Слушая отца, я, наверно, впервые понял, как сильно он любит брата.
— Мне лучше уйти. Я пошел… домой. — Это все, что я мог ответить.
Как неглубоко и незначительно было то, что я говорил. Это были слова того, кто не мечтает о том, чтобы выйти за пределы этого мира и достигнуть бесстрастия. Того, кто не страдал так, чтобы грезить о другой реальности. Мои мысли и поступки никогда не простирались за ту черту, что отделяет наш мир от иного. Поэтому я чувствовал себя ничтожеством рядом с отцом и братом.
— Он, наверно, будет крепко спать. Я думаю, мы лучше побудем здесь, пока он не проснется.
Отец не говорил мне остаться, не велел идти домой. Я переживал, что мать волнуется, но не мог решиться оставить отца и брата одних здесь. Я был в двусмысленном положении. Снова послышалось бормотание отца. Как он и предсказывал, брат, похоже, крепко заснул. Отец, обнимая брата, непрестанно что-то говорил. Не проник ли отец в сон к брату, чтобы говорить с ним там?.. Я чувствовал себя совершенно лишним.
34
Ночной лес больше не пугал. Темнота светлеет для того, кто пробыл долго в лесной чащобе ночью. Темнота сама по себе излучает свет, разгоняющий скрытый в ней страх.
Я сел рядом с отцом. Усевшись подле него, я обнаружил, что он укрыл брата своим пальто. Я в свою очередь снял с себя куртку и накинул на тощую спину отца. При этом мне показалось, что я дотронулся до сухих древесных ветвей, — такими худыми были его плечи. Я предложил уложить брата к себе на колени, но отец сказал, что не нужно. Снова повисло молчание. С темнотой я свыкся, а вот тишина все еще угнетала.
— Мать ни в чем не виновата, — немного помолчав, сказал отец, и я встрепенулся.
Столько невысказанных слов вертелось у меня на языке. Но какая-то сила будто сдерживала меня изнутри и не давала говорить. Вплоть до того момента я не понимал, что выговориться здесь нужно прежде всего отцу. Его голос медленно лился в темноту леса. «Мать ни в чем не виновата». Почему он вдруг сказал это? Я подозревал отца, хотя все время пытался отделаться от навязчивых мыслей. Не он ли был тем самым человеком, который поручил мне следить за матерью? Эта мысль однажды впилась иглой в мой мозг и с тех пор неотвязно преследовала. Я все собирался прямо спросить его, правда ли это, но каждый раз в последний момент храбрость покидала меня. Но этой ночью в лесу — не хочет ли отец сам во всем признаться?
— Не надо, отец! — крикнул я.
Но он не услышал моего крика. Потому что этот крик раздался только у меня в душе.
— Это я придумал устроить слежку за матерью, — прошептал отец.
Он смотрел на брата. Гладил его по голове, и со стороны могло показаться, что он адресует свои слова ему. Почему-то мне показалось, что он и правда хотел сказать это в первую очередь брату. Любой вопрос прозвучал бы сейчас бестактно, поэтому я ничего не говорил. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди, но я молча слушал.
