– Господи, признайся уже! – шепнул Тойбер на ухо Якобу. – Признайся, и все закончится!
– Близнецы, души в них не чаю… – пробормотал тот, близкий к беспамятству. – Лизель, маленькая моя, идем, спою тебе перед сном…
– Тойбер, крути колесо, будь ты неладен, – прошипел третий голос. – Или мне выйти, помочь тебе?
Палач стиснул зубы и снова взялся за колесо, а Куизль вновь и вновь затягивал детскую песню.
Слова ее потом всю ночь преследовали палача Регенсбурга.
Нищие пробирались по безлюдным улицам к Новоприходской площади. Симон помогал нести Безумного Йоханнеса, а Магдалена шла впереди и следила, чтобы их не заметили стражники. Столь необычное общество наверняка вызвало бы у них массу вопросов. Оказавшись наконец в подземелье, они уложили раненого в отгороженной нише.
Как и предполагал Симон, клинок не задел легкое. Хотя острие вышло с обратной стороны, рана была чистой, и лекарь смазал плечо мазью из арники и ромашки, после чего приложил кусок мха, чтобы остановить кровотечение.
– Эти свои припадки на ближайшее время придется забыть, – сказал он Йоханнесу и осторожно надавил на край раны, от чего нищий коротко взвизгнул. – Что станется, если недельку поклянчишь честным образом? Просто посидишь у собора с протянутой рукой.
– Так и удовольствия от этого в разы меньше, – простонал Йоханнес и, несмотря на боль, попытался ухмыльнуться.
Магдалена тем временем приготовила чистую воду и тряпки для повязки. Краем глаза она следила за сборищем оборванцев, столпившихся перед грязной шторой. С некоторыми из нищих ей довелось уже познакомиться поближе. В число их входили больные и калеки, уволенные ландскнехты и обнищавшие паломники, падшие женщины и подкидыши. Общество неприкасаемых, какой была и сама Магдалена. Она косилась на этих людей и чувствовала с ними странную связь.
«Я одна из них. Это город под городом, и я часть его».
Вчера вечером они гуляли с Симоном по извилистым подземным проходам и насчитали почти сорок подвалов, соединенных между собой туннелями. Многие из них пустовали, но в некоторых нищие хранили свои пожитки и мебель. Плесневелые одеяла, сундуки и даже игрушки наталкивали на мысль, что целые семьи называли эти темные, сырые подземелья своим домом. Под некоторыми подвалами находились другие комнаты, в которые спускались лестницы или тесные проходы. Там на стенах обнаружились латинские надписи, а в одной нише стояла даже маленькая языческая статуэтка. Судя по всему, под еврейским кварталом располагались останки еще более древнего римского поселения.
Здесь, в самом чреве города и вдали от нищих, Симон с Магдаленой впервые за долгое время смогли остаться наедине. При свете чадящего светильника они предались любви, а после шепотом поклялись друг другу не сдаваться. Магдалена так и не отказалась от мысли, что отца еще можно спасти. Что будет потом, она в эти минуты думать не хотела. Может, стоило вернуться с Симоном в Шонгау? Туда, где их ожидали бы только упреки и насмешки, где советник Бертхольд с сообщниками превратили бы их жизнь в ад? Где они никогда не смогут быть вместе.
И все же Магдалене так не хватало матери и близнецов, что сердце разрывалось от боли. Что, если малыши заболели и мама глаз не могла сомкнуть, потому что вслед за мужем пропала еще и старшая дочь? Разве не было обязанностью Магдалены вернуться и поведать матери о судьбе отца?
Тонкий вскрик вернул ее обратно в действительность. Симон как раз закончил зашивать рану Йоханнеса и наградил его дружеским щелчком.
– Вот и все, – сказал он и помог нищему встать на ноги. – Как я сказал, никакого дурачества в ближайшую неделю. И вина побольше, тебе нужно набраться сил.
Несмотря на боль, Йоханнес подмигнул лекарю.
– Вот это, я понимаю, лекарство, да. А есть такие болезни, от которых самогонкой лечатся?
Магдалена со смехом собрала тряпки и мази в мешок. Она и представить себе не могла, что когда-то боялась этих нищих. Теперь они казались ей одной большой семьей.
И только сейчас она вдруг вспомнила о письме от отца, которое вручил ей сын палача и которое Магдалена до сих пор не удосужилась прочитать. Девушка помогла Симону собрать с кушетки окровавленное тряпье, отыскала в подвале место поспокойнее и дрожащими пальцами развернула смятый листок. Что такого хотел сообщить ей отец? Может, он нашел способ сбежать?
Распечатав письмо и скользнув по нему взглядом, она оторопела. На измятом листке была одна-единственная строчка:
«С приветом от Вайденфельда…»
Магдалена подержала листок над пламенем свечи. Тот медленно потемнел, но и тогда на нем ничего не проявилось.
