– Не понимаю, – упрямо покачал головой Боб.
– Ну-у, как если бы тебе двоюродная прабабушка оставила в наследство дом где-нибудь в Сибири, в каком-нибудь Томске, например. Так себе домишко, развалину. Но это твое имущество, ты за него отвечаешь, даром ты его не отдашь никому. Но на самом-то деле тебе от него одна морока.
Тут уже и я не выдержал:
– Странная логика. Нормальное у тебя тело, никакая не развалина.
– Да я не про него говорил, а про всю эту вашу «реальность». Тут-то, в сети, у меня простору в сто раз больше! Тут чего только нет! И он, моя матрица, тоже своего добился – вернулся на Землю! Да как вы не понимаете, нас ведь теперь двое – один там, другой здесь, и оба – на своем месте! И мы обязательно найдем друг друга!.. Вот только чем бы мне сейчас-то заняться? – вдруг поскучнел он. – Времени у меня – вечность, да и спать не надо. А живых тут, кроме меня, пока никого.
– Вот ведь тамагочи, – усмехнулся Боб и пояснил: – Были такие в двадцатом веке игрушки. Типа компьютерных зверушек. Детям нравилось за ними ухаживать.
И тут меня осенило:
– Слушай, – сказал я ему. – А пойдешь к моему Степке гувернером?
Он на миг задумался, а потом радостно кивнул:
– Почему бы и нет? – тут же его нос неимоверно разбух, стал разноцветной пластмассовой погремушкой, и он, заставляя ее шуметь, быстро потряс головой, бормоча: – Я детей люблю, даже очень! Они прикольные!
Боб задумчиво произнес:
– Ты нашла свое место,Неприкаянная душа…
Посмотрел на меня осторожно и закончил:
– Жизнь всегда интересна, –Ты твердишь, – жизнь всегда хороша!
– Что-то типа того, – кивнул я одобрительно.
И Боб расцвел.
2
Кристина разбудила меня среди ночи зловещим шепотом:
– Милый. Я боюсь.
– Чего? – так же шепотом спросил я.
– А ты послушай! – все с той же интонацией прошептала она.
Я прислушался. Сперва мне показалось, что в доме царит полная тишина. Но только я собрался сообщить ей об этом, как понял, что не прав, и какой-то, хоть и слабый, звук все-таки действительно присутствует. За стенкой. Еле слышное равномерное бормотание. Нет, не совсем равномерное, а с небольшими паузами.
– Где это? – тихо спросил я.
– В детской, – отозвалась Кристина.
– И что это такое?
– Это твой странный гувернер разговаривает с ребенком, – прошептала она зловеще.
– Ты хочешь сказать, он читает ему сказку?
– Если бы я хотела сказать так, я бы так и сказала. В том-то и дело, что ничего он не читает. Он разговаривает.
– Бред, – не поверил я. – Может, он и разговаривает, только сам с собой. Степке ведь нет еще и двух месяцев.
– В том-то и дело, – кивнула Кристина. – Потому я и боюсь.
– Ты его еще вчера хвалила…
– Конечно. Другим мамам по десять раз за ночь приходится вскакивать – то кормить, то пеленать, а я второй месяц сплю себе, как слон. И днем Степка почти не капризничает… Но я же не знала, что они ночь напролет разговаривают. И теперь я думаю: может быть, это и удобно, когда грудной ребенок и есть просит, и какает в строго определенное время, но естественно ли это?
– Да ну, – сел я на кровати. – Чепуха какая-то. Пойду гляну.
– Не вспугни! – предупредила Кристина и поползла по простыням ко мне. – Возьмем с поличным.
Она просто детективов начиталась, как я сразу не догадался! Я уже хотел попытаться уговорить ее не дергаться и продолжить здоровый сон, когда из-за стенки явственно раздался смех. Смеялись двое: ребенок – заливисто, самозабвенно, и взрослый – глухо ухая.
И вот тут мне стало страшно и самому. Да, Степка умеет смеяться, он смеялся уже на второй день после того, как Кристина привезла его домой. Но смеялся он оттого, что, например, я щекотал ему живот своей укороченной «волосней»… Чувство юмора тут ни при чем, чисто физиологическая реакция. У него и эрекция случается, это ведь не значит, что он испытывает желание… Но сейчас он смеется от чего-то, что сказал ему виртуальный гувернер Козлыблин. Более того, они смеются над чем-то вместе!
Я вовсе не против здорового чувства юмора у своего сына. Но всему свое время. Играющий в песочнице сорокалетний дебил – это неприятное, но, по большому счету, вполне объяснимое зрелище. А вот смеющийся над удачной шуткой грудной младенец – это противоестественно, а потому довольно жутко. Тем более, если это твой родной сын…
Мы прокрались коридором и тихонько приоткрыли дверь в детскую. В бледном мерцании стерео я разглядел кроватку-манеж и облился холодным потом: я увидел в ней темный силуэт, и мне почудилось, что это стоит, держась за спинку, и неотрывно смотрит в экран наш малыш… Моя жена родила монстра? «Не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку?..» Похоже, это архетипический страх русского мужчины, но мне от этого не легче.
Но нет, это, конечно же, не Степка, а здоровенный плюшевый медведь, прислоненный к решетке манежа. Сын же, как и положено полуторамесячному ребенку, лежит себе на спине. Правда, лицо его действительно обращено к экрану, а на губах и впрямь блуждает улыбка, которая вовсе не кажется мне бессмысленной.
Я перевел взгляд на стерео. Там, на полянке, окруженной высокой травой и радужными цветами, скакала и приплясывала на двух тоненьких задних лапках здоровенная божья коровка с головой Козлыблина. Когда прыжок был особенно высоким, пятнистые чешуйки на ее спинке раздвигались, и оттуда высовывалась пара вибрирующих полупрозрачных подкрылков.
Приплясывая, коровка-Козлыблин размахивала двумя парами рук, сжимавших искрящийся бенгальский огонь, клетку с попугаем, надкусанное яблоко и попискивающий древний автомобильный клаксон. При этом она сосредоточенно бормотала:
– … Гуси, гуси, гуси, гульки,У бабуси есть свистульки…
В этот миг из кустов высыпала стая пегих гусей и, окружив божью коровку-Козлыблина, запрыгала вокруг него.
– … Гуськи, гуськи у ворот,С ними наш почтовый кот…
Тут же на стереоэкране не замедлил появиться белый, как снег, котище, ухитряющийся одновременно пританцовывать, держать в зубах голубой конверт и, плутовато ухмыляясь, исподтишка цеплять когтями гусей. А коровка-Козлыблин, впадая во все большую экзальтацию, продолжала бормотать:
– … Вот он – наш почтовый кот,Он нам почту принесёт.А на ветке соловейОтгоняет снегирей…
Эти слова немедленно подтвердились живой иллюстрацией: в небе разразилась настоящая битва пернатых, и снегириные перышки посыпались на головы всей честной компании розовым снегом.
– … Соловей, соловей,Улетай-ка поскорей,Улетай-ка поскорей,Папу с мамой пожалей…
И тут на полянке, так же, как и остальные, нелепо подскакивая, появились мы с Кристиной. Росточком мы были не больше гусей и, озираясь по сторонам, выглядели крайне растерянными. На мне были полосатые трусы, а на Кристине кружевная ночная рубашка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
