— Так ведь, Вячеслав Адамович? — спрашивал тем временем полковник. — Теперь-то родители постарели, ушли на пенсию, самому нужно пробиваться, себя утверждать. Человек вы способный, понимаете это, а вверх пробиться не можете. Трудно и обидно. А рядом этот оборотистый Журавель, тоже человек способный, но не больше вашего, как вы считаете, а ему судьба все подбрасывает щедрее: и деньги, и женщин, и признание. Он это не ценит: швыряется, ногами топчет. А когда топчет дорогое вам, то, что вы втайне обожаете, обиднее во сто крат. Будто вас самого топчут. Не так ли, Вячеслав Адамович? И сказать ему ничего не можете, нужен он вам. И Нину простить не можете, завидуете, терзаетесь… Думаю, жену свою не любите, а мечтаете только о Нине — и вам невыносимо было видеть ее у Журавля. Однако все свои чувства вы в себе прячете, и от этого вы все время словно в адском огне. Невыносимая мука!.. Я не ошибаюсь, Вячеслав Адамович?
— Ну и что? — сухими губами еле произнес подавленный Павленко, когда полковник сделал паузу, чтобы передохнуть.
— А то, что в страшный момент вы думали только о том, что этот человек снова перешел вам дорогу, что капризная фортуна вместо того, чтобы благоприятствовать, повернулась к вам спиной, собравшаяся обида черной петлей захлестнула вас, воздуха лишила, ум затмила — и все… Оставили вы ему открытую горелку и убежали!.. Не так ли? — спросил Коваль, выдержав паузу. — А, Вячеслав Адамович? Я понимаю, не легко вам было на это решиться, да и жить дальше с обидчиком, улыбаться ему, дружбу показывать еще горше… Так что вы не были его другом… И поднимать руку не надо было. Ножом вы бы не ударили, из пистолета не выстрелили бы… На это не способны… А вот не вмешаться, не предотвратить беду, а закрыть на нее глаза и выйти сухим из воды — это вы смогли… Руки тонущему не подали бы. Нет… Но только в том случае, если поблизости свидетелей не было бы… Если бы не случай, внезапно представившийся, Журавель и сегодня был бы жив и вы, снедаемый завистью, продолжали бы общаться с ним, как вы говорите, дружить… Но случай покончить с Журавлем, рассчитаться, подвернулся, и вы решили, что сама судьба его подарила…
— Я никого не убивал, — медленно выговорил Павленко, бросив на Коваля умоляющий взгляд.
— Когда Журавель уснул, вы ушли, не выключив огонь, на котором стоял полный чайник, прекрасно понимая, что вода может выплеснуться, огонь погаснет и газ пойдет в комнату, — продолжал полковник. — А возможно, огонь уже был залит и в квартиру начал идти газ… Этого я действительно не знаю… Не могу утверждать. Однако закон судит не только за действие, но и за преступное бездействие.
— Бездействие — это просто невмешательство, — мрачно процедил Павленко. — И каждый человек имеет право вмешиваться или не вмешиваться во что-либо.
— Невмешательство, если из-за него гибнут люди, самый подлый вид преступления, потому что преступник не только предвидит последствия его, но и знает о своей безнаказанности… — заметил Спивак. — Ну ладно, продолжим, Дмитрий Иванович, — обратился он к Ковалю.
— Во-первых, — сказал полковник, — вы, Павленко, ушли от соседа после Нины Барвинок, которая оставила ваше общество в восемь часов вечера. Есть свидетели, подтверждающие это.
Во-вторых, в начале двенадцатого вы копались у двери Журавля. Вы можете объяснить, что происходило? Луна и трансцендентальные силы, которые вы приплели, здесь ни при чем.
Павленко кусал губы. Лицо его было белое как мел, и тик щеки усилился. Казалось, в его душе происходит какая-то борьба и он хочет что-то сказать, но не решается. Коваль, наблюдая за ним, подумал, что действительно человек не может бежать от самого себя. Несмотря на любые ухищрения, он под кожей остается самим собой.
Следователь Спивак не спешил, предоставляя Павленко время «созреть». Однако тот так и не ответил на последний вопрос Коваля.
— Хорошо, — сказал Спивак, видя, что допрашиваемый не может решиться на открытый разговор. — Рассмотрим пока следующий факт.
