— Ну как банька?
— Хорошо, мама! Сколько о таком мечталось…
— Испей вот рассола, брусничного, не застуди только горло.
Нет сейчас для нее минуты лучше этой. Вот он, сон вещий, в руку. Будто идет она полем, ромашки в пояс, а по небесному раздолью плывет встречь белый лебедок…
И мать сияет счастьем, молодая, красивая, гляжу с печи — не налюбуюсь. Протягивает отцу гимнастерку, чтобы при всем параде к столу садился.
— Пап, — напоминаю о себе легонько.
— А, ты еще тут? Не подморозил тыловую часть? Ну давай расправляй крылья.
Без страха ныряю к нему на руки. И вот все шумно рассаживаемся за столом. Сегодня всем здесь место, и взрослым, и нашему брату. А стол — не оторвать глаз. Горкой — из ржаной мучицы хлеб, золотистая запеканка, подбеленная молоком похлебка, соленья, начесноченное сало, творог в сметане, подтаявшая клюква. Э, да что там говорить. Когда еще такое будет. И в довершение всего посередь стола торжественно выметнула из-под фартука бабушкина рука бутылку водки. К сургучной нашлепке прилипли мелкие крупинки песка.
— И-эх! — только и крякнул от удивления дед. В каком тайничке всю войну отлежалась — одной лишь бабке известно.
Булькала водка о граненое стекло. Подрагивала у деда жилистая рука. И все наше многочисленное застолье следило за тем, как он наполняет стаканчики. Лишь одна мать припала к отцову плечу и, казалось, не видела щедрого стола.
— Что ж, солдат, — поднял дед свой стаканчик, — спасибо, что пришел, что сумел одолеть супостата. А Лева, брат твой…
Потянуло у деда губы, неуж заплачет?
— А! — Он взмахнул свободной рукой, будто уронил подрубленное крыло. — Знамо тебе, как ждали этого часа. Все вот тут, и бабы, и мошкота.
Он неловко потянулся через стол. Зазвенело стекло.
— Чего уж, за сына и я сполна отгуляю. — Широко улыбнулась бабка белозубо. — Моя сегодня минутка.
Она до дна опустошила стаканчик, вилкой поймала груздяной пятачок.
— Сдюжили, сынок, и ладно. Вон их сколько обогревать пришлось. — И вскинула руки над застольем. — А теперь уж не пропадем, всех на ногах удержим. Ну чего присмирели, нажимай на угощенье, набивай пузо. И ваш праздник.
Набивали мы животы щедрыми разносолами, гомонили вместе со взрослыми.
— Пап, а пап, — наконец не утерпел я, — а что у тебя в мешке?
— Эх, елки зеленые, как же так, память совсем отшибло. А ну, крольчата, неси до меня ранец.
И вот разверзся этот загадочный мешочный клад. Первой появилась на свет ярко-зеленая шаль и легла на плечи бабки.
— Ну, уважил! Только куда мне, старой, эдакую красоту? А ты пройдись, пройдись, мать! Покажи сыновний подарок, — засветился от удовольствия дед.
Поплыла бабка павой вкруг стола, глаза счастьем наполнены, лицо светлое. Повела плечом, будто собиралась лихо притопнуть ногой.
— Хороша! — сказал кто-то восхищенно, не поймешь, про шаль или бабку.
— А это тебе, Любаша.
Неудержимо хлынул ей на колени тонкий шуршащий материал, резанули в глаза оранжевые цветы, рассыпанные по зеленому полю. И я увидел, как крупными дождинами покатились из материнских глаз слезы. Тете Лизе тоже достался отрез на платье, деду — пачка бездымного пороха и стеклорез с блестящей алмазной точечкой. На время содержимое стола было забыто. Все с удивлением и восторгом рассматривали подарки. И лишь я нетерпеливо ждал своей очереди. Легли в бабкин передник две пачки хозяйственного мыла. Дед уже попыхивал козьей ножкой, заправленной «иноземным» табаком. Наконец, развернул отец байковую портянку, и я увидел вороненый ствол и рубчатую коричневую рукоятку. Пистолет! Если бы не виднелась из ствола серая пробка, его можно бы принять за настоящий. Так он был неотразимо хорош.
— Мне? — еще не поверил я.
— Тебе, сынок. Играй. И пускай только такая память о войне будет в твоей жизни.
