В последние годы Западной империи местная структура потребностей и обычаев, местная властная иерархия стали важной альтернативой культуре контролирующего центра. Искусство и орнаменты на римских постройках III‑IV веков демонстрируют едва заметные «туземные» вариации римского стиля, свидетельствующие о новой жизни местных традиций изобразительного искусства и зодчества. Состоятельные члены общества предпочитали строить роскошные поместья и дворцы в сельской местности или пригородах, нежели внутри городской черты. На этих виллах можно было найти прекрасные мозаики, мраморные стены, разгороженные занавесями галереи и, самое примечательное, банные помещения для личного, а не для публичного пользования—личное удовольствие ценилось выше, чем жизнь напоказ. Одним из парадоксальных эффектов такой региональной автономии явилось то, что местные жители стали жить более по–римски. Большие возможности распоряжаться собственными делами привили средним классам Италии, Испании, Гкллии и других регионов бблыпую любовь к культуре империи. Они стали говорить на местных вариантах латыни — тем самым дав начало современным романским языкам, — а кельтский язык и культура пришли в забвение даже в сельской Галлии. Коренные обитатели строили себе загородные виллы, носили римскую одежду, скрепляемую римскими фибулами, и даже варвары южной Германии стали усваивать римские обычаи. Для этих самодостаточных провинциалов империя приобрела абстрактное качество, и теперь больше воплощалась в фигуре императора, нежели в самом Риме и его институтах.
В последние десятилетия империи ее культура трансформировалась и в другом ракурсе, демонстрируя возросшее влияние культуры христианской. Мозаики IV века из Остии, портового города в устье Ткбра, отсылают к классическому искусству прошлого, но, вместе с тем. и к будущим средневековым живописным и скульптурным изображениям человека. На протяжении почти тысячелетия идеальная жизнь человеческого духа персонифицировалась фигурой ученого мужа классического периода, окруженного книгами и учениками и с интересом вглядывающегося в мир. В течение IV и V веков этот образ ушел в прошлое, и идеалом человека сделалась фигура христианского святого. У статуй, найденных в Остии, мы видим застывшие черты лица и возведенные глаза — они обращены внутрь, то есть в душу, и вверх, тоесть в небеса. Отмерла и классическая идеализация человеческих пропорций: поскольку изображения святых и благочестивых людей писались ради вдохновения и духовного просветления, их создавали в субъективной и схематичной манере — человеческая плоть несла в себе порчу, поэтому художник сосредоточивался на передаче внутренней жизни посредством формальных техник и символов. Тем не менее развивающееся христианское искусство Средиземноморья, в отличие от большинства языческих религий, помещало именно человека в центр творения. Хотя классическое и христианское искусство изображали человека каждое посвоему, и то и другое выделяли его в ряду всего сущего.
Разрушение объявшей огромное пространство материальной и экономической структуры Западной империи привело к возникновению совсем другой Европы. Империя еще была чем‑то вроде призрачного эха, однако римские города в основной массе уже опустели (за исключением тех, что функционировали как центры церковной жизни), и Запад превратился в территорию сельского хозяйства, державшегося исключительно на локальной инфраструктуре. Многие исследователи придавали серьезное значение этой дезурбанизации — население Рима, достигавшее когда‑то максимума в 1 миллион человек, к VII веку сократилось до 20 тысяч, а треть итальянских городов обезлюдела полностью, — однако римские города создавались с целью, которая более не существовала. Для Европы было необходимо вернуться к доимперскому устройству, дабы заново отстроить процветание. При этом мы не должны видеть в восторжествовавшем регионализме или переходе к сельскому существованию приметы невежества и социального разложения. Хотя общеевропейский объем производства упал, сельская жизнь в раннем Средневековье имела свои преимущества: отсутствие вмешательства извне, крепкая и устойчивая система внутриобщинных отношений, гарантии от крупномасштабного голода, относительная безопасность. Легенда о живущей в мире и спокойствии империи, после смерти которой наступили века распрей и раздоров, не произвела бы никакого впечталения на жителей бесчисленных сельских поселений, которые были рады скинуть с себя политическое и налоговое бремя Рима.
Не считая правильным ставить знак равенства между распадом Западной империи и деградацией, некоторые историки последнего времени выдвигают теорию, согласно которой расцвет империи отмечался «интенсификацией» активности в определенных центрах, а закат — ее «понижением», или рассредоточением. Например, тогда как Рим терял свое влияние и население, Константинополь превратился в крупнейший город Евразии. Культурная, экономическая и политическая жизнь на Западе перетекла из городов в сельскую местность, и по тому же пути пошло христианство — монастыри сделались центрами сельской, а не городской жизни, а короли и аристократия обитали преимущественно в охотничьих замках и загородных поместьях. Первые монастыри Западной Европы были основаны в 415 году близ Марселя, а в 540 году св. Бенедикт утвердил свод правил для крохотной общины, обосновавшейся в высокогорном Монте–Кассино. Кое‑кто из основателей монастырей считал недостаточным просто жить в сельской среде — по их убеждению, подлинную близость к Богу можно было обрести только в самых безмятежных и максимально отдаленных уголках земли. Монастырские общины возникали на островах у ирландского побережья и постепенно на всех островах к западу от Шотландии, включая знаменитую общину Колумбы на острове Иона, после чего столь же изолированные общины рассеялись и по другим местам — например, на Линдисфарне, или Священном острове, неподалеку от северо–восточных берегов Англии. Монахи вовсе не спасались от языческих преследований, они просто желали провести жизнь где‑то «посередине между небом и землей».
