«Смерть наступила в результате нарушения жизнедеятельности важных паренхиматозных органов бактериями или же ядами, которые проникли вместе с осколками бомбы в области плевры, диафрагмы и селезенки...»
Так говорит медицинское заключение.
Но иностранные журналисты, аккредитованные в Берлине, оставались все же журналистами. Куда охотнее потратили бы они усилия, чтобы добыть иную информацию о событиях, предшествовавших медицинскому заключению: кто бросил бомбу в Гейдриха? Кто стоит за спиной покусившихся на жизнь третьего «Г» нацистской империи? Эту смерть нацистское руководство не может скрыть от мира, как оно пытается скрыть правду о своих намерениях в отношении оккупированных стран.
Может быть, журналисты должны передать по телефону слова первого «Г»?
«...Это был один из лучших национал-социалистов, один из убежденнейших поборников германской имперской идеи...»
Или же слова второго «Г»?
«...Он, как творец и основатель нашей службы безопасности и полиции безопасности, будет образцом, вероятно никогда уже недостижимым... Наша святая обязанность — принять на себя его задачу и тем скорее уничтожить врага нашей нации, немилосердно и без малейшего проявления слабости»...
А может, журналисты должны сообщить, что во время траурной церемонии в мозаичном зале имперской канцелярии раздавались звуки увертюры к «Сумеркам богов» Рихарда Вагнера? Читателей в оккупированных странах, разумеется, эти «траурные сумерки» порадуют, и они искренне пожелают приближения сумерков и к оставшимся в живых большим «Г» нацистской империи.
Журналисты и не подозревают, что, пока они размышляют о том, стоит ли вообще что-либо передавать по телефону, по секретной телефонной линии состоялся разговор, в результате которого возникнет совершенно иное сообщение. И оно как молния облетит весь мир. В эти минуты в уютной вилле на Саской улице в Праге-Бубенче шеф пражского отдела «Зихерхайтсдинст» Хорст Бёме сидел у телефона и записывал:
«9.6.1942 в 19.45 группенфюрер СС К. Г. Франк сообщил по телефону из Берлина, что согласно разговору с фюрером в этот же день надлежит провести в населенном пункте Лидице следующие мероприятия:
1. Всех взрослых мужчин расстрелять.
2. Всех женщин отправить в концентрационный лагерь.
3. Детей собрать. Тех, кто еще способен подвергнуться германизации, отправить в рейх и отдать в эсэсовские семьи. Остальные будут определены для иного воспитания
4. Поселок сжечь и сровнять с землей...»
Может, это должно послужить венцом траурной церемонии, жертвой, брошенной к ногам полицейского феномена Рейнгарда Гейдриха?
Никоим образом: это была программа, над осуществлением которой трудились Гейдрих, его предшественники и последователи. Особая комиссия, созданная Гейдрихом и функционирующая теперь под руководством Кальтенбруннера, приступила к устрашающим акциям крупного масштаба. В отчетах о деятельности этой комиссии приводятся примеры таких акций: выселение из территориально малых областей, интернирование населения, казни больших групп заключенных, сравнивание с землей целых населенных пунктов. И с отменной педантичностью, — потому что тут действуют ученики учителя Гиммлера, — устанавливается, что при выборе объекта необходимо обратить внимание на то, чтобы не была нарушена работа транспорта, чтобы объект находился в стороне от главных коммуникаций. Кроме того, необходимо, чтобы населенный пункт находился вблизи промышленных центров и рабочих поселков ради непосредственного воздействия. Акции должны быть проведены молниеносно и без всяких разъяснений, чтобы вызывать в широких кругах неуверенность и тревогу.
Вот она — точная программа, составленная задолго до того, как она получила имя Лидице. Можно смело сказать, что эта программа была бы осуществлена независимо от названия населенного пункта, лишь бы он подходил по указанным признакам.
Причина, по которой таким населенным пунктом оказалась именно Лидице, просто поражает своей незначительностью. 3 июня почта доставила на фабрику Пала акционерного общества в Сланы письмо, адресованное некой Андуле, фабричный номер 210. Фабрикант Пала, регулярно контролировавший корреспонденцию своих служащих, вскрыл письмо и прочитал:
«Дорогая Аничка, прости, что пишу тебе так поздно, но ты, вероятно, меня поймешь. Ведь ты знаешь, что у меня много работы и забот. То, что я хотел сделать, я сделал. В тот роковой день я спал где-то в Чабарне. Я здоров. До свидания. Эту неделю да и потом мы уже не увидимся.
