Услыхал это сапожник, вышел на порог в своей безрукавке, глянул на крышу, прикрыл от солнца глаза рукой, чтоб не ослепнуть, и говорит:
– Птица, как ты прекрасно поешь! – И он крикнул через порог: – Жена, а ну выйди-ка сюда на минутку, тут вот птица, посмотри на нее, как она прекрасно умеет петь.
Позвал он дочь, детей, подмастерьев, слугу и работницу, и все вышли на улицу и начали разглядывать птицу, какая она красивая, какие у нее ярко-красные и зеленые перья, а шея вся будто золотая, глаза у нее как звезды сверкают.
– Птица, – сказал сапожник, – спой мне еще раз эту песенку.
– Нет, – говорит птица, – дважды петь я не стану, ты должен мне за это что-нибудь подарить.
– Жена, – говорит сапожник, – ступай к моему столику, стоит там на верхней полке пара красных башмаков; принеси-ка мне их сюда.
Пошла жена, принесла башмаки.
– Послушай, птица, – говорит сапожник, – спой мне еще разок эту самую песенку.
Подлетела птица, схватила в коготь левой ноги башмаки, взлетела опять на крышу и запела:
Меня мачеха убила,А отец меня поел,А Марленикен-сестрицаМои косточки собрала,В шелковый платок связалаИ под деревом сложила.Ах, тю-вить, тю-вить, тю-витьс!Я красивее всех птиц!
Пропела она это и улетела; и держала она в правом когте золотую цепь, а в левом башмаки, и полетела она с ними на мельницу. А мельница стучала: тип-топ, тип-топ, тип-топ! И сидело у мельницы двадцать подручных, они обтесывали жернов и постукивали: гик-гак, гик-гак, гик-гак! И ходила мельница: тип-топ, тип-топ, тип-топ!
Вот уселась птица на липу, что росла перед мельницей, и запела:
Меня мачеха убила…
и бросил работу один из подручных,
А отец меня поел…
и бросило работать еще двое работников, а как услышали они:
А Марленикен-сестрица…
бросило работу еще четверо.
Мои косточки собрала,В шелковый платок связала…
Продолжало теперь обтесывать жернов всего восемь работников,
Да под деревом…
а потом и пять,
…сложила…
и остался тогда работать всего лишь один. Только расслышал он последние слова:
Ах, тю-вить, тю-вить, тю-витьс!Я красивее всех птиц! –
бросил работу и последний работник.
– Птица, – сказал он, – как ты прекрасно поешь! Дай и мне эту песню послушать, спой мне еще разок.
– Нет, – ответила птица, – дважды петь я даром не буду, дай мне мельничный жернов, и я спою тебе еще раз.
– Ладно, коль споешь нам всем, – сказал он, – то ты его получишь.
– Да, – сказали и остальные, – если она споет нам еще раз, то получит жернов.
И вот птица слетела вниз. Взялись тогда все двадцать работников за жернов вместе с птицей-свиристелью и стали подымать камень: гу-ух, гу-ух, гу-ух!
Просунула птица шею в отверстие жернова, надела его на себя, словно воротник, взлетела опять на дерево и запела:
Меня мачеха убила,А отец меня поел,А Марленикен-сестрицаМои косточки собрала,В шелковый платок связалаДа под деревом сложила.Ах, тю-вить, тю-вить, тю-витьс!Я красивее всех птиц!
Пропела она это и взмахнула крыльями; и была у ней в правом когте цепь золотая, в левом – башмаки, а на шее – мельничный жернов, и полетела она далеко-далеко к дому своего отца.
А в комнате за столом сидели в то время отец и мать и Марленикен. И вот говорит отец:
– Ах, как стало мне теперь легко на душе!
– Нет, – сказала мать, – а мне так страшно, будто большая гроза надвигается.
А Марленикен сидит и все плачет да плачет.
Прилетела птица и села на крышу.
– Ах, – говорит отец, – мне так радостно и весело, и солнце-то вон как ярко светит; кажется, будто я должен скоро увидеть своего старого друга.
– Нет, – говорит жена, – а мне так страшно, что зуб на зуб не попадает, будто огонь проходит у меня по жилам. – И она распустила пошире свой лифчик. А Марленикен сидит в углу и плачет, платком закрыла глаза, и стал от слез весь платок мокрый.
А птица села на можжевельник и запела:
Меня мачеха убила…
Услыхала это мать, закрыла глаза и глядеть не хочет, и слушать не хочет, и точно большой ураган зашумел у нее в ушах, загорелись у нее глаза, словно молнии в них засверкали.