Дмитрий Иванович подумал, что следователь будет интересоваться: почему на столе было не три, а только две кофейные чашечки, веря, что эта деталь немаловажная и подскажет путь к истине. Полковник же полагал, что эта деталь не столь существенная. Конечно, он тоже был не против мелочей, попадающих при розыске и следствии на глаза. Он тоже внимательно изучал все подробности событий, факты и фактики, которые потом могли помочь нащупать путь к доказательству. Но он считал, что факты без характеров — голые, а характеры без фактов — пустой звон. Если же при изучении характеров обнаруживаются факты, дело иное — они помогают угадывать дорогу к истине. Только тогда, когда детали оказываются вплетенными в события, как тончайшие ответвления в общий корень, питающий все дерево, их следует принимать во внимание. В ином случае они уведут мысль в сторону. Поэтому главным, по мнению Дмитрия Ивановича, всегда и во всех случаях все-таки оставалась общая концепция явления. А изучение характеров действующих лиц трагедии — единственный путь выявления тех фактов, которые могут стать доказательствами. Деталь — чашки, — от которой советовал танцевать Спивак, по его мнению, таковой не была.
Во время прошлой дискуссии со следователем на эту тему он не хотел обострять разговор и ссылаться на авторитеты, хотя хорошо помнил мнение академика Ивана Петровича Павлова, который говорил: «Когда в голове нет идеи, глаза не видят фактов».
Коваль не ошибся в своем предположении.
— Кстати, почему Нина Барвинок поставила на стол только две чашки? — спросил Спивак. — Вы захотели кофе? Так? А кроме вас кто еще собирался пить? Нина или Журавель?
— Не знаю, — пожал плечами Павленко. — Возможно, себе не поставила.
— Не собиралась пить?
Вячеслав Адамович пристально посмотрел на следователя. Выражение его лица говорило о том, что он удивляется такому глупому вопросу и что, если бы и хотел, не смог бы на него ответить: откуда ему знать, собиралась Нина пить кофе или нет!
— Потому что спешила домой, — сам ответил Спивак. — Поставив чайник на плиту, а чашки на стол, Барвинок сразу же ушла. И наверное, в спешке забыла предупредить вас о чайнике? Не так ли?
Павленко молчал.
— Ведь она сразу же ушла? И вы остались вдвоем с хозяином квартиры.
— Это не доказано, кто раньше ушел, — сказал Павленко. — И вообще вы ничего не знаете! — плачущим голосом добавил он. — Поймите меня правильно. Я не знал, что чайник на плите, я в кухню не заходил…
— Неправда, знали, — вмешался Коваль. — Это вы попросили кофе? Вы. Нина Барвинок пошла на кухню, набрала в чайник воду и зажгла газ, а на стол перед вами и Журавлем поставила чашки…
— Я тоже был выпивши. Не так, как Журавель, но все же… И ушел не заглядывая в кухню…
— Вы сидели в кресле?
— Да.
— При вашем участии мы провели следственный эксперимент и убедились, как вам известно, что с того места, где вы сидели, прекрасно видно плиту.
— Я не смотрел на нее тогда, пропади она пропадом!
— Вы ждали кофе. И вас должно было интересовать, скоро ли закипит чайник.
— У человека, когда выпьет, быстро меняются желания.
— Совершенно верно. Кроме жажды…
Да, и Ковалю, и Спиваку было трудно без веских доказательств. Это понимали и они сами, и, очевидно, подозреваемый.
— У вас нет и не может быть никаких доказательств, — произнес Павленко. — И все ваши домыслы — чепуха на постном масле. Да, да!
— Да, — неожиданно согласился Коваль, крайне удивив и обрадовав этим подозреваемого. — Прямых доказательств у нас нет. И даже ваше признание не приведет вас на скамью подсудимых, если мы не найдем подтверждения вашей вины.
И Спивак, и полковник понимали, что признание не есть «царица доказательств», однако в данном случае они не могли без него обойтись и стремились его получить.
— Вот именно, — удовлетворенно кивнул Павленко. — Вот именно, — повторил он уже чуть ли не с издевкой, и еле заметная судорога пробежала по его щеке. — Если бы вы и обнаружили на ручке плиты или на чайнике отпечатки моих пальцев, так это тоже не доказательство. Я не раз и не два бывал у Антона… Мог когда-нибудь и помочь по хозяйству…
— Да, — согласился полковник, — пока только мы вдвоем знаем, что вы не захотели выключить газ, когда выплеснувшаяся из чайника вода залила огонь. Вы прекрасно понимаете, что сейчас вас нельзя официально обвинить, — честно признался Коваль. — Без веских доказательств мы бессильны. Как известно, согласно закону, все сомнения трактуются в пользу подозреваемого. Но хочу, чтобы вы знали и не обманывались: я не успокоюсь, пока не найду доказательства. Если я не ошибся в своем предположении, если вы действительно виновны, то я должен доказать вашу вину во имя справедливости — высшего закона человеческого общежития.
