Семеновец вздохнул и сказал разочарованно:
— Судите, государь мой, возможно ли гвардии офицеру жить без любви? Никак не допустимо! Любовь и вино — утеха в жизни!
Демидов промолчал, учтиво попрощался и уехал с досадой на сердце.
«Ах, Свистунов, Свистунов, куда тебя занесло! Удастся ли нам когда свидеться?» — огорченно подумал он и безнадежно махнул рукой.
Хотя в апартаментах флигель-адъютанта императрицы в Зимнем дворце прочно обосновался новый фаворит Платон Зубов, государыня не забывала Потемкина. В первые дни его пребывания в столице она часто оставалась с ним с глазу на глаз, советуясь о политических делах. Потемкин при этом проявлял острый ум и огромную осведомленность. Он был в курсе всех политических событий, которые имели место в Европе. Его агенты регулярно и своевременно доставляли подробные сведения о ходе революционных событий во Франции. Сразу же по прибытии в столицу он получил книгу Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» и, несмотря на свою лень, внимательно прочел ее.
«Велика гроза, — мрачно подумал он. — Но Россию пока она минует. Однако сие обстоятельство пригодно мне в борьбе с розовощеким юнцом Зубовым!» Он твердо решил припугнуть Екатерину тревожными фактами, чтобы сделаться для нее необходимым.
В интимной беседе Потемкин сказал и без того встревоженной государыне:
— Матушка-царица, кажись, по всем королевствам разбушевалось людское море. Когда только оно в берега войдет, господь один ведает! Боюсь, ох, и сильно боюсь, наша благодетельница, как бы сия стихия не перехлестнула к нам… Вот сия книжица, — указал он взором на: сочинение Радищева, — есть ядро, которое, попав в пороховой погреб, взорвет все кругом!
На лице императрицы изобразился ужас.
— Того не может случиться! — воскликнула она. — Сей возмутитель спокойствия нашего отослан в Илимский острог и, надо полагать, уже на пути к оному!
— Эх, дорогая голубушка наша, он-то сослан, а семена, засеянные им, могут вдруг обильно взойти! — с озабоченностью вымолвил Потемкин.
— Сие невозможно! — на своем настаивала царица.
Вперив голубой пронзительный глаз в государыню, князь укоризненно покачал головой.
— Мудрость говорит вашими устами, ваше величество. Ну, а если, матушка, невозможное да станет сбыточным? Не мыслили мы о Пугачеве, да встал он со своими мужиками да с заводскими. Ныне Радищев этот опаснее. Просвещенный разум простого человека может…
Он не договорил и многозначительно посмотрел на царицу. Екатерина умоляюще спросила:
— Что же нам делать, Гришенька?
Потемкин молчал. Он склонил голову, чело его омрачилось.
— Ваше величество, — после раздумья обратился он к императрице. — В сем деле нужна твердость. А где ее искать? Только мы, старые твои холопы, готовы на все. Подумаю, матушка, как отвести беды от государства Российского…
Царица верила в государственные способности князя, дорожила им, и сейчас, при всех своих женских слабостях и увлечении Зубовым, она отдавала должное своему старому фавориту.
— Я надеюсь на тебя, Гришенька, — сказала она ласково. — Не забуду твоего радения обо мне, бедной…
С этого дня между Потемкиным и государыней вновь установилось полное согласие. Все дни они, закрывшись на половине князя, совещались. Демидов заметил, как помолодел и подтянулся Потемкин. В эти дни на лице его лежали безмятежность, ясность и благодушие. И как было не радоваться князю, когда на него все время сыпались щедроты и милости престарелой царицы! Она пожелала иметь мраморный бюст князя. Только что скульптором Федотом Шубиным был закончен портрет императрицы, поражавший знатоков искусств тонкостью и изяществом творения художника. Федот Шубин обладал внимательным и верным глазом гения, и его умелая рука с нежною заботливостью моделировала поверхность мрамора, придавая ему желательные формы и линии. Холодный камень под его рукой превращался в живое лицо, в плавный жест и в потоки ниспадающих складок.
По просьбе Потемкина адъютант Демидов поспешил за прославленным скульптором. Шубин в эту пору почитался в моде: об его портретах говорили во всем Петербурге, поражаясь их сходству с оригиналом и тонкой красоте. Камень под его резцом становился невесомым и раскрывался дивным творением.
Демидов поехал на Пятую линию Васильевского острова, отыскал деревянный домишко, на котором значилось: «Сей дом № 176 принадлежит господину надворному советнику и академику Федоту Ивановичу Шубину». Увы, он не застал скульптора в мастерской, где среди мраморных бюстов на низкой скамеечке сидела тоненькая, с милым лицом, жена скульптора Вера Филипповна и с благоговением рассматривала работу мужа.
