у ручья, а я сижу здесь. 
Филипп осмотрел убежище Констанции. Здесь, на высохшем суку дерева были навязаны разноцветные ленточки, в развилке сучьев поблескивал осколок зеркала.
 — Ну что, нравится? — спросила Констанция. — Можешь считать это моим домом.
 Она сняла слишком большое для ее руки кольцо и повесила его на сухой сучок поваленного дерева рядом с пестрыми ленточками.
 — Оно будет здесь, и я буду навещать его, приходить и надевать на палец, — склонив голову, сказала Констанция.
 — А ты не боишься, что его украдут птицы? — испугался за судьбу своего подарка Филипп. Констанция пожала плечами.
 — Они меня любят, зачем им красть мое кольцо? А если возьмут, я попрошу, и они вернут его обратно.
 Юноша не мог понять, шутит девушка или говорит серьезно. Глядя на Констанцию, он мог поверить во все что угодно, даже в то, что птицы слушают ее приказания. Он и сам сейчас был готов выполнить любую ее прихоть.
 — И не бойся, — засмеялась Констанция, — никто его здесь не украдет — ни птицы, ни люди. Только я одна, а теперь и ты знаем об этом укромном месте. Посмотри, как отсюда чудесно виден ручей, — она раздвинула руками кусты и перед
 Филиппом открылась великолепная картина — бурлящий поток и плоский камень, который вода огибает двумя рукавами.
 Первая радость встречи прошла и Констанция посмотрела на Филиппа немного другими глазами. Только теперь она заметила, что парень немного грустен.
 — Я знаю, ты меня ненавидишь, — сказала Констанция.
 — Я ненавижу?! — изумился Филипп. — Да я… я… — и он осекся.
 — Конечно, ненавидишь, ведь я одна из Реньяров. Ты не можешь поступать иначе, я знаю, твоя мать обвинила моих кузенов и дядю в том, что это они убили твоего отца. Это правда? — спросила она Филиппа.
 — Да, я видел это собственными глазами, — полуприкрыв веки, ответил Филипп. — И ты видела это, только была слишком мала. Тебя вез на лошади кто-то из братьев, а ты вырвалась и побежала. А мы с отцом, спрятавшись, хотели переждать, пока проедут твой дядя и кузены, потому что мы находились на вашей земле. Но ты так плакала и отчаянно кричала»Пусти!», что я не выдержал и выбежал на дорогу, — Филипп бессильно опустил голову. — Я каждый день не устаю корить себя за тот
 Злосчастный поступок.
 — Не надо, — сказала Констанция и положила свою теплую ладонь на продрогшее плечо Филиппа. — Не надо, прошлое не вернешь. Я верю тебе, если ты можешь сказать мне в лицо, что мои родственники убили твоего отца. Но я одна из них, — горестно сказала Констанция, — видишь, я даже была вместе с ними.
 — Я выбежал потому, — закрыв глаза, сказал Филипп, — что ты показалась мне другой. Даже маленькой девочкой ты не была похожа ни на одного из них.
 — Это ты все придумал себе сейчас.
 — Нет! — воскликнул Филипп. — Я каждый день возвращаюсь в прошлое, вновь и вновь переживаю, измеряю каждый свой шаг и вижу тебя. Да, теперь я точно знаю — это была ты. На тебе было дорогое нарядное платье, а в руках ты сжимала куклу.
 — Куклу… — задумалась Констанция, — значит это была я. Эта кукла до сих пор хранится у меня, временами я люблю брать ее на руки и разговаривать. Мне кажется, она знает какую — то тайну, но не может открыть ее мне.
 — Так значит это точно была ты, Констанция. Сколько же лет мы знаем друг друга? Почти всю нашу жизнь, а встретились только теперь.
 — Это странно звучит, — задумалась девушка, — знать всю жизнь, а встретиться только теперь. Наверное, мы что-то путаем.
 — Но почему я сразу вздрогнул, увидев тебя? Констанция улыбнулась.
 — Иногда это случается и по другому поводу.
 — По какому же?
 — Ну, знаешь… — замялась девушка, — бывает, иногда озноб пронижет тебя, а вдруг бросит в жар… Всякое бывает.
 — А ты? Что ты почувствовала, Констанция, когда впервые увидела меня? Констанция засмеялась.
 — Ты был такой мокрый и несчастный, что ничего кроме жалости испытывать к тебе было невозможно.
 — Ах, да, ты назвала меня мокрым нахохлившимся воробьем.
 — Да-да, именно, воробьем. Ты сегодня был похож на него.
 — Ты пришла сюда, потому что хотела увидеть меня? — с надеждой спросил Филипп Абинье.
 — Да, я все эти дни только и думала о тебе.
 — И я, — воскликнул Филипп и сжал пальцы Констанции, — я тоже думал о тебе. Я вспоминал ту нашу встречу.
 Может быть, они еще долго сидели бы, глядя в глаза друг другу, но их разговору суждено было прерваться. Огромная форель, выскочив из воды у самого камня, с шумом упала в воду.
 — О, какая огромная! — воскликнул Филипп.
 — Ты хотел бы, наверное, такую изловить? А зачем тебе нужна рыба? — спросила Констанция.
 Абинье напрягся и мрачная тень пробежала по его открытому лицу.
 — Знаешь, Констанция, моей матери было очень плохо. Она все время вспоминает отца, а тот иногда вместе со мной ходил на ручей ловить форель и приносил ей. Представляешь, она по несколько дней может ничего не есть. Слава богу, сейчас ей стало лучше, она буквально ожила, изменилась на глазах. Она даже начала шутить.
 — Я понимаю тебя. Но, к сожалению, я не помню свою мать, не помню и отца.
 — Это так тяжело, — Филипп погладил Констанцию, как маленькую девочку, по волосам.
 Вдруг она напряглась и вскочила на ноги.
 — Что? Что-то случилось? Я что-то сделал не так, Констанция?
 — Нет, ты все делаешь правильно. Но, знаешь, ведь меня могут хватиться, я ушла из дому, не предупредив старого Гильома Реньяра.
 Услышав это имя, Филипп Абинье вздрогнул.
 — Не произноси при мне это имя.
 — Извини, извини, Филипп, я не хотела. Я буду для тебя просто Констанцией. Я должна бежать. Видишь, солнце стоит уже высоко. Я думаю, что и тебе уже пора.
 — Да, мне тоже пора. Я сказал матери, что еду в церковь.
 — И она тебе поверила?
 Филипп пожал плечами, не зная, что ответить девушке.
 — Мать всегда чувствует, о чем я думаю. Она даже умеет угадывать мои самые сокровенные мысли.
 — Тебе хорошо. Пойдем же, пойдем отсюда скорее. Надо отсюда спешить. Не дай Бог, меня хватятся, и братья приедут к ручью и увидят тебя, Филипп.
 — Я их не боюсь, — грозно сказал Филипп. Констанция привстала на цыпочки, обвила его шею руками и нежно поцеловала в губы.
 Филипп вздрогнул. Это было так неожиданно и так приятно, что его сердце бешено заколотилось в груди. Он хотел удержать Констанцию, хотел прижать к себе, но она выскользнула из его рук, как выскальзывает форель из пальцев неумелого рыбака.
 — Ты придешь