Милан».
Фабриканту письмо показалось подозрительным, и он немедленно сообщил о нем в жандармское отделение. На возражение, что это, вероятно, одно из обычных любовных посланий, он высказал предположение, что автором письма может быть один из покушавшихся на Гейдриха.
С этой минуты машина заработала на полную мощность: немедленно арестовали работницу, чей заводской номер был 210, 19-летнюю Анну Марушакову из Голоус у Сланы. Вскоре, согласно описанию, отыскали и арестовали автора письма, рабочего Пражского металлургического общества Вацлава Ржигу из Врапиц. Ржига, отрекомендовавшийся Марушаковой под именем Милан, был женат. Он хотел сбить с толку несчастную девушку и тем самым покончить с любовными отношениями, поскольку стал опасаться их последствий.
Но дело попало в руки гестапо. Оно хваталось за все, чтобы только зацепиться за какую-нибудь ниточку, связанную с покушением. Гестаповцы не желали вникнуть в суть дела и разобраться, с какой целью женатый Ржига писал девушке под другим именем.
На развалинах Лидице
Во время изнурительных допросов следователи выяснили, что в разговорах между Ржигой и Марушаковой наряду с десятками других имен несколько раз упоминалось имя Горака из Лидице. Стало известно, что молодой Горак из Лидице в 1939 г. бежал за границу и, вполне вероятно, служил в чехословацкой заграничной армии в Англии, это же можно было предположить и о молодом Стржибрном из Лидице.
А ведь все существовавшие до сих пор выводы следствия сходятся к тому, что участники покушения — чехословацкие парашютисты, направленные сюда из Англии.
Тем более что у кладненского отделения гестапо хранится донесение агента, согласно которому одного из этих двух заграничных солдат встречали будто бы в Лидице. (Бесспорно, это донесение, как и сотни других, ему подобных, было фальшивкой. Оба солдата вернулись на родину лишь после окончания войны.)
Вот все, что послужило предлогом сделать поспешные, столь далеко идущие выводы. Вот все, что послужило поводом к тому, чтобы в заранее подготовленную программу устрашающих акций крупного масштаба вставить имя деревни Лидице и сровнять ее с землей. Это вполне соответствовало точке зрения особой комиссии.
Только вышеприведенные факты и послужили «основанием» для решения Гитлера, переданного Франком в Прагу в виде приказа из четырех пунктов вечером того дня, когда состоялись похороны Гейдриха.
Приказ этот был выполнен с педантичной точностью. В пункте третьем говорилось:
«...Детей собрать. Тех, кто еще способен подвергнуться германизации, отправить в рейх и отдать в эсэсовские семьи. Остальные будут определены для иного воспитания».
И дети действительно были собраны: из 88 человек «расовые специалисты» отобрали семерых, как способных к германизации; остальным, 81 ребенку, в возрасте от одного года до пятнадцати лет, было определено «иное воспитание». Какое же? Этих ребятишек ожидала страшная судьба. Вскоре после уничтожения Лидице детей вывезли в Польшу, а там погрузили в кузова особых грузовых автомобилей, где задушили отработанным газом. Тела этих детей были похоронены в братской могиле вблизи городка Хелмно.
Разумеется, в сообщении ЧТК от 10 июня говорилось о наличии бесспорных доказательств того, что «жители селения Лидице, возле Кладно, оказывали поддержку и помощь группе преступников». Далее официальное сообщение гласило: были «найдены антигосударственные печатные издания, склады оружия и амуниции, нелегальные радиопередатчики и необычно большое количество товаров, изъятых из свободного обращения...»
Однако это не что иное, как примечание режиссера, который старается придать происходящему другой смысл, такой, какой ему необходим. То, что действительно было обнаружено в Лидице при тщательных обысках, без труда унес с собой один человек. Этого человека звали Томпсон. Войдя к своему шефу, начальнику кладненского гестапо Вейсману, он положил перед ним два охотничьих ружья, револьвер, жестянку с дробью и несколько фотографий из семейного альбома Гораковых и Стржибрных. И это было все.
