— Да… И мне уже заранее кажется, что все это — сон… Ведь прежде было все наоборот: были сны, много-много снов, так похожих один на другой и счастливых, потому что в них был ты…
— А ты помнишь нашу самую-самую первую встречу?..
— А как же… Ты пришел в медпункт, говоришь: «Доктор, у меня больная печень…» У меня и глаза на лоб — молодой такой, смотрю, крепкий…
— Здоров был как бык…
— А сейчас?..
— Сердце устает иногда малость…
— Не кури много… Ой, колючий какой… Да… а потом мы ходили с тобой на курганы, помнишь, какие громадные каменные плиты лежали там…
— Такие же были и в степи, вдоль пашни, интересно, цело ли все это…
— Вряд ли, затопило небось… ГЭС… А сказку ты мне какую рассказывал, помнишь?..
— Конечно…
— Расскажи еще…
— До сих пор не могу вспомнить, услышал ли я ее от кого или вычитал где… Но начинается она, как все, простые и обыкновенные, добрые сказки… В некотором царстве, в некотором государстве… в далекие, можно сказать, незапамятные времена, жил-был император… или царь, не знаю — правитель, в общем. Силен он был, жесток и богат. Но самым большим, самым важным его богатством была красавица дочь… Дай мне еще сигаретку, а…
— Сейчас… я сама зажгу, а ты рассказывай…
— И вот принцесса достигла того возраста, когда девушки выбирают себе суженых, и отец сказал ей: возьми того себе, кого захочешь… Он слишком любил свою дочь и не мог сказать иначе. «Хорошо, — не задумываясь ответила красавица принцесса. — Я возьму того, кто подарит мне голубую розу». Кликнули клич. Трубадуры объявили на все четыре стороны света о пожелании императорской дочки… Первым появился во дворце принц-чужестранец. Поклонившись, он протянул принцессе розу из тонкого голубого хрусталя. «Нет, — сказала, улыбнувшись, принцесса, — это не голубая роза…» Вторым был знатный вельможа. Он принес розу из драгоценных голубых каменьев. «Нет, — сказала принцесса, едва взглянув на подарок, — это не голубая роза». Затем принимали богатого купца, вернувшегося из заморских стран. Купец привез розу, выкованную из золота и облитую небесно-голубой глазурью. И на этот раз принцесса покачала головой, проговорив: «Это не голубая роза…» Наконец, когда некого уже было ждать, во дворце показался садовник. Несмело постучавшись, он переступил через порог и протянул принцессе маленькую голубую незабудку. Это был ясноглазый стройный юноша. Каждое утро, поливая цветы, он проходил мимо окон принцессы… «Да, — сказала она, приняв незабудку. — Это голубая роза…» Ты… ты опять плачешь?..
— Боже мой, какая же я была глупая… Я только потом, позднее, когда потеряла тебя, поняла по-настоящему, о чем эта сказка…
— Кажется, дождь накрапывает…
— А что… говорят, это хорошая примета.
— Да, в дождик хорошо уезжать…
Дождь сыпал в окна мелко и нехотя, точно нашептывал что-то. По-прежнему капала из старого сиплого крана вода. А двое сидели молча, тесно прижавшись друг к другу, замерев и будто прислушиваясь к чему-то.
НАЗНАЧЕНИЕ
Сорокалетний юбилей Герасима Павловича совпал с его продвижением по службе. Едва успело отшуметь застолье, которое Герасим Павлович устраивал под выходные для самых близких и необходимых ему людей, и вдруг, как снег на голову, в понедельник вывесили приказ по управлению: с такого-то числа старшего инженера Твердохлебова перевести на должность начальника отдела финансирования в управление номер такой-то. Разумеется, нельзя сказать, что это явилось полной неожиданностью для Герасима Павловича. Нечто такое он предполагал, более того — где-то в глубине души давно надеялся на это, но оперативность, с какой была осуществлена штатная перестановка, удивила и его. Но не надолго. Через час-другой он уже примеривался к новой должности. С системой финансирования строительных объектов он, проработавший более десяти лет в техническом отделе, был знаком лишь в общих чертах. Но и это не смущало его. Наконец-то, наконец-то свершилось, и он будет работать теперь в самом центре города, в большом красивом здании, и у него будет отдельный кабинет с двумя телефонами — внутренним и городским.