— Недавно ко мне пришел один человек, — начал свой рассказ отец. — Седой, горбатый старик. Я не спрашивал его имени, пока он сам не представился. Оказалось, что это был подчиненный того, кого мать когда-то любила и не видела долгие годы. Старик мне все рассказал. Что тот человек вернулся в Корею из-за границы. Что он был тяжело болен, жить ему оставалось недолго. Я понял — он хотел видеть вас. Сначала я хотел отказать моему гостю. Как бы я объяснил все вам, особенно Ухёну? Мне казалось, что не стоит ворошить прошлое, особенно если оно может причинить боль и страдания. Нет, думал я, только через мой труп… Что будет с Ухёном, если теперь он узнает, что у него другой отец? Но, промаявшись дня три, я все-таки решил пойти старику навстречу. Я попросил его дать мне время, чтобы выяснить обстановку в нашем доме. Как раз тогда появилась твоя фирма «Пчела и муравей». Так и родился мой план, хотя, конечно, это была не самая блестящая идея. Мне казалось, что будет лучше, если вы сами узнаете о тайнах нашей семьи. Я думал, что мать поедет в Намчхон, а ты узнаешь о ней и о том человеке и в конце концов придешь ко мне или к матери за ответом. Думал, будет лучше, если правда откроется сама собой… Поэтому я убедил старика позвонить в твою фирму. Больше он тебе не звонит. Потому что теперь это не нужно. Я не знал, что тот человек настолько тяжело болен. Я виноват…
Слушал ли брат слова отца? Не знаю почему, но я думаю, что да. Мне даже казалось, что он уже давно не спит. А может быть, он слышал всю эту историю от отца раньше.
— Ты знал обо всем? О матери и о том человеке…
Я не договорил. Мне не хотелось ставить отца в неловкое положение своими вопросами. Но, похоже, отец решил открыть мне и брату все о себе. Передо мной в тот момент будто был другой человек.
— Когда я встретил мать, мне было двадцать пять, а ей двадцать один, — говорил отец, словно исповедуясь передо мной. Он рассказывал обо всем без утайки.
— Мать тогда работала в «Одуванчике», а я как раз устроился туда поваром. В первую нашу встречу у меня аж мурашки по коже побежали, со мной никогда раньше не бывало такого — увидев мать, я сразу понял, что всегда буду любить ее. — Отец не вполне контролировал себя, у него дрожал голос.
— Время с тех пор пролетело как один миг, и по сей день моя любовь осталась неизменной, как и любовь матери к тому человеку… она так же всю жизнь любила его, — грустно добавил он. — Как я не замечал никого вокруг, так и она не замечала меня, — упавшим голосом продолжал отец. — Но мне было все равно, потому что моей любви к ней было достаточно, и я был счастлив этой любовью. Она первая и единственная женщина, подарившая мне счастье любить, уже хотя бы поэтому для меня нет человека дороже ее. Ты знаешь, ведь она родила Ухёна в том самом живописном домике на вершине холма в Намчхоне, — предавшись воспоминаниям, отец сделал паузу и продолжил. — Мать сама попросила отвезти ее туда, когда была на сносях. Там я принял в свои руки новорожденного Ухёна. Мать была против, но я этого хотел. Она прогоняла меня, но я был непреклонен, я просто не мог уехать, а потом целый месяц я прожил там, выхаживая ее. На берегу полным-полно морепродуктов, я хороший повар, а кроме нас там не было ни души. Когда я готовил еду и накрывал для нее стол, я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Намчхон — незабываемое место и для меня, и для матери, ведь ее самые дорогие воспоминания, как и мои, связаны с ним. Хотя мать не принимала меня, я был при ней, потому что чувствовал, что оберегать ее — мое призвание, и потому что это было моей радостью. Мать не любила меня, но это не уничтожило мою любовь, — решительно сказал отец. — Потом я еще несколько раз ездил в Намчхон, а мать — ни разу, она говорила, что для нее поездка туда — это мучение, а я был здесь счастлив, поэтому даже один посещал то место. Когда же это было… Я начал ухаживать за пальмой на вершине холма, и то, что она адаптировалась к чуждому ей климату, почве и дала всходы, было похоже на чудо. Хотя бы для того, чтобы посмотреть на это чудо, я не мог не ездить туда — пальма, которая недавно была мне по колено, стала с меня ростом, потом в два, три, четыре раза выше. Наверно, глядя на пальму, я ждал, что и со мной может произойти чудо, но теперь я знаю, что все было напрасно. С тех самых пор, что я начал жить с матерью, я любил только ее, а она все время, что живет со мной, любила только того человека. — Отец слабо улыбнулся и замолчал, словно хотел перевести дыхание. Потом добавил:
