Вот это место.
Открываю дверцу, но не выхожу из машины. В темноте внушительной громадой возносится вверх здание школы — как романтично. Никогда раньше я не видел его ночью: сейчас оно безлюдно и от этого кажется каким-то бесполезным, в эту минуту оно похоже на сломанную игрушку, как все то, что побывало в детских руках и осталось валяться на полу. Все вокруг как будто стремится поддержать его немые усилия дожить до завтрашнего дня: неестественная тишина по-летнему теплой октябрьской ночи, деревья, сквер, дорога, дома напротив, машины, заснувшие на стоянке, — среди них царствует израненная «СЗ», никто еще не заявил на нее свои права. Я несколько раз глубоко вздохнул. Хоть я и в центре Милана, воздух, проникающий в мои легкие, кажется чистым-чистым и пахучим. Я глубоко дышу и окидываю взглядом очертания вещей — линии смягченные темнотой, прислушиваюсь к шумам, долетающим с проезжей части: для меня все определенно знакомо, уютно, ободряюще… Это и вправду потрясающее место, точка на белом свете, переполненная силами, предохраняющими от колдовских чар: именно сюда, должно быть, когда-то пришли лангобарды поклоняться своим примитивным богам, они наверняка замучили здесь какую-нибудь деву-христианку, а впоследствии ее провозгласили великомученицей, а какой-нибудь юноша из династии Меровингов во имя великой к ней любви, должно быть, превратился в оленя…
Это место здесь.
Итак, почему я потерял сознание? Мне нужно найти способ опознать причину, назвать ее и остановить…
Я снова слышу песню. Слова, раздающиеся из стерео, уничтожают расстояние между музыкой и моим сознанием, и музыка, которую я сначала воспринимал на уровне фона, берет реванш, и на первый план вырывается фраза, пронзающая меня до мозга костей, поскольку мне кажется, что эти слова обращены непосредственно ко мне: «And now that you find it, — говорится в песне, — it's gone. And now that you feel it, you don't. I'm not afraid»[56]. Это именно то, что я в данную минуту чувствую: такое ощущение было у меня и раньше, оно похоже на какое-то субкортикальное восприятие мигающего света: огонек то зажжется на миг, то тут же погаснет, только теперь это меня не раздражает, и я не испытываю страха. Раньше я боялся. А сейчас — нет. Меня больше не интересуют вопросы, почему я лишился чувств и чего я испугался. Да какая разница! Это ведь только вопросы, и пусть я никогда не смогу найти ответы, это лишь вопросы, какие-то вопросы из огромного множества. Почему море соленое, ведь льды, реки и дожди пресные? Почему в теннисе очки считаются в таком порядке: 15, 30, 40, а не 45? Почему даже перед номерами телефонов абонентов внутригородской сети теперь обязательно нужно набирать код города? Что случится, если я наберу сумму 250 евро, а банкомат мне выдаст только 150 евро? Что, черт возьми, значит мотор типа «Common Rail»? И снова звучит припев: «And now that you find it, — повторяются слова, — it's gone. And now that you feel it, you don't. I'm not afraid». Больше я ничего не сумел разобрать. Песня закончилась.
Мне становится интересно, что за странное явление случилось в стерео. Нет, точнее не в стерео, а что-то необычное происходите с диском «Radiohead», это Ларин диск, однажды я нашел его в стереоустановке своей машины, и с тех пор просто заездил — я только его и слушаю. Но раньше я не замечал его, и еще меньше меня интересовали слова, но бывали моменты, как например, вот этот, случившийся только что, или тот, чуть раньше, когда я вел машину, и еще тот, происшедший на днях, а если хорошо вспомнить, то много раз какой-нибудь куплет или припев буквально прилипал ко мне, и я воспринимал все слова настолько естественно, как будто английский — мой родной язык, и каждый раз когда это со мной случается, мне кажется, что эти вполне определенные слова адресованы именно мне, это всегда мудрые слова, сказанные кстати, просто идеальные для данного случая. Как будто диск видит, что я делаю в настоящий момент, и разговаривает со мной, старается дать мне добрый совет.
Я стал искать упаковку. Все не так просто: возможно, настал час серьезно задуматься над этим наследством Лары, может быть, в упаковке есть тексты песен, хоть бы мне их найти, там будет написано все, что…, а, вот и она, но, к сожалению, оказалось, что это не оригинальный диск, а переписанный с оригиналов сборник, на крышке коробки написаны такие слова: «Radiohead. Per appressami'al del dond'io derivo»[57] — вот это да! Красиво сказано. Кто это? Петрарка? Круглый, чувственный почерк Лары. Или это написала Марта? Их почерки почти не отличишь. Теперь я вспомнил, что один раз то же самое случилось со мной и в ее машине. Именно здесь, перед зданием школы, сразу после того, как я грохнул «СЗ», дабы освободить проезжую часть, как раз во время ее стриптиза. Я помню даже, о чем говорилось в той песне: «Мы, происшествия, ждем своего часа, чтобы случиться». Могу поспорить, что это — тот самый диск: наверное, это Марта записала его и подарила Ларе, или наоборот?
Ну вот, песня закончилась, и из стерео раздаются аплодисменты и крики. Певец что-то говорит, но я не могу разобрать слов — я понял только «old selection»[58]. Должно быть, он объявит название следующей песни, он говорит: «It's called»[59], — и что-то там еще, и его слова сопровождаются овациями, потом вступление: очень грустно звучат аккорды гитары, потом, наконец, голос начинает петь, медленно, томно. «This is the place», поет голос. Клянусь. «Remember me?» Ах. Как же, как же, конечно, я тебя помню… «We've been trying to reach you…»
Вот именно, трудно было это не заметить, песенка ты моя. Давай, выкладывай, что там у тебя дальше…
«This is the place. It won't hurt, it will not hurt»[60].
Что правда, то правда, здесь мне неплохо. Я не чувствую боли, особенно здесь, в этом месте. И знаешь, песенка: просто фантастично вести с тобой диалог. Скажи мне, как ты на это смотришь? Что ты думаешь по поводу моего такого странного образа жизни? Что, по-твоему, мне нужно делать в общих чертах? Я ничего больше не понимаю, певец начинает шамкать слова, а потом их и вовсе забивает музыка. Красивая, томная мелодия, конечно, но меня интересует текст. «Recognition», «face», «empty»[61] — мне удается уловить только отдельные слова, какие-то куски: «to go home», «at the bottom of the ocean»[62], и снова «face»… Кто его знает, что ты там пытаешься мне рассказать, песенка, о чем таком важном ты говоришь, я ничего не понимаю. Впрочем, я отдаю себе отчет, если бы я все понимал, все было бы слишком просто: ведь и предсказания дельфийских оракулов были неисповедимы, и каждый человек их интерпретировал по-своему. Не говоря уже о том, что в таких делах всегда есть темная сторона, что-то скорбное, слишком сложное, и лучше бы об этом вовсе не знать. И потом, может быть, просто я понимаю только фразы, адресованные мне лично. Может быть, так все и задумано. А почему бы и нет? Ведь не только я один слушаю эти песни.
«…'cause it's time to go home»[63].
Например, эту фразу я прекрасно понял, и действительно, все правильно: мне пора домой. Последние куплеты я не понимаю, песня заканчивается, а я, да, да, я возвращаюсь домой. Это подтверждает полный удовлетворения звонкий хлопок закрывающейся сверхбронированной дверцы моего автомобиля — скломп: пора домой. Спасибо, песенка, спасибо тебе, дорогая, за аплодисменты, которыми ты меня сейчас вознаграждаешь, продолжительными, искренними, несмолкающими аплодисментами: никто никогда в жизни мне так не аплодировал, знаешь. Однако бывает и так, что такие аплодисменты, от души, именно то, что нужно, чтобы ты успокоенный, безмятежный и расслабленный вернулся домой, а на сердце у тебя — сплошной хаос и покой…
20
Не успел я войти в дом, как сразу почувствовал запах. Наверное, это окуриватель, подумал я, на дворе — как летом, значит могут быть и комары. Или они зажигали ладан, у Лары всегда был целый запас ароматических палочек, или горит большая пахучая свеча, такие сейчас в моде. Я иду по коридору, в доме тихо, все погружено в темноту, только на стене пляшут голубовато-серые отблески экрана работающего в гостиной телевизора, и там очень сильный запах. Я блуждаю взглядом по полутемной комнате, и на какое-то мгновение, сам не знаю почему, перед моими глазами предстала сцена самоубийства, как будто я один из тех несчастных, который, вернувшись однажды домой, видит, что его отец висит на крючке от люстры, или сын, или брат. И это не случайная смерть, мне знакомо это ощущение, а именно самоубийство: ужасное, как прикосновение ледяных пальцев к телу. У меня даже мурашки успели проползти по коже, прежде чем мои глаза привыкли к темноте, и я увидел Карло. Вон он, естественно, живой, сидит на диване и возится с зажигалкой и куском фольги, изо рта у него торчит серебряная трубочка. В эту минуту он как раз подогревает пламенем алюминиевую фольгу и через трубочку вдыхает дым, поднимающийся от нее. Он проглатывает дым, как будто это кусок чего-нибудь твердого, откидывается на спинку дивана и смотрит на меня с выражением сфинкса. Я принюхиваюсь к странному запаху, распространяющемуся по комнате, сладковатому и резкому — это не гашиш, и марихуана тоже так не пахнет…