При появлении адъютанта она словно очнулась от сна.
— Он в Мраморном дворце, — ответила она на вопрос Демидова.
Ему не хотелось уходить из мастерской, но она поторопила его:
— Поезжайте, иначе можете не застать его!
Николай Никитич повернулся и поспешил к выезду.
В обширном дворце, только что отделанном Ринальди, Шубин устанавливал свои бюсты. Он внимательно выслушал просьбу Демидова и согласился немедленно ехать. Адъютант почтительно пропустил его вперед и усадил в саночки. Шубин прикрылся от мороза воротником. Его простое русское лицо понравилось Николаю Никитичу.
«Так вот он, прославленный ваятель!» — с любопытством рассматривая художника, подумал Демидов.
Столько интересных рассказов он слышал от матери и отца об их знакомстве за рубежом с молодым скульптором. От воспоминаний о матери на душе потеплело.
Они мчались по петербургским улицам в легких санках, в лица бил свежий ветер. Низкое северное солнце повисло в морозной сизой дымке над улицей и прохожими, сыпалась нежная морозная пыль. Над домами курчавились синие витки дыма. Кони неслись птицей среди сугробов. Миновали одетые инеем бульвары. Петербург в этот вечерний час предстал перед ними чудесным видением, весь украшенный и затканный серебром инея.
— Диво! Волшебство! — повернувшись к потемкинскому адъютанту, восторженно вымолвил Шубин и откинул воротник.
Мимо мелькали собольи и хорьковые шубы, папахи, обгоняли всадники. На лету запечатлелся взгляд русской красавицы, жгучей искрой мелькнувший из-под опушенных инеем ресниц. Как хороши и свежи здоровые лица, разрумяненные морозом! Словно скупец, Шубин жадно все схватывал и прятал в памяти.
Демидов не утерпел и прервал наблюдения художника:
— Вы меня не видели и не знаете, а в нашей семье вас обожали!
— Кто же вы? — спросил Шубин.
— Демидов, сын Никиты Акинфиевича и Александры Евтихиевны, портреты которых вы изволили высечь из мрамора.
Глаза Шубина озарились внутренним светом.
— Счастливое было время! — со вздохом сказал он. — Хоть и трудно жилось, но младость краше всего!.. А где Андрейка Воробышкин? Знавали такого?
Николай Никитич отрицательно покачал головой:
— Не знавал.
— Жаль, сударь! Очень жаль! — Глаза скульптора потухли. Он с легкой неприязнью посмотрел на гвардейца. — Великий талант был и, чаю, угас безвременно! Куда же подевался он?
— Не знаю! — повторил Демидов.
По приезде во дворец адъютант провел его в обширный зал с навощенным паркетом. Огни хрустальных люстр ярко освещали глубокое кресло, поставленное посредине.
— Вот здесь и работать! — учтиво поклонился Демидов, указывая на кресло.
В эту минуту массивная дверь распахнулась, и вошел Потемкин.
Шубин приветливо повернулся к нему, с восхищением разглядывая величественную фигуру светлейшего и его лицо. Он забыл даже раскланяться с князем.
— Ты можешь нас оставить, Демидов! — с улыбкой сказал своему адъютанту Потемкин.
Что происходило за дверью, какое чародейство, — так и не удалось увидеть Николаю Никитичу. Один лишь раз ему довелось заглянуть в полуоткрытую дверь, и он увидел, с какой нервной быстротой работал Шубин. Седой, с тонкими морщинками на лице, он улыбался глине, которую лепил. Его длинные костлявые пальцы упруго мяли податливый влажный комок. Бог знает, что мелькало у него в эту минуту в мыслях! Из-под его резца выступали контуры знакомого лица.
Потемкин поймал удивленный взгляд адъютанта и поманил его перстом, на котором синими искрами сверкнул драгоценный камень:
— Поди сюда, Демидов!
С бьющимся сердцем Николай Никитич вошел в комнату.
— Видишь? — показал князь на бюст.
Демидов не отозвался, застыв в немом восхищении.
Сияющее, со слегка презрительной усмешкой, на него смотрело властное лицо Потемкина. В быстром повороте гордо вскинутой головы, в надменном лице, в тонком изгибе губ и в свободных складках смело наброшенного плаща чувствовались уверенность и широта жеста большого екатерининского вельможи.
— Чудо! — не сдержавшись, вскрикнул Демидов.
— Чудо! — повторил Потемкин, с улыбкой глядя на свой портрет. — А не пора ли, Федот Иванович, сегодня кончать?
