него достанем? — сказал Генрих.
Долговязый задумался.
— Может, и есть… Нет, нет, мандолины, кажется, нет.
— Но сетевая нить есть?
— Это у него все есть: и крючки, и лески, и сетки… Нет, нет, вы давайте здесь ждите, — сказал Долговязый, велев им смотреть за тем, чтобы полиция не застала их врасплох. Пусть, мол, ходят по этой улице, но чтоб неприметно! А как покажется полицейский — сразу пусть свистят. Это и будет сигнал.
Развернув свертки, мальчишки оставили себе двух угрей, чтобы выменять на мандолину, а остальные отдали Долговязому.
— Я не умею свистеть, — сказал Отвин.
— Ничего, Отвин, я в четыре пальца свистну.
Долговязый кивнул им приветливо и, сказав, что все теперь зависит от того, насколько они зорко будут следить за полицией, исчез в парадном.
Стараясь не обратить на себя внимания, ребята прохаживались неподалеку от дома с чугунными балконами. Неужели они уже в Берлине? Нет, этого они никак не могли взять в толк. Время от времени они оборачивались, высматривая полицейских.
— Жалко мне его было. Этого, с одной ногой. Знаешь, я знал одного, он тоже ходил на одной ноге, но на самом деле у него было две ноги, а одну он подвязывал.
— У этого было хорошо видно, что у него только одна нога.
— А что он делает со вторым башмаком, когда себе ботинки покупает?
— Не знаю я, Генрих.
Они еще немного поговорили об инвалиде с кремнем для зажигалок. Потом решили все же зайти в подъезд. На лестнице — никого. Дверь на задний двор стояла открытой, и они увидели там еще один дом. Вскоре они снова вышли на улицу.
— Правда мне его жалко было, Отвин. Но я не мог ему угря отдать — у него же не было сетевой нити.
Прошло более получаса, они уже начали беспокоиться, как вдруг снова увидели мальчишку, торговавшего шелковыми чулками. Они заметила его в самом конце улицы и подумали: уж не следит ли он за ними? Он пересек мостовую, все время глядя в их сторону, потом смешался с толпой и исчез.
— Им же надо мотки с чердака достать, Отвин, понимаешь?
— Нет, не мог он еще вернуться, — сказал Отвин, тоже подумавший, что Долговязый заставляет себя ждать.
Очень им хотелось присесть, но это сразу бросилось бы в глаза! Иногда из дома кто-нибудь выходил, но это были всё незнакомые.
— А что, если подойти близко к клетке, лев зарычит?
— Не знаю я.
— Или он притворится, что спит?
— Правда не знаю, Отвин. Может, и нет здесь львов — всех разбомбили.
Оба помолчали.
— Нет, не думаю, — сказал Отвин.
— Знаешь, сколько они тут бомб посбрасывали! Каждую ночь сто…
— Гораздо больше!
— Сто тысяч бомб!
Снова оба помолчали.
— Я так думаю: не могли они всех львов разбомбить, — сказал Отвин.
— Индюк тоже думал…
— Не разбомбили же они всех людей, — сказал Отвин, — значит, и всех львов не разбомбили.
— Давай Долговязого спросим, когда он придет.
— Он обязательно придет, — сказал Отвин.
Потом они снова зашли в подъезд. На цыпочках поднялись по лестнице. На четвертом этаже они встретили женщину, с подозрением посмотревшую на них. Они спустились и вышли через черный ход во двор. До чего ж глупо, что они не спросили, как зовут спекулянта!
Не зная, как им быть, они снова вышли на улицу и всё уговаривали себя, что Долговязый вот-вот придет. Даже не заметили, что мальчишка в черном костюме стоит неподалеку.
— Вы все селедки ему отдали? — неожиданно спросил он.
Оба разом обернулись.
— Угрей? Да, всех… кроме двух, — сказал Генрих. — Этих мы для мандолины приберегли.
— Но он нам твердо обещал, что придет.
— Обещанного три года ждут, — сказал мальчишка. — Хороша селедочка была, да вся уплыла…
У него через всю грудь, от нагрудного кармашка до средней пуговицы, висела широкая золотая цепочка. И уж очень он задавался. Лицо у него было узкое, с мягкими девичьими чертами. Под широкими полями синей шляпы нервно подергивались полоски бровей.
— Он, наверное, вышел, когда мы наверх поднимались, — сказал Отвин.
— Какой там! — сказал мальчишка. — Я вон где стоял, — он кивнул на противоположную сторону улицы.
— Это когда мы наверх ходили?
— Ну да.
— И он не выходил?
— Не…
— Значит, он еще там, — сказал Генрих. — Наверняка он еще в доме.
— Уплыли, говорю, ваши селедочки, — сказал мальчишка, направляясь к подъезду.
Ребята — за ним. Они пересекли двор и вошли во флигель. Мальчишка толкнул какую-то дверь, и неожиданно они очутились на совсем другой улице.
Ничего не понимая, Генрих и Отвин смотрели на чужого мальчишку.
— Я и сюда бегал, — сказал он. — Как увидел, что он один вошел в подъезд, я мигом сюда, а он уже тю-тю!
— Ты что ж думаешь, что он с угрями…
Мальчишка кивнул:
