4.7.60.
Погода как будто разгуливается. Дождит помаленьку, но все-таки и просветы бывают: нет-нет и солнышко выглянет.
* * *
Вечером ходили втроем на прогулку, в места, которые показала нам мама. Нашли 5-6 маслят, один моховичок. Земляника не в счет, ее тут очень много.
Маша превращается в обжору. Все время просит “добавочки”. Только утром, за завтраком, ест похуже.
Когда собирали грибы, она заранее смаковала и предвкушала удовольствие:
— Ох, как вкусно будет! Грибы— их знаешь как надо? С картошечкой зажарить, сметанки туда положить... еще огурчика, лука зеленого, укропчика... хлебца...
Это она мне подражает. А я— каким-то чеховским героям.
5.7.60.
Вчера вечером после проливного дождя ходил с Машей в лесок. Нашли 7-8 маленьких белячков. Правда, наша мама, весьма опытная грибница, не всех их признала за белые. Тут много ложных. А хозяева наши их едят, разницы не видят.
Машка наша пошла в родителей. Человек она азартный, за грибами охотится страстно. Может быть, поэтому с трех часов дня до половины седьмого вечера не могла уснуть. А вечером опять, уже с мамой, пошли в лес.
* * *
Сегодня меня разбудил ее голос за окном. Отдернул занавеску, вижу— голенькая бегает спортивным шагом по саду.
В двенадцатом часу мама и тетя Минзамал уехали в Лугу на рынок. Машку оставили на моем попечении. Я работал, а она лепила куличики под моим окном. Для этого мы натаскали с нею с берега Луги ведерок сорок хорошего желтого песка.
* * *
Приходит давеча к мамочке голая, с растопыренными руками и с выражением крайнего ужаса на лице.
— Мама! Мама!
— Что?
— Сними!
— Что снять?
— По мне комар ходит!
— Где? Маша! Это же не комар.
— А кто?
— Это маленький паучок. Это дочка паука.
Почти рыдая:
— А чего ж она ко мне ходит, чего она к своей маме не идет?
6.7.60.
Ходили вчера встречать маму. Впрочем, “ходили”— это не очень честно по отношению к Маше. Я ехал на велосипеде, стараясь ехать как можно медленнее, а она бежала по тропинке сзади и кричала:
— Папа! Папычка! Не уезжай! Боюсь! Петуха боюсь.
Маму и тетю Минзамал мы встретили на полпути к автобусной остановке. Я погрузил корзину с продуктами на велосипед, отвез ее быстро домой, вернулся и посадил на багажник Машу.
Вечером вчетвером ходили на прогулку. Спускались вниз, к роднику, где необыкновенно вкусная вода. Собирали какие-то небывалые, огромные колокольчики.
* * *
Сегодня ночью я несколько раз просыпался: за окном стоял тот самый туман, что называется молочным. А утром— яркое солнце.
Нашли в саду два гриба: моховик и белый!
День летний, солнечный. Обидно уезжать. А в 13. 10 должны— все трое— автобусом выехать в Ленинград.
9.7.60.
Вечером вчера вместо прогулки в лес ходили в соседнюю деревню, к медицинской сестре, которая уже несколько дней делает папе уколы.
В деревне много детей и очень почему-то много маленьких, двух-трехлетних, очень разбитных, очень живых и самостоятельных. Девочки пяти и шести лет везли нарядную немецкую кукольную коляску, в которой спала большая и нарядная немецкая кукла. Не успели мы к ним приблизиться, Маша— с очень серьезным и даже деловым видом— к девочкам:
— Тебя как зовут? А сколько тебе лет? А тебя как зовут? А сколько тебе лет?
Девочки дали ей покатать коляску, и Машка ее катала, пока папа не сказал “довольно”.
* * *
Перед сном ходили ненадолго за калитку и в соснячке у дороги нашли два моховичка и одну горькушу.
Машке очень понравилось, как я потом рассказывал об этом событии, и она заставила меня много раз повторять этот рассказ:
— Идем мы с Машей, она говорит: “Папа, смотри— грибы!” Я говорю: “Нет, это поганки”.— “Да нет, ты посмотри!”— “Нет же, Маша, я же тебе говорю: это поганки!”— “Да ты посмотри!”— “Оставь, пожалуйста! Я ж говорю тебе— это поганки”.— “Ты посмотри, пожалуйста”.— “Ну хорошо, ну пожалуйста... Посмотрю. Я ж говорил тебе... я ж говорил, что это пог... гм... гм... да нет, это не поганки!”
Приблизительно так и было. Машка действительно лучше меня разглядела, что моховики.
Заливалась, покатывалась, когда я “в лицах” изображал эту сценку.
* * *
На днях— чрезвычайное происшествие. Машка сорвала с хозяйской грядки маленький огурец. После она объяснила мне, что нечаянно наступила на огурец, когда прогоняла с грядки кошку. Но тут, не разобравшись в чем дело, на нее все накинулись: укоряли, стыдили, ахали и охали. И она не успела слова сказать в оправдание. И как раз в эту минуту в саду появился старик с седой щетиной на щеках, с пьяными мутными глазами и в защитной солдатской пилотке на голове. Старик пришел к хозяину подряжаться— насчет колодца, кажется. Но Машка страшно перепугалась, уверенная, что старик пришел за ней.
Вечером она мне рассказывала:
— Сегодня дядя с мешком приходил, который непослушных детей забирает. Такой страшный... настоящий страшный.
А вчера, возвращаясь из леса, мы проходили мимо еврейского кладбища, где всегда отчаянно лает мохнатая рыжая собачка. Сейчас эта собака лежала на стоге сена, а рядом с ней стоял тот страшный старик. Машка узнала его, и ей стало еще страшнее. Страшный старик стоял рядом со страшной собакой.
* * *
Луна вчера вечером была золотисто-красная, большая.
Машу раздевали, готовили ко сну, когда она увидела в окошко это чудо природы.
— Ой, мама? Что это? Солнце?
— Нет, Машенька, это луна.
— А почему она такого цвета?
— Не знаю, Маша.
— Наверно, она гуляла много и потому румяная стала?
Пришла в долгополой ночной рубашке ко мне:
— Папа, ты видел, луна какая толстая?!
А часа через два проснулась, лежит в своей кроватке и думает.
— Ты что, Маша?
— Я все думаю, почему луна такого цвета.
* * *
Идем домой— полем по узкой тропинке.
— Ой, я крапивой укусилась!..
* * *
Жгучая тайна жизни и еще более страшная, волнующая тайна смерти.
— Папа, что такое “марка”?
— А это вот такая картинка, которую наклеивают на конверт, на письмо.
— А зачем?
— А затем, чтобы письмо дошло по адресу.
— Кому?
— Кому мы напишем. Вот я напишу, например, бабушке, или Павлику, или тете Ляле...
— А Васе?
— Что Васе?
— А где он?
— Кто?
— Вася?
— Какой Вася?
— Маленький который... когда ты маленький был.
— Мой брат?
— Да.
— Он умер... погиб на войне.
Пауза. Маша напряженно думает. Потом говорит:
— Ты знаешь, у меня была книжка. Там было написано: птичка умерла. Ей не давали пить и есть, и она умерла.
10.7.60.
Кто-то при Маше сказал, что в Луге она спит гораздо лучше, чем спала в Ленинграде.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