«С приветом от Вайденфельда…»
Может, отец решил сообщить ей что-то такое, о чем другим знать не следовало? И строчка эта – зашифрованное послание, распознать которое сможет только Магдалена?
И только потом она заметила, что письмо это не могло быть от отца.
Почерк был чужой.
Но ведь мальчик сказал, что письмо от отца! Значит, кто-то врал. Магдалена задумчиво сложила листок и сунула его в карман передника.
К ней тем временем подошел Симон и с удивлением на нее посмотрел.
– Что это у тебя?
– Письмо от папы… – начала Магдалена. – Но написал его кто-то другой.
Она передала ему таинственное содержание письма.
– Ну и? – спросил молодой лекарь. – Знаешь ты кого-нибудь с таким именем?
Магдалена покачала головой и задумчиво прикусила губу.
– Нет, к сожалению. Думаю, письмо прислал тот же человек, что и папу подставил. Я уже не сомневаюсь, что здесь кроется нечто большее, чем просто месть патрициев этим свободным… – Она уселась на солому и потерла виски. – Кто-то хочет поквитаться с отцом. Может, тот в свое время кому-то здорово насолил, и теперь этот кто-то решил во что бы то ни стало ему отплатить.
– У твоего отца много врагов? – спросил недоверчиво Симон.
Магдалена засмеялась.
– Врагов? Мой отец палач. У него врагов больше, чем солдат у кайзера.
Лекарь не отступался:
– Значит, по-твоему, все это подстроил родственник кого-нибудь из тех, кого казнил твой отец?
Магдалена пожала плечами.
– Или кто-то из тех, кого он пытал на дыбе. Или порол на площади, или отрезал ухо, или у позорного столба поставил, или из города выгнал… Забудь, так мы все равно ничего не выясним.
– И ведь купальня, как назло, обвалилась! – ругнулся Симон. – Теперь мы никогда, наверное, не узнаем, что там с этой лабораторией было.
– Но ведь убийца, который за нами охотится, тоже ничего не узнает, – возразила Магдалена. – И не забывай, что у нас перед ним небольшое преимущество. Мы знаем, что там было.
– И толку нам от этого тоже никакого.
Симон со вздохом опустился на солому рядом с Магдаленой и оглядел сумеречный зал. За тяжелым столом в центре сидел Натан с несколькими нищими и потягивал пиво из кружки. Он посматривал на них краем глаза, но подходить, похоже, не собирался.
– Так, что мы вообще знаем? – Магдалена пожевала соломинку. – Убиты цирюльник Андреас Гофман и его жена, то есть моя тетя. Они принадлежали к этим свободным, которые боролись против власти патрициев, и за главного у них здешний портовый управляющий. Гофман – его правая рука, и, когда это выясняется, его убирают. Таким образом патриции решили нагнать страху на остальных бунтарей.
– Твой отец стал козлом отпущения, – добавил Симон. – Получает поддельное письмо от якобы больной сестры, приезжает в Регенсбург, и здесь его ловят на месте преступления, чтобы никто не заподозрил советников. Хорошо, пусть так. Но в подвале у Гофмана находится секретная лаборатория. Кто-то ее разыскивает, а именно незнакомец с рапирой, и нанял его не кто иной, как казначей Регенсбурга.
Магдалена кивнула.
– Паулюс Меммингер. К нему все ниточки тянутся. Он пока единственный, от кого можно узнать что-нибудь стоящее.
– И как ты хочешь это сделать? – спросил Симон. – Шпионить за ним круглые сутки? Он же один из самых могущественных господ Регенсбурга! Тебе целая армия понадобится.
– Ты забыл, что такая у нас уже есть, – Магдалена усмехнулась и кивнула в сторону нищих; Натан поднял кружку и задорно им подмигнул. – Они только и ждут, чтобы кто-нибудь бросил их в бой.
Домой, к любимой семье Филипп Тойбер плелся как на собственную казнь. Ему все утро пришлось пытать Куизля, а вечером допрос собирались продолжить. Он чувствовал себя постаревшим на целые годы, и даже мысль о горячем обеде, который дожидался на столе, не могла поднять настроения.
Дом палача Тойбера располагался на тесной улочке в бедном квартале за Старым хлебным рынком. Вдоль размытых дорог тянулись домишки с косыми крышами, и опрятный, свежевыкрашенный дом казался среди теснившихся по соседству лачуг слишком уж неуместным. В ухоженном саду позади него благоухали розы и лаванды, а в недавно выстроенном сарае стояла повозка и мычали коровы. Тойбер был человеком небедным, палачи в свободных городах вроде Регенсбурга зарабатывали довольно много. Кроме того, люди почти каждый день приходили к нему за каким-нибудь лекарством или талисманом; были среди них и зажиточные горожане, которые пробирались по зловонным переулкам, замотав лица.