Они приближались к Богу, погружаясь как можно глубже в мир природы — в этом сказывался их подлинно кельтский инстинкт.
Старые римские дороги, рассчитанные на интенсивное движение, дополнились сетью проселков, связывающих между собой множество не только мирских, но и христианских поселений. И хотя формально римская система коммуникаций ушла в прошлое, ее материальная составляющая по- прежнему обнимала собою весь континент. Транспортные сети обслуживали даже островные аббатства — движение в Ирландском море в VII и VIII веках было столь насыщенным, а поселения на его берегах столь многочисленны, что некоторые историки теперь называют этот регион Средиземноморьем Запада. В любом случае мы должны отбросить всякую мысль о том, что христиане крайнего Запада были отрезаны от остального мира. Они безусловно верили, что Бог присутствует повсюду и что христианство можно исповедовать везде, где только сверху есть небеса, а снизу— преисподняя. Вселенский характер религии позволял заложить христианскую общину в любом месте, а желание поддерживать сообщение друг с другом и ощущать принадлежность к единой для всех вере означало, что одни и те же сочинения изучались на Ионе и в Антиохии, в Армаге и в Александрии.
Даже при римском владычестве около 90 процентов западноевропейцев проживали в сельской местности. Рассредоточение по территории Запада дало возможность христианству стать религией простого народа, однако в ходе подобной трансформации оно не могло не считаться с потребностями новой паствы. Этот бессознательный процесс трудно проследить с какой‑либо ясностью, но существует достаточно свидетельств того, что христианство усвоило многие черты прежних языческих культур —кельтской и германской. Если восточное христианство, с его иудейской родословной и городской средой существования, было целиком поглощено человеком и его отношениями с Богом, то западная религия демонстрировала больше интереса к природному миру. Забота об урожае, «священные» растения и животные, приписывание осязаемых духовных свойств лесным чащобам, вместе с праздниками весны, летнего и зимнего солнцестояния и некоторыми конкретными верованиями, такими как представление о магических свойствах трехчастных предметов, — все это было постелено вовлечено в орбиту христианства.
Если христианство в достаточной степени укоренилось на территории Римской империи и если дезинтеграция, сопровождавшая ее закат, не имела таких драматических последствий, как мы привыкли думать, то что на самом деле представлял собой второй ключевой элемент предания о «темных веках» — обращение варваров? Здесь традиционная фигура святого миссионера оказывается еще одной иллюзией, или, выражаясь точнее, еще одним мифом. Для авторов вроде Беды Достопочтенного, писавшего почти столетие спустя, сюжеты о миссионерах–крестителях (в частности, ирландских святых Колумбе, Эйдане и Колумбане, а также присланном в Англию из Рима Августине), представавших перед воинственными королями, которые с недоуменным любопытством внимали их кротким, но убедительным речам о жизни Христа и апостолов, были существеннейшей частью христианской истории. Устная культура атлантических племен как нельзя более удачно подходила для создания подобных легенд, некоторые из них перекочевали и на страницы письменных сочинений. «Житие святого Колумбы» Адамнана и «Житие святого Патрика» Муирку, а также последовавшие за ними жития святых Колумбана, Бригитты и Кутберта возвели фигуру святого в ранг героя христианских преданий. Однако авторы этих сочинений недооценивали масштаб присутствия христианства в послеимперском пространстве. В каких‑то областях сеть общин была представлена больше, в каких–то меньше, но в любом случае мало что (помимо воображения позднейших христианских писателей) вынуждает нас поверить образу язьгческих орд, сметающих на своем пути всех, кто не отступился от Христа. Действительно, присутствие империи на Западе сосредоточивалось в городах — поэтому когда городская жизнь сократилась, то же самое поначалу произошло и с христианскими общинами. Но ни готовность, с которой бритты на территории бывшей мирной зоны (то есть нынешней Англии) усвоили культуру саксонских пришельцев и которая, вполне вероятно, служит доказательством деградации их собственной культуры в период римского владычества, ни то. что вновь распространившаяся германская культура могла сперва являть собой неблагоприятную среду для христианства, не означает, что из Англии и Галлии христианство исчезло вовсе. Так, в послеимперской Галлии германские племена обнаружили уже устоявшуюся к тому времени систему епархий, в рамках которой лидеры церкви фактически выполняли функцию провинциальных властей.
