— Удачи вам, — произнес Хорнблауэр на прощание.
— Спасибо, сэр, — ответил Виккери.
Он взглянул прямо в глаза Хорнблауэру и добавил:
— Я вам так благодарен, сэр!
— Не меня — себя благодарите, — раздраженно ответил Хорнблауэр.
Он находил достаточно странным, что Виккери благодарит его за возможность рискнуть своей молодой жизнью. Прикинув в уме, он вдруг понял, что если бы женился ещё мичманом, то его сын мог бы быть в возрасте Виккери.
В сумерках эскадра развернулась по направлению к берегу. Ветер несколько отошёл к северу, однако всё ещё дул сильный бриз и, несмотря на то, что ночь была не столь пасмурной, как предыдущая, шлюпки вполне могли проскользнуть незамеченными. Хорнблауэр смотрел, как они двинулись как только пробили две склянки и отвернулся только тогда, когда они растаяли в серой пелене. Теперь ему оставалось только ждать. Хорнблауэр с интересом отметил, что и на этот раз предпочёл бы лично участвовать в акции и лучше бы сейчас рисковал своей жизнью и свободой на мелководье Фришгафа, чем сидеть в полной безопасности и ожидать результатов. Он считал себя трусом — ведь он действительно боялся увечья и мысль о собственной смерти была ему лишь чуть менее отвратительна; тем неожиданнее было осознание того, что для него есть нечто более отвратительное, нежели опасность. Когда прошло время, достаточное для того, чтобы шлюпки уже прошли мимо бонового заграждения — или уже были захвачены врагом — Хорнблауэр спустился вниз, чтобы немного отдохнуть, прежде чем начнет светать, но смог только притвориться спящим, усилием воли заставив себя лечь в койку и не ворочаться с боку на бок. Для него было настоящим облегчением снова выйти на полупалубу, когда небо начало немного светлеть, освежиться под струёй воды из помпы, а затем подняться на шканцы и уже там выпить кофе, поглядывая время от времени за правую раковину, за которой (корабль лежал на левом галсе) были Пиллау и вход в залив. Нарастающий рассвет открыл их для подзорной трубы Хорнблауэра. На дистанции дальнего пушечного выстрела открылся низкий желтовато-зеленый берег, на котором возвышались форты Пиллау; были ясно видны двойные шпили на кирхах. Показалась линия заграждения, перегораживающего вход — ее отмечали разбивающиеся о бон волны и, время от времени, чернеющий на поверхности край деревянной колоды. Темные насыпи над урезом воды должны означать батареи, возведенные для защиты входа в залив. По другую сторону, насколько хватало глаз, виднелась длинная лента косы Негрюнг — цепочка желтовато-зеленых песчаных холмов, то поднимающихся, то опускающихся, как волны. В проходе же вообще ничего не было видно — ничего, кроме колышущейся массы серой воды, которая то здесь, то там закипала белыми гребнями, под которыми таились мели. Противоположный же берег залива был слишком далёк, чтобы различить его с палубы.
— Капитан Буш, — приказал Хорнблауэр, — не будете ли вы так любезны, чтобы послать на мачту зоркого офицера с подзорной трубой?
— Есть, сэр!
Хорнблауэр наблюдал, как юный лейтенант взбирался вверх по вантам, двигаясь настолько быстро, насколько можно было ожидать от младшего офицера, знающего, что за ним следит око коммодора. Он поднялся по нижним вантам, вися спиной вниз, а затем живо переставляя ноги и руки по выбленкам. двинулся дальше — до самых брам-вант, ведущим на салинг. Хорнблауэр был уверен, что в своём теперешнем состоянии не смог бы сделать это, не остановившись на полпути, чтобы перевести дух, да и глаза у него были уже не столь остры, как у лейтенанта. Он видел, как молодой офицер, устроившись на салинге, настроил подзорную трубу и оглядел в неё горизонт и теперь с нетерпением ожидал доклада. Наконец, не имея сил ждать дальше, он схватил рупор:
— Эй, на салинге! Что видите за косой?
— Ничего, сэр. Слишком густая дымка. Но никаких парусов не видно, сэр!