А отец меня поел…
– Ах, матушка, – сказал муж, – прилетела к нам такая красивая птица, и как она прекрасно поет, а солнце-то светит так ярко и блестит на верхушках крыш!
А Марленикен-сестрица…
И склонила Марленикен голову на колени, перестала плакать, а отец и говорит:
– Выйду-ка я да разгляжу птицу поближе.
– Ах, не уходи, – говорит жена, – мне кажется, будто весь дом дрожит и пламенем охвачен.
Но отец вышел во двор, и птица запела:
Мои косточки собрала,В шелковый платок связалаДа под деревом сложила.Ах, тю-вить, тю-вить, тю-витьс!Я красивее всех птиц!
И сбросила вдруг птица золотую цепь, и упала она отцу прямо на шею, и пришлась ему как раз впору. Вошел он в дом и говорит:
– Посмотри-ка, что за чудесная птица, она подарила мне такую красивую золотую цепь; а какая сама птица на вид прекрасная!
Стало тут жене совсем уже страшно, начала она ходить по комнате взад и вперед, и упал у нее с головы чепец.
А птица запела опять:
Меня мачеха убила…
– Ах, лучше бы мне сквозь землю провалиться, да не слышать этого.
А отец меня поел…
И повалилась жена наземь.
A Марленикен-сестрица…
– Ах, – говорит Марленикен, – пойду-ка я посмотрю, не подарит ли и мне птица что-нибудь.
И она вышла из комнаты.
Мои косточки собрала,В шелковый платок связала…
И сбросила ей птица башмаки.
Да под деревом сложила.Ах, тю-вить, тю-вить, тю-витьс!Я красивее всех птиц!
И вот стало Марленикен так легко и радостно. Надела она новые красные башмаки и начала в них плясать и прыгать.
– Ах, – сказала она, – мне было так грустно, когда я отсюда выходила, а теперь мне так легко. Что за чудесная птица! Подарила мне красные башмаки.
– Нет, – говорит мать; тут она вскочила, и поднялись у ней волосы дыбом, будто огненные языки, – а мне вот кажется, будто настал конец свету. Выйти мне, что ли, из комнаты, – может, мне полегчает.
И только вышла она за дверь – бух! – сбросила птица ей на голову мельничный жернов, – и всю ее разможжило. Услыхали это отец и Марленикен и вышли из комнаты; и поднялся на том месте пар, пламя и огненные языки, а когда все это исчезло, видят они – стоит перед ними на том самом месте маленький братец. Он взял отца и Марленикен за руку, и были они все трое так рады и счастливы, вошли в дом, уселись за стол и начали вместе обедать.
48. Старый Султан
Был у одного крестьянина верный пес; звали его Султаном. Вот состарился он, повыпали у него зубы, и нечем ему было теперь кусать. Стоял раз крестьянин со своею женой у порога и говорит:
– А завтра я старого Султана пристрелить собираюсь, стал он уже никуда негож.
А жена пожалела верного пса и говорит:
– Да ведь он же нам честно служил столько лет, и нам надо бы кормить его теперь из милости.
– Э, что ты говоришь, – сказал муж, – видно, у тебя ума не хватает. У него ведь и зубов-то нету, ни один вор его не боится; службу он свою уже отслужил, может себе и убираться. Когда он служил нам, мы ведь его неплохо кормили.
А бедный пес лежал в это время, растянувшись на солнышке, и все это слышал, и стало ему грустно, что завтра его последний день наступает. А был у него добрый товарищ, и был то волк. Вот пробрался к нему пес вечером в лес и стал на судьбу свою жаловаться.
– Послушай, куманек, – сказал ему волк, – успокойся, уж я тебя из беды выручу. Я кое-что надумал. Завтра на рассвете твой хозяин пойдет с женой сено косить, а так как дома некому будет остаться, то возьмут они с собой и своего маленького ребенка. Во время работы они кладут ребенка всегда в тень за кустами. А ты ложись с ним рядом, будто сторожить его собираешься. Я выйду из лесу и утащу ребенка; а ты кинься за мной, будто его отбить у меня хочешь. Я ребенка выроню, и ты принесешь его опять родителям, и они подумают, что ты его спас, и уж так будут тебе благодарны, что не то чтобы злое тебе что-нибудь сделать, а напротив, будешь ты у них в большой милости, и ни в чем тебе с той поры отказа не будет.
Этот совет псу понравился; задумано – сделано.
Как увидел отец, что волк утащил ребенка и бежит с ним по полю, он стал кричать; но когда старый Султан принес его назад, начал пса гладить и говорит:
– Теперь я в обиду тебя не дам, будешь ты до самой смерти кормиться у меня из милости.
