со звонка Логану я в полной мере осознаю, что впереди – самое худшее зрелище в моей жизни. И хотя с самого утра меня бьет нервная дрожь, сейчас она внезапно стихает.
– Когда тело находится в воде достаточно долго, оно подвергается естественному консервирующему процессу, известному как омыление. В результате образуется адипоцир, или жировоск, и бо́льшая часть тканей становится похожей на воск – они мягкие, хрупкие и сильно деформированные. – Доктор смотрит на меня. – Представьте старую свечу или кусок мыла на веревке.
– Ладно, тут все ясно, – вмешивается Рэфик, кладя мне руку между лопатками. – Разве обязательно вдаваться в такие подробности?
– Она должна знать, о чем просит, – строго замечает доктор Макдаф и пристально смотрит на меня. – Голова, особенно лицо, обычно страдает больше всего. Поэтому для опознания мы почти всегда полагаемся на ДНК. Губы Эллис, уши, нос и гортань подверглись колонизации съедобных морских хищников и были частично ими разрушены. Повреждения довольно значительные.
Понятия не имею, кто такие «съедобные морские хищники», но спрашивать не хочу.
– Ясно.
– Кэт, – говорит Рэфик, медленно гладя меня по спине. Глаза у нее такие черные, что зрачков не видно, между бровями залегли две глубокие складки. – Вы слышите? Смотреть на тело бесполезно. Вы не узнаете свою сестру. Я настоятельно рекомендую – точнее, мы обе, – чтобы вы отказались.
Я отшатываюсь подальше от заботливых рук и встревоженных взглядов. Мне больше нравилось, когда она была холодным роботом, называвшим меня Кэтриона. Ее внезапная доброта здорово пугает.
– Я хочу ее увидеть!
– Ладно, – соглашается доктор Макдаф. – Подождите здесь, я велю санитарам ее привезти.
Она уходит, и я судорожно вздыхаю.
– Кэт…
– Я уверена! – восклицаю я дрожащим голосом.
Рэфик сжимает мое плечо и подходит к шторе. На панели выключателя рядом с дверью зажигается зеленый огонек.
Надолго задерживаю дыхание и никак не могу вдохнуть воздуха. Дрожу, шею и лопатки свело судорогой. Нижняя губа пульсирует от боли, я чувствую вкус крови.
– Я уверена.
Рэфик коротко кивает и медленно отодвигает штору, за которой – хорошо освещенная комната. Закрываю глаза, снова открываю. Я должна знать! И тогда я вижу тело…
Волос нет – скальп совершенно лысый. Сверкающий, кремового цвета, в складках. Первым делом я думаю об алтарной свече, оплывшей и разошедшейся асимметричными волнами. Нос – просто дыра, черный лабиринт синусовых ходов. Век нет, глаз нет. Зубы скалятся в безгубой усмешке. Под ними – восковая серая шея и синяя хирургическая простыня, из-под которой виднеются черные стежки сшитого разреза, идущего от ключиц вниз. Пытаюсь представить тело под тканью, такое плоское и неподвижное…
Наконец отшатываюсь от окна, и Рэфик ведет меня к двери. Теперь я вовсе не против ни ее прикосновений, ни внезапной доброты. Ноги подгибаются, инспектор притягивает меня к себе, и мы вместе опускаемся прямо на кафельный пол. Я изливаю весь скопившийся ужас и стыд, разражаясь всхлипами, криками, рвотными позывами, и пачкаю ее аккуратный черный пиджак.
* * *
– Возьмите.
Беру чашку из рук инспектора. Чай слишком горячий и сладкий, но я все равно пью. У нее в кабинете холодно. Дорогу от морга до полицейского участка я не запомнила. Меня тошнит, голова раскалывается, глаза так опухли, что я почти ничего не вижу.
– Вы уверены, что справитесь? Может, вам нужен доктор или…
– Как она умерла? Я и не спросила…
Рэфик смотрит на меня и разводит руками.
– Мы точно не знаем. У нас одни гипотезы, доказательств нет. Самые очевидные причины смерти – утопление или гипотермия, но… Ткани легких сильно повреждены, крови не осталось, поэтому подтвердить ничего нельзя.
«Съедобные морские хищники», – вспоминаю я и вижу черный провал носа, дыры на месте глаз…
– Зато в костном мозге Эл мы обнаружили высокий уровень диазепама, флуоксетина и оксикодона.
Вспоминаю флаконы с таблетками за зеркалом в ванной.
– Достаточно, чтобы ее убить?
– Полной уверенности у нас нет. Время, в течение которого токсины откладываются в костях, нельзя определить точно, к тому же в костном мозге их, как правило, находится больше, чем в образцах крови. – Рэфик подается вперед. – Оксикодон – опиоид, его прописывают как сильное обезболивающее, и он эффективнее морфина. Врач Эл никогда не назначал ей ничего подобного. Вы не в курсе, были ли у вашей сестры проблемы с наркотиками? Не принимала ли она их для развлечения – например, на вечеринках?
– Нет, конечно, нет! – Я не могу поверить, что Эл принимала опиоиды или валиум. Ей даже пить не нравилось! Сестра никогда не рисковала, чтобы не утратить над собой контроль. Смотрю на стол Рэфик, на фото улыбающегося мужчины в медицинском халате. – Значит, ее убили таблетки?
– В той или иной степени они поспособствовали ее смерти.
Вспоминаю, как стояла на холодном мокром камне, смотрела на восточный волнолом и каменные дома, на белогривые волны высокого прилива и ровную гладь Северного моря. Я думала о том, что сюда мы когда-то убежали из дома, а потом отсюда исчезла Эл. Я ошиблась. Все это время она была здесь, под порывами ветра, под дождем и серыми волнами, в черном подводном мраке залива.
– Когда вы поднимете яхту? – наконец спрашиваю я. – Для экспертизы или как там это называется? Ведь кто-то вынул сливную пробку и просверлил в корпусе дыры, снял мачту и…
– И вывел из строя гальюн, – добавляет Рэфик таким тоном, что я сразу понимаю: она вовсе не на моей стороне. – В результате тот впускал воду, а не сливал.
За окном тягостный белый день, виднеются готические и стальные башни, вдали – поросшие зеленью холмы. Я делаю глубокий вдох, словно собираюсь нырнуть в воду.
– Эл себя не убивала! Она ни за что не покончила бы с собой.
– Вы это уже говорили, однако в две тысячи пятом…
– Черт побери, да она вовсе не собиралась тогда с собой кончать! Эл просто хотела напугать Росса и заставить меня уехать! Она приняла ровно столько парацетамола, чтобы угодить в больницу и… – Я умолкаю и пытаюсь взять себя в руки. – Росс тоже не верит, – добавляю, впрочем, без прежней уверенности. – Мы этого так не оставим, даже не рассчитывайте! Эл убили! Я точно знаю.
Рэфик не напоминает, что недавно я утверждала, будто Эл жива, но это читается в ее взгляде.
– Послушайте, – говорит она, – ни Бюро по расследованию происшествий на море, ни Министерство охраны окружающей среды Шотландии не станут финансировать подъем яхты. Это не коммерческое судно, и мы уже знаем, как…
– Значит, вы оставите ее там гнить?
– Иногда департамент уголовного розыска получает средства на дальнейшее расследование убийства, только это не наш случай.
Уверенность в ее голосе так бесит, что хочется швырнуть что-нибудь в стену.
– А как же открытки? Эл угрожали, да и мне тоже! Мне прислали еще, могу показать. В сарае я нашла ее каяк! И я получала…
Рэфик качает головой, поднимает руку.
– Вряд ли открытки связаны с