Я прижался губами к его щеке и, не в силах больше владеть собой, выскочил на кухню. Вскоре туда явилась и вся наша «мошкота». Хвастать подарками. Братьям достались губные гармошки, Нонке — плюшевый заяц, Вальке и Женьке — костяные свистки. Вдобавок, они принесли круглую жестяную коробку с разноцветными леденцами и тут же устроили дележку. Зажав в кулаке свою долю, я снова нырнул в комнату. За столом шел оживленный разговор, поименно вспоминали сельчан: кто из них воротился, кто увечен, а кому и вовсе не удалось дотянуть до Победы. И получалось так, что вкрутую осиротело село, из каждых четырех солдат трое полегли в дальней стороне. Такую тяжелую дань из нашего таежного угла приняла война.
А за окнами постанывала от мороза старая черемуха, скреблась о стекла стылыми ветвями. Уходил прочь последний месяц победного сорок пятого года.
ПОЭЗИЯ
Строки памяти
Юрий Зыков
СТИХИ
* * *
Духовой послевоенныйВ нашем клубе заводскомБился вальсами о стены,Полькой пел под каблуком.И на улицах окрестныхСобирался стар и мал,И разила медь оркестраПервых модниц наповал.Как вибрировали крыши,Но никто не клял свой век,А гремел оркестр не тишеСовременных дискотек.Неказистая одежда,Да не в ней была цена…Впереди еще надежды,Позади уже война.
ФУТБОЛ КОНЦА 50-Х
Скользя жучком по летним лужам,Звонками тренькая: «Динь-дон», —Катил трамвайчик неуклюжеНа привокзальный стадион.Алело солнце, как пожарка,Кондуктор тихо свирепел.И было потно, душно, жаркоОт тесноты мужицких тел.И каждый клял в душе погоду,Но был по мере сил учтив:Копили парни с метзаводаОбиду на «Локомотив».Они сберечь старались силы,Они стерпели б даже ад,Чтоб крикнуть вовремя: «Мазилы!Судью давно пора на мыло —Опять подсуживает, гад!»Чтоб в шутку бросить бомбардиру,Что тот костьми обязан лечь,Ведь здесь футбол и честь мундира,А не мартеновская печь.Локтями подтолкнуть соседей,Когда придет победы миг,Сказать ревниво: «Это ж Федя,Он и в цеху передовик!»
ПРОЗА
Приключенческая повесть
Василий Пропалов
ПОДАРОК
1Оперативный уполномоченный областного уголовного розыска лейтенант милиции Переплетчиков пришел в управление внутренних дел в девятнадцать тридцать. Он часто работал вечерами: составлял план на следующий день, готовил ответы на письменные запросы, писал справки, подшивал документы. Вот и сегодня решил посидеть час-другой.
Как только он появился в просторном вестибюле, его увидел через широкое окно помощник дежурного лейтенант Ячменев.
— Иван Иванович, зайди! — крикнул он, распахнув дверь.
Переплетчиков свернул в дежурную часть.
— Тебе бандероль, — сообщил Ячменев, подавая продолговатую упаковку. — Заказная. Недавно принесли.
— Любопытно. От кого и откуда?
— Какой-то Лоскутников прислал. Из колонии.
— Лоскутников? А-а, знаю, знаю. Спасибо! — Переплетчиков кивнул, прочитал адрес и направился к себе.
В кабинете он вскрыл скальпелем толстую прочную бумажную упаковку. В ней оказался сувенирный пенал из красного дерева. На крышке, отполированной до зеркального блеска, было старательно выведено:
«Ивану Ивановичу, Человеку. В знак особого уважения. Сергей».
Переплетчиков грустно улыбнулся, повертел в пальцах пенал, любуясь работой. «Это уже искусство», — отметил он. Крышка легко оттянулась, и то, что Переплетчиков увидел, еще сильнее поразило его. В пенале были браслет для часов и ручка, изготовленные из многоцветных материалов. Кольца, нанизанные на стержень ручки и крапленные разноцветным бисером, нежно искрились, а полосатый браслет, собранный из отдельных звеньев, казалось, излучал все цвета радуги. «Да это и есть маленькая радуга», — подумал Переплетчиков, согнув браслет полумесяцем. Таких красивых вещей он не видел в магазинах. Работа, действительно, ювелирная. Чья она? Кто же такой даровитый? Неужели Лоскутников?
Короткая радость сменилась застарелой душевной болью. Память вернула его в прошлое, в те далекие дни, когда он узнал Сергея Лоскутникова.
2…Итак, допрос закончился. От Переплетчикова увели доставленного из исправительно-трудовой колонии Чикина. Он и его дружки были осуждены полтора года назад за магазинную кражу. И вот теперь установлено и доказано, что тогда же они обокрали магазин и в небольшом поселке Милкино.
