В доме было чисто. Казалось, кто-то постоянно убирает в комнатах, хотя я знал, что это не так. Раньше за домом следил тот старик. Но теперь, когда его хозяина, о котором он заботился до последнего, не стало, приезжать ему было незачем.
— Все хорошо? — спросил я.
Покончив со всеми делами и приготовлениями к отъезду, я все не решался оставить ее. Не глядя на меня, она кивнула.
— Я вернусь завтра, самое позднее — через два дня, вы справитесь тут одна денек-другой? — спросил я снова.
Я принял решение уехать, и она была согласна остаться, но мне все равно делалось не по себе всякий раз, когда я думал об этом. Скоро наступит ночь. Не испугает ли ее непривычная темнота ночных гор? Только вчера я сам клялся, что буду защищать ее. Казалось, что это было очень-очень давно, но на самом деле не прошло и суток. А я уже должен уехать и оставить ее одну. У меня ныло сердце.
— Здесь… Мне на удивление спокойно. Я как будто уже привыкла к этому месту… — сказала она тихо, по-прежнему избегая моего взгляда.
Я чувствовал себя в чем-то виноватым. Нужно было уходить, а я все стоял на месте. И дело было не только в том, что я волновался за Сунми. Какое-то болезненное ощущение не давало мне сделать ни шагу. Мне было грустно расставаться с ней. Я добровольно решил уехать, однако предчувствие, что я теряю Сунми навсегда, сковывало меня, будучи несравненно сильнее доводов разума.
— Обязательно приготовьте себе что-нибудь поесть. А если не захочется готовить, то идите по этой дороге в сторону моря. В двадцати минутах ходьбы отсюда будет магазин, а рядом с ним вы найдете ресторанчик, — сказал я и, накинув куртку, стал обуваться.
— Кихён, — вдруг позвала она.
Кажется, она впервые в жизни обратилась ко мне по имени. Я будто вдохнул веселящего газа. Медленно выпрямился.
— Спасибо, — сказала она тихо, почти беззвучно, но я все прочел в ее глазах.
Меня будто поразило громом. Я не скрывал больше чувство, которое не давало мне уйти, которое пригвождало к месту. Я не мог больше сдерживать томившее меня желание, которое давно научился искусно скрывать в тайниках души.
— Вы можете выполнить одну мою просьбу? — выпалил я.
Ее ресницы дрогнули.
— Пообещайте, что выполните. Пожалуйста.
Мой голос дрожал от волнения, я не знал, могу ли рассчитывать на ее благосклонность, — но, видя мою искренность, разве она могла отказать?
Сунми едва заметно кивнула. Я воспринял это как согласие. Как мне хотелось, чтобы это был результат ее доверия ко мне, а не моей страстной настойчивости, с которой я буквально вытянул из нее положительный ответ.
— Знаете, когда я сильнее всего ревновал вас к брату? Когда вы пели для него в его комнате. Я пробирался туда, когда никого не было дома, и слушал там ваши кассеты. Одна из них теперь у меня. Я украл ее. Она называется «Ухёну от Сунми». Я все время слушал ее, когда убежал из дома. Слушал так часто, что заездил кассету. Каждый раз, когда я включал ее, мое сердце горело при мысли, что вы так пели бы для меня, только для меня одного во всем мире. Так меня заставляла думать любовь к тебе… простите, про себя я давно говорю с вами на ты… к вам. Пение было воплощением ваших чувств. С тех самых пор, что я в первый раз услышал, как вы поете, моей мечтой было, чтобы вы спели только для меня одного. Вы можете сделать это? Спеть только для меня.
Я на одном дыхании высказал все, что таил в душе. Лицо горело. Со лба струился пот. Она смотрела на меня так, будто сейчас заплачет. Похоже, ей было не по себе, она не знала, что делать. Пусть она откажет, но я не мог сейчас поступить иначе. Однако почему-то я был уверен, что она согласится. Теперь не было практически ничего невозможного, ведь я почти доиграл свой спектакль и должен был уходить со сцены.
Помолчав немного, она тихонько ответила:
— У меня же гитары нету.
«Как по-детски она это сказала», — промелькнуло у меня в голове.
— А зачем вам гитара? — чуть улыбнувшись, спросил я.
Волны бились о берег. Их плеск напоминал игру музыкального инструмента — чем не аккомпанемент к песни? Мне хотелось, чтобы Сунми поняла, что волны уже играли вступление. Она отвернулась к морю. Ветер, долетавший до нас оттуда, развевал ее волосы. Они летели ко мне навстречу, падали обратно на ее плечи, словно какая-то сила сдерживала их полет; потом вздымались вновь.
— Что же спеть? — пробормотала она себе под нос.
Однако я понял, что она сказала. Не медля ни секунды, я ответил, что хотел бы услышать «Сделай фото души моей, мастер». Сунми обернулась и с недоумением взглянула на меня.
— Я знаю, вы написали эту песню для брата. Знаю, с какой любовью вы смотрели на него, когда пели ее. Конечно, я никогда этого не видел. Но я слышал ваш голос, и он передавал все. Всю глубину чувства. Слушая вас, я с легкостью представлял себе ваше лицо. Поэтому каждый раз, когда вы пели, я будто видел ваши глаза. «Сделай фото души моей, мастер»… Спойте для меня эту песню.
Я знал, что если она начнет петь, то будет думать о брате, но понимал, что с этим ничего нельзя поделать.
Она закрыла глаза и оперлась о ствол пальмы. Посмотрев, как ее обнимает тень от дерева, я тоже закрыл глаза. Я весь превратился в слух. В тот момент я существовал только для того, чтобы слушать. Все остальные чувства и эмоции во мне онемели, потухли, затаились на самом дне души. Плеск волн об утес был похож на вступление к песне. Я ждал. Наконец, словно издалека, с другого края моря или из прошлого, тихо, едва различимо, полилась песня. Знакомые стихи, знакомая мелодия. Пусть я едва слышал ее голос, я готов был слушать Сунми вечно.
Вот моя душа, для тебя слепила ее.Так давно она ждет лишь тебя —Долго ли ждать еще будет сердце мое?Неужели не взглянешь хоть раз?Пока душа не растаяла,Пока не сгорела дотла, как свеча,Сделай фото души моей, мастер.Пока она, как огонь, горяча.
Песню приносили волны — издалека, с другого края моря или из прошлого. Это было похоже на величественное таинство. Небо, земля и море, затаив дыхание, внимали ей. Я не чувствовал, как по моим щекам текут слезы. Не замечал, как плачет Сунми. Я знал только, чего хотел. Я хотел слышать ее песню. И мое желание исполнилось. Я знал, почему плачу. Я не мог не плакать. А вот ее я не понимал. Почему плачет она? Я не понимал ее слез. Может быть, она тоже хоть немного любит меня? Хотя бы только в этот момент, пусть совсем немного, может быть, она любит меня?
32
Я уже почти доехал до Сеула, когда зазвонил телефон. Это была мама. Она говорила быстро и взволнованно.