Быть может, гарнизон Пиллау уже вовсю смеется над ним. Быть может, шлюпки попали прямо в руки противнику, который теперь забавляется, разглядывая эскадру, которая принуждена к долгому и бесполезному ожиданию бесследно пропавших шлюпок и моряков. Но Хорнблауэр решил не позволять себе быть пессимистом. Он заставил себя думать о том, что творится сейчас на батареях и в городе, где, без сомнения, уже заметили британскую эскадру, лежащую в дрейфе вне пушечного выстрела. Бьют барабаны и трубят трубы, а войска спешно занимают оборону, чтобы воспрепятствовать возможной высадке. Именно это должно происходить на берегу в эти самые мгновения. Ни гарнизон, ни французский губернатор всё еще не знают, что волки уже проскользнули в овчарню, что вооруженные британские шлюпки рыщут в водах залива, где никаких врагов не видели уже целых пять лет — с тех пор, как Данциг был взят французами. Хорнблауэр постарался успокоить себя размышлениями над тем, какой ещё поднимется переполох, как только противник уяснит для себя сложившуюся ситуацию: во все стороны будут галопом разосланы гонцы с предупреждениями, экипажи канонерских лодок поднимут по тревоге, каботажные суда и баржи спешно бросятся искать укрытия у ближайших береговых батарей — если, конечно, в заливе есть береговые батареи, — Хорнблауэр готов был побиться об заклад, что между Эльбингом и Кёнигсбергом нет ни единой, потому что до сих пор в них не было надобности.
— Эй, на салинге! Видите что-то на берегу?
— Нет сэр… О — да, сэр! От города выходят канонерки.
Теперь и Хорнблауэр уже мог разглядеть их: флотилия небольших двухмачтовых судёнышек под шпринт-гротами, привычные для Балтики, показалась со стороны Эльбинга. Они слегка напоминали лодки, обычные для английского Норфолка. Вероятно, каждая из них несла по одной тяжелой пушке, возможно, двадцатичетырёхфунтовки, установленные прямо в носу. Они встали на якорь на мелководье, как будто собираясь защищать боновое заграждение, если будет предпринята попытка его прорвать. Четыре из них двинулись к противоположному берегу и встали на якорь, охраняя мелководье между берегом и косой Негрюнг — не то, чтобы «закрывая двери конюшни, когда воры уже увели лошадь», решил Хорнблауэр, когда подобное сравнение пришло ему в голову; они «запирали дверь», чтобы помешать вору выбраться — если, конечно, они уже знали (а это было в высшей степени сомнительно), что вор таки пробрался внутрь. Туман быстро таял; небо прямо над головой было уже почти голубым и сквозь дымку уже просвечивало водянистое солнце.
— Эй, на палубе! С вашего позволения, сэр, виден небольшой дымок, как раз в вершине бухты. Больше ничего не видно, сэр, но дым чёрный, так что это, возможно, горит какой-нибудь корабль.
Буш, измерив на глаз сокращающуюся дистанцию между кораблём и боновым заграждением, отдал команду обрасопит паруса и отойти чуть дальше в море; оба шлюпа повторили манёвр «Несравненного». Хорнблауэр между тем размышлял, не слишком ли он доверился юному Маунду с его бомбардирскими кечами. На следующее утро Маунду предстояло важное рандеву, а пока он с «Мотыльком» и «Гарви» находился за горизонтом. Пока же гарнизон Эльбинга видит только три британских корабля и даже не подозревает о существовании кечей. Это хорошо — до тех пор, пока Маунд точно исполняет отданные ему приказы. внезапный шторм или просто свежий ветер, поднявший слишком большую волну, могут помешать задуманного Хорнблауэром плана. Он ощутил нарастающее беспокойство. Нет, он должен заставить себя немного расслабиться и, по крайней мере, хотя бы выглядеть спокойным. Хорнблауэр позволил себе пройтись по палубе, намеренно замедляя шаг, чтобы скрыть своё нервное состояние от глаз случайного наблюдателя.
— Эй, на палубе! Ещё несколько дымков в глубине залива, сэр. Ясно вижу два столба дыма, как если бы горели два корабля.
Буш как раз отдал команду перебрасовать грот-марсель и подошел к Хорнблауэру.
— Похоже, Виккери кого-то поймал, не так ли, сэр? — заметил он, улыбаясь.
— Будем надеяться, что это так, — ответил Хорнблауэр.
В голосе Буша не было и следа тревоги; его грубое лицо не выражало никаких чувств, кроме жестокого удовлетворения при мысли о том, какое опустошение Виккери произвел среди каботажников. Его абсолютная уверенность в успехе несколько успокоила Хорблауэра, как вдруг он неожиданно понял, что Буш просто не принимает в расчет того, что обстоятельства могут измениться. Буш знал, что эту операцию планировал его коммодор и этого для него было вполне достаточно. В этом случае Буш просто не мог представить себе возможности неудачи и Хорнблауэра особенно раздражало, что именно в этом была причина его спокойствия.
