как плещет о Стены мутная серая Вода, на Статуи, с которых по-прежнему капало.
— Здесь обычно гораздо суше, — быстро сказал я на случай, если она решила, будто в Доме всегда так сыро и неприветливо.
Но Рафаэль думала о другом.
— Я кое-что должна тебе сказать. Не знаю, помнишь ли ты, но у тебя есть мама и папа. И две сестры. И друзья. — Она заглянула мне в лицо. — Помнишь?
Я мотнул головой.
— Они тебя искали. Только не знали, где на самом деле надо искать. Беспокоились о тебе. Они… — Она отвела взгляд, подыскивая правильные слова. — Им было плохо, потому что они не знали, где ты.
Я задумался.
— Мне грустно думать, что папе, маме, сестрам и друзьям Мэтью Роуза Соренсена плохо, — сказал я. — Но не понимаю, какое отношение это имеет ко мне.
— Ты не считаешь себя Мэтью Роузом Соренсеном?
— Не считаю.
— Но у тебя его лицо.
— Да.
— И его руки.
— Да.
— Его ноги. Его тело.
— Все это правда. Но сознание — не его, и я не помню того, что было с ним. Это не значит, что его нет. Он здесь. — Я прикоснулся к груди. — Но я думаю, он спит. С ним все хорошо. Не надо о нем тревожиться.
Рафаэль кивнула. Она была не такая, как Другой, не лезла спорить и возражать по любому поводу. Мне в ней это нравилось.
— Кто ты? — спросила она. — Если не он.
— Я — Возлюбленное Дитя Дома.
— Дома? Что за дом?
Странный вопрос! Я развел руки, показывал Первый Вестибюль, Залы за Первым Вестибюлем, Всё.
— Вот Дом. Смотри!
— А. Поняла.
Мы ненадолго замолчали.
Потом Рафаэль сказала:
— Я должна кое о чем тебя спросить. Готов ли ты пойти со мной к родителям и сестрам Мэтью Роуза Соренсена — чтобы они вновь увидели твое лицо? Им станет куда легче, если они узнают, что он жив. Даже если ты уйдешь — я хочу сказать, если ты решишь вернуться сюда, — им все равно будет легче. Что ты об этом думаешь?
— Я не могу сейчас об этом думать.
— О’кей.
— Здесь у меня Человек с Коробкой из-под Печенья… и Скорченное Дитя… и Обитатели Ниши. Я должен учитывать их нужды. Они в непривычной обстановке, им может быть не по себе. Я должен вернуть их в положенное место.
— Здесь есть другие люди? — изумилась Рафаэль.
— Да.
— Сколько?
— Тринадцать. Те, кого я сейчас назвал, и еще Завалившийся Человек. Но Завалившийся Человек обитает в одном из Верхних Залов, а дотуда Потоп не дошел, так что его или ее переносить не надо.
— Тринадцать человек! — Темные глаза Рафаэль расширились от удивления. — Господи! С ними все хорошо?
— Да, — ответил я. — Я о них забочусь.
— Но кто они? Можешь отвести меня к ним? Стэнли Овенден здесь? А Сильвия Д’Агостино? Маурицио Джуссани?
— Да, очень вероятно, что кто-то из них — Стэнли Овенден. Во всяком случае, Про… Во всяком случае, Лоренс Арн-Сейлс думал так. Возможно, Сильвия Д’Агостино и Маурицио Джуссани тоже в их числе. К сожалению, у меня нет способа узнать, кто из них кто.
— Почему? Они забыли свои имена? Что они говорят?
— Они, вообще-то, не особенно говорят. Они все мертвые.
— Мертвые!
— Да.
— Ой. — Рафаэль некоторое время переваривала услышанное. — Они были уже мертвые, когда ты сюда попал?
— Я… — Вопрос был интересный; я раньше об этом не задумывался. — Наверное, да. Думаю, они все были мертвыми уже давно, но уверенно сказать не могу, потому что не помню, как сюда попал. Сюда попал Мэтью Роуз Соренсен, не я.
— Да, наверное. Но ты сказал, что заботишься о них. Это как?
— Слежу, чтобы они были в хорошем состоянии: чистые и по возможности комплектные. Оставляю им подношения: воду, еду и кувшинки. Разговариваю. У тебя в твоих Залах нет своих Мертвых?
— Есть.
— Ты не оставляешь им подношения? Не разговариваешь с ними?
Прежде чем Рафаэль успела ответить, мне пришла в голову еще одна мысль.
— Я сказал, что здесь тринадцать Мертвых, но это неправда. Теперь к ним присоединился доктор Кеттерли. Мне нужно найти его тело и положить рядом с остальными. — Я хлопнул в ладоши. — Как видишь, у меня много дел, и я не могу сейчас думать о том, чтобы уйти из этих Залов.
Рафаэль медленно кивнула.
— О’кей. Спешить некуда. — Она неуверенно — но при том ласково — положила руку мне на плечо.
И тут, к своему великому смущению, я заплакал. Громкие хриплые рыдания рвались из моей груди, слезы текли по щекам. Не думаю, что плакал я. Нет, Мэтью Роуз Соренсен плакал моими глазами. Это продолжалось долго, пока не перешло в икоту и судорожные всхлипы.
Рафаэль по-прежнему держала меня за плечо. Она деликатно смотрела в сторону, пока я тыльной стороной ладони вытирал глаза и нос.
— Ты вернешься? — спросил я. — Даже если я не иду с тобой, ты еще вернешься сюда?
— Я вернусь завтра. Довольно поздно вечером. Тебе это удобно? Как мы друг друга найдем?
— Я буду тебя ждать. Как бы поздно это ни было. Буду ждать, пока ты не придешь.
— И ты подумаешь о моих словах? О том, чтобы повидаться с твоими… с родителями и сестрами Мэтью Роуза Соренсена?
— Да, — пообещал я. — Подумаю.
Рафаэль ушла, растворилась в Тени между двумя Минотаврами в юго-восточном углу Вестибюля.
Часы остановились, но, по моим прикидкам, был поздний вечер. Я остался один, голодный, мокрый и обессиленный. Я добрел до Третьего северного Зала — Вода все еще стояла по колено, — залез туда, где оставил свои пожитки, и оглядел сухие водоросли, из которых обычно складываю костер. Увы, Высокие Волны промочили их насквозь. Я не мог развести огонь. Не мог приготовить еду.
Я взял спальный мешок (он тоже отсырел), отнес в Первый Вестибюль и лег на сухой высокой Ступеньке Большой Лестницы.
Последняя мысль до того, как я заснул, была: Он умер. Мой единственный друг. Мой единственный враг.
Я утешаю доктора Кеттерли
Запись от Двадцать восьмого дня Девятого месяца в Год, когда в Юго-западные Залы прилетел Альбатрос
Я нашел тело доктора Кеттерли в Восьмом Вестибюле; его прибило Волнами к углу Лестницы. Он сильно пострадал от ударов о Стены и Статуи, одежда была изорвана в клочья. Я отцепил тело от Перил, положил на спину, расправил руки и ноги. Примостил его бедную разбитую голову себе на колени и начал баюкать.
— Твоя красота загублена, — сказал я, — но не тревожься.
