— Потому что вечером Адамян должен встречаться с начальником штаба, — сказал Георгадзе. — До восемнадцати ноль-ноль полковника искать не будут.
— А потом?
— А потом… Сейф я оставил незапертым. Только прихлопнул дверцу. Все бумаги изъяты. Личное оружие — тоже. Вот пистолет полковника и документы. Вещи и деньги в чемодане.
— Вещи уничтожь, деньги возьми себе.
— Это справедливо, — сказал Георгадзе. — Вечером меня уже начнут спрашивать о полковнике.
Версия такая… Адамян в последнее время был чем-то озабочен. Ездил в Ахалкалаки. По-моему, готовил уход. Его сегодняшнее опьянение — инсценировка, чтобы получить запас времени при побеге.
Ведь все знают, что полковник умеет пить как лошадь. В ресторане он вел с вами переговоры, в которые меня не посвящал. Потом я отвез его в гостиницу и оставил в номере. А сам пошел спать. Дальше пусть болит голова у следователя военной прокуратуры. Если, конечно, дело не замнут раньше.
— Так… Ну а ты, Сарана, чем будешь отбиваться? Тебя с Адамяном видели, и не раз.
— Я вообще к этому делу сбоку припека. Месяц назад полковник попросил подыскать дом в горах, под дачу. Говорил, что хочет вызвать сестру с детьми. Дачу я нашел, документы на сей счет оформлены. В благодарность за помощь полковник пригласил пару раз в ресторан. Я согласился. Не могу же деньгами брать! Верно? А в ресторане и познакомился с двумя типами, которых даже описать как следует не смогу.
— Почему не сможешь?
— Потому что… как бы сказать… лица невыразительные.
— На себя глянь, — вздохнул Седлецкий. — Так… Самый сильный аргумент в пользу того, что полковник уехал с нами по сговору, это пропажа бумаг из сейфа. Ключ к нему был только у Адамяна.
Спасибо, Георгадзе, за содействие. Твоих услуг в Москве не забудут.
— Позвольте переговорить с вами наедине? — спросил Георгадзе.
— У меня нет секретов от коллег, — сказал Седлецкий.
— И все же, — проявил настойчивость Георгадзе.
Они отошли к реке, бормочущей неподалеку.
Седлецкий обежал взглядом темную холмистую равнину, вдохнул свежий воздух с реки и спросил:
— Что, дружище, маловато показалось «лимонов» Адамяна?
— Не в деньгах дело. Хотя без моей помощи, сами понимаете, вам было бы…
— Не бери на себя много, парень, — перебил Седлецкий. — Не ты — другого нашли бы.
— Возможно. Но другой не был бы заместителем начальника особого отдела. Я помог вам не потому, что поверил сказкам Сараны. В Шаоне я успел узнать, кто вы на самом деле. Мне посоветовали держаться от вас подальше. А я, как видите, не внял этому доброму совету.
— Отчего же?
— Оттого, что увидел перспективу. У вас нет людей в Отдельной армии на уровне моей должности.
А если меня назначат начальником отдела…
— Хорошо. Доложу руководству о твоем предложении. Сарана свяжется, когда понадобишься.
Георгадзе кивнул и пошел к своей «Волге», а Седлецкий вернулся к фургону.
— Вот ваши документы и командировочные удостоверения от хозуправления Министерства обороны, — сказал Сарана. — Накладные на помидоры в порядке. Тут, в сумке, деньги на дорожные расходы.
Автоматы с боекомплектом — в кабине под сиденьями. Ну, ни пуха ни пера!
— К черту, — сказал Седлецкий. — Спасибо, Сарана. Ты отлично поработал. Как думаешь, Мирзоев, из него получится хороший оперативник?
— А чего там! — согласился Мирзоев. — Парень молодой, яйца свежие. Только держи ухо востро, брат, с Георгадзе. Он вовсе не дурак. И прощай, авось еще увидимся.
— Почему нет… Шарик маленький.
— Какой шарик?
— Земной, — вздохнул Сарана.
Он пожал всем руки и ушел в темноту. «Волга», мелькнув красными стоп-сигналами на повороте, умчалась в Ставрополь. Они забрались в просторную кабину рефрижератора.
— Прапорщик Свиридов, — улыбнулся водитель. — Можно — Вася.
Был он молодой, конопатый и белозубый, с редкими китайскими усишками.
— Сейчас и мы представимся, — сказал Мирзоев, раскрывая свое удостоверение. — Прапорщик Билялетдинов… Н-да. Что я им там, в Москве, сделал плохого? Ну, в звании понизили… А фамилия, где они ее откопали?
— Зато я — старший прапорщик, — похвастался Седлецкий. — Ковальчук Хведор Ахванасьевич. От яке дало! Старший, значит, командир.
— Да вас, хохлов, салом не корми — дай покомандовать, — вздохнул Мирзоев.