«Да-да, телефонов должно быть обязательно два, — рассуждал Герасим Павлович, медленно бредя по тротуару. Из дома он вышел за два часа до начала своей новой работы. — А вдруг там один? Подсоединить второй, спаренный, Или, в крайнем случае, поставить просто аппарат. А кто спросит — мол, запасной, этот барахлит временами. Один аппарат должен быть белым — вместе с ним хорошо смотрится рабочий стол. Рядом надо поставить канцелярский прибор, но на таком расстоянии, чтобы не мельтешиться, пользуясь им, а с достоинством, слегка наклонясь, изящно и неторопливо брать ручку или что другое. В сторонке от стола, за шкафом, надо будет повесить зеркало». Герасим Павлович мысленно увидел в нем свое отражение, и сердце его сдавила щемящая, но сладкая грусть. Ах, почему бы ему не знать обо всем пораньше. Уж он бы отпустил бородку окладышем, как теперь модно, усы, небольшие, но заметные бачки. Уж он бы расстарался! А так — что? Выглядит он моложе своих сорока. И это обстоятельство не слишком-то устраивало его именно теперь, когда стоило быть посолидней, повнушительней. Все же — начальник отдела! А там, глядишь, — и в замы можно угодить…
Проходя мимо широкой витрины универмага, Герасим Павлович замедлил шаг, всмотрелся в свое отражение. Одет он был, что называется, с иголочки: темно-серый кримпленовый костюм жена достала по знакомству буквально накануне; рубашка, галстук и ботинки были вполне современны.
«В отделе, конечно, больше женщин, — подумал Герасим Павлович, и сердце его снова тягуче и сладостно защемило. — Но не без прослойки мужчин, очевидно… У-у, курильщики! Пусть только попробует, кто задымить в кабинете, нет, даже в отделе… На это — коридор есть. Впрочем, вы у меня и в коридоре не раздышитесь! Прежде всего — работа». Тон Герасим Павлович решил сразу принять деловой с подчиненными, серьезный. «Можно иногда и пошутить, конечно, не без этого… — прикинул он, — но и с этим надо осторожно, в меру, чтоб не переборщить, не ввести в заблуждение подчиненных — чтоб не забывали о субординации при всем при том. О панибратстве не может быть и речи».
И вдруг… Точно опомнившись, Герасим Павлович даже остановился от досады. Ах, опять он сутулится, опять семенит ногами… Что же делать с этой ужасной походкой?! Он столько думал об этом вчера, даже тренировался, оставшись дома один. И опять куда-то все подевалось. Размахался руками, как в строю… Он стряхнул с пиджака что-то невидимое и зашагал дальше, распрямившись, высоко неся голову, строго смотря перед собой, четко отмеряя шаги и как бы контролируя каждый из них. Нет уж — хватит! Теперь он будет следить за своей походкой ежеминутно, ежесекундно. Уж от чего, от чего, а от походки зависит и отношение к человеку окружающих. Как дважды два!
Вот так-то, важно и степенно, двигался Герасим Павлович дальше. Иногда, правда, он ловил себя на желании принять более удобное, привычное положение — опустить чуть-чуть ниже плечи, снять напряжение с уставших уже ног, — но он тут же, негодуя на себя, гнал подобные мысли прочь и с досадой вспоминал своего отца, однорукого сельского почтальона, и будто видел его, ссутулившегося и поспешавшего вприпрыжку с брезентовой сумкой на боку от одного дома к другому.
«Чертовы гены! — возмущался про себя Герасим Павлович. — Никуда, видно, от них не денешься». Узнав однажды это научное слово и его значение, он понял наконец, откуда у него эта неизысканная манера держаться. Не мог равнодушно думать он и об имени своем и снова недобрым словом вспоминал отца. Поскольку мать умерла при родах, всю вину Герасим Павлович перекладывал на плечи отца. Ну в школьные годы еще куда ни шло — Герка и Герка. А потом… Гера-асим! Не хватает еще Му-му ему на поводке.
Впрочем, Герасим Павлович по-своему любил отца. Прежде обо всех своих маломальских успехах он сразу же сообщал отцу, зная, что тот не удержится и в тот же час оповестит обо всем односельчан. Когда Герасим Павлович жил в районе, куда попал по распределению после техникума, он не оставлял мысль взять отца к себе, хотя и терзался сомнениями: ведь таким образом в лице отца он упразднит полпреда между собой и родной деревней. Но с тех пор как он попал в областной город и по надежной рекомендации был устроен на хорошую должность, отношение, его к отцу изменилось. Письма стали более сдержанными, без эмоций. О себе, о своей работе он писал скупо, вскользь, находя в излишнем откровении черты, чуждые интеллигентному человеку.
«Нет, все-таки сегодня надо написать отцу… — подумал Герасим Павлович. — Или не стоит пока…»
Додумать он не успел, так как едва не проскочил мимо подъезда своего нового управления. Отыскав на втором этаже кабинет начальника управления, он помедлил немного и постучал в дверь. Встретила его молоденькая чернявая секретарша.