— Молчи, татарва! Слухай мою команду, ты, Биля… Биля… Тьфу! И ты, Василий… Спать! Подрыхнем часок — и в дорогу. Путь неблизкий. Спаси и сохрани нас, Никола-угодник, покровитель странствующих и путешествующих…
— Вот, значит, как запел, — засмеялся Мирзоев, устраиваясь на рундуке за спинками сидений. — Ох-хо, это тебе не спальный вагон.
— Зато и не ящик в холодильнике, — откликнулся Седлецкий.
— Скажите, — помялся водитель, — а тот всю дорогу так? Как пенек?
И ткнул пальцем в направлении фургона.
— Ты за него не волнуйся, — сказал невидимый Мирзоев. — Он сейчас кайф ловит.
— А я уже такого возил, — похвастался Василий. — В этой же машине. В прошлом году, из Бендер.
— Не боишься, что язык вырвут? — рявкнул Седлецкий. — Гаси свет!
Заснули они моментально, набирая силы перед броском через пол-России — с юга на север.
23
«Гражданская война всегда имеет некоторые силы внутри страны, которые по разным причинам заинтересованы в ее стимулировании и развитии…
Ее этапы в России — это: сначала апрельские события, потом раскол ФНС с выходом из него организации, затем создание новых политических союзов и группировок на фоне ухудшения уровня жизни народа… Дальше — перенесение конфликта в парламент, затем из парламента — перенос на национально-религиозную почву, с последующим обострением и накаливанием до температуры открытого конфликта…
Радикальная часть президентского окружения работает на это, и президент оказался в данном случае по крайней мере заложником, а возможно, и соучастником».
С. Кургинян в интервью С. Элыаановичу «Залпы по Таджикистану — предупреждение России». «Правда», 1993, 10 августа.
— Где ты была? — сонно спросил Акопов.
— В душ ходила. — Людмила зашелестела халатом. — Такая жарища…
Они спали в комнате на первом этаже. На втором, у пультов, сидела смена — супружеская пара, присланная Савостьяновым.
— Опять этот Борис курит трубку, — шепнула Людмила. — Чувствуешь?
— А мне нравится запах. Хороший табак.
Он обнял ее — упругую и свежую, чувствуя, как медленно теплеет под ладонями прохладная нежная кожа.
— Иди ко мне…
— Не надо, Сережа… хватит. Спи — завтра тяжелый день.
— Да. Тяжелый. И, наверное, последний на этой чертовой даче.
— Почему — чертовой? Разве нам тут было плохо?
Он долго молчал.
— Нам тут было хорошо, — сказал наконец. — Слишком хорошо. Плохо, что это кончается. И плохо, что я к этому, оказывается, привык.
Она лежала, положив ему голову на плечо, и он вдруг почувствовал короткий влажный ожог.
— Ты плачешь?
— Немножко. Я ведь еще и баба, а не только твоя напарница. Извини, Сережа!
— Ах ты, Господи! — сказал он с тоской. — Как хочется, чтобы ты назвала меня когда-нибудь настоящим именем…
— Когда-нибудь?
— Да…
Она вскоре успокоилась и забылась. Короткая летняя ночь ползла за окном. А он смотрел на медленно светлеющую полоску неба между шторами и не смел пошевелиться — затекла рука, на которой спала Людмила. Вдалеке крикнул петух, по соседству отозвался другой. Рассветный ветер качнул в саду старые яблони, и они тяжело вздохнули. А ведь все просто, подумал он, слушая скрипы и шорохи во дворе. И улыбнулся осторожно, словно боялся порвать кожу на скулах. Улыбнулся и заснул, и ничего ему не снилось…
За завтраком сменщик Борис спросил:
— Где я тебя видел?
— На стенде «Их разыскивает милиция», — сказал Акопов, глядя в тарелку с овсянкой.
— Нет, не там. Но видел точно!
Борис был раздавшимся рыхлым мужиком, хотя и не совсем уж пожилым. Что называется, без особых примет — круглое лицо, нос картошкой, маленькие глазки цвета пыли, еле заметные брови, тонкий рот и зачесанные назад бесцветные волосы.
Из таких, что наткнешься в толпе — через минуту не вспомнишь. Единственной приметой, из-за которой бывшему оперативнику пришлось подаваться в технари, был багровый пузырчатый рубец. Он шел по плечу через ключицу, захватывая левую сторону шеи и прячась за скрюченным бесформенным ухом.
В одной из командировок Борис горел в «вертушке» под Багланом.
И жена его Нина тоже внешне не выделялась — невысокая, с темными короткими волосами и мелкими чертами смугловатого лица. Пока не родила второго, она считалась мастером наружного наблюдения. Но и ей пришлось переучиваться. Впрочем, на судьбу супруги не жаловались, службу исполняли не за страх, а за совесть. И насчет спокойно обеспеченной старости не сомневались. За царем не пропадет…
