– Ну-ну-ну, не надо бояться, – сказал Максим. – Я вернулся. Теперь все будет хорошо.
Стоя у колыбели, он улыбался широко и радостно. Так, как никогда не улыбался ей. Затем поднял сына на руки без колебаний, умело, словно делал это всю жизнь. И ушел. Просто ушел. Чувствуя себя обманутой, Лиза беззвучно заплакала. Он ведь даже не взглянул на нее! Лиза рванулась за уходящим Максимом, но не смогла сдвинуться с места. И голос почему-то пропал. Она могла лишь тянуть руку, по-рыбьи раскрывая рот. Но Максим удалялся, и вместе с ним вытягиваясь, удалялась комната, оставляя Лизу одну, совсем одну. Перед тем как Максим скрылся в коридоре, их сын, этот мелкий гаденыш, приподнял голову над отцовским плечом и показал Лизе язык.
– Ма-а-акс! – закричала она, совладав с непослушным голосом, и от крика заплакал ребенок.
* * *
Ребенок заплакал ровно в четыре часа утра. Как и вчера. И позавчера. Как весь этот проклятый год. Невыносимый, чудовищный звук, вгрызающийся в голову ржавым сверлом! Лиза страдальчески залепила уши ладонями, перевернулась на бок. Под головой скрипнула мятая пластиковая бутылка. Лиза удивленно захлопала глазами и окончательно проснулась.
Тело ломило. Во сне, в погоне за Максимом, она скатилась на пол, но ноги остались на кровати, запутались в одеяле. Ребенок орал, и разочарование сверлило голову сильнее детского крика. Лучше бы Максим и вправду унес этого выродка! Сил больше нет! Каждая ночь, как предыдущая: тягучий клейкий кошмар, наполненный младенческим ором. Лиза думала, что спустя год будет легче. Все говорили, что будет легче. Мама, соседка Эльвира Семеновна, одноклассница Танька, родившая сразу после школы. Даже долбанные книжки по материнству обещали, что будет легче. Только Максим ничего не обещал. По обыкновению, молчал, чуть улыбаясь, да потирал покрытые наколками кулаки. Он знал, что легче не будет, все будет сложнее, много сложнее и хуже, и поэтому сбежал, бросив ее с ребенком на руках! От злости захотелось что-нибудь сломать, и Лиза ударила кулаком по колыбели. Зря, только руку отбила, а ребенок расплакался еще горше.
– Господи, да заткнись ты, заткнись уже! Заткни-и-ись! Заткни-и-ись!
Лиза, пошатываясь, встала на ноги, дрожащими руками запахнула халат. Коварная погода этой ночью опять лишила квартиру тепла. Если верить термометру, на улице уже с неделю не меньше плюс двадцати трех, но почему же тогда так стыло, так зябко, почему трясутся руки? Сломался, не иначе.
Буржуйка спасала, хотя добывать дрова становилось все тяжелее. Терпкий аромат древесного дыма заглушал вонь немытого тела и не стиранной одежды. Стиснув зубы, чтобы не сорваться вновь, Лиза подкинула в буржуйку пару ножек от стула и, распинывая пустые упаковки от батареек, пошла на кухню. В затылок ей стучал недовольный голодный рев.
На кухне стало полегче, стоило закрыть дверь. Крики не исчезли совсем, но долетали как сквозь фильтр, изрядно приглушенные, растерявшие убийственную силу. Лиза с облегчением сползла на пол. Здесь гулял сквозняк и пахло пылью, но стоять на ногах отчего-то было безумно тяжело. Предательская слабость била под коленки, давила на плечи, превращала позвоночник в желе. Лиза решила не противиться ей. В конце концов, передвигаться можно и на четвереньках.
Так, на четвереньках, она добралась до холодильника. Внутри оказалось пусто. Лиза долго не могла понять, почему не загорается лампочка, а когда вспомнила – разозлилась, с грохотом захлопнула дверь. Пусть весь мир провалится под землю, она будет хранить еду в холодильнике! Потому что так правильно! Потому что мама так делала! И потому что Максим не любит, когда продукты валяются по всей кухне. Он даже хлеб в холодильник убирает!
Свеча и зажигалка нашлись на привычном месте. Странно, но при свете ничего не изменилось. Пустые полки, стены в желтоватых потеках, в ящике для овощей расползлась плесень. Пахло погребом, гнилью и совсем не пахло едой. Лиза закрыла дверцу и снова открыла. Закрыла. Открыла. Огонек свечи дрожал в потоках затхлого воздуха. Холодильник оставался пустым.
Открывать и закрывать дверцу оказалось непросто. Тяжело дыша, Лиза приклеила свечу к полу. Там она и стояла перекошенной сторожевой башней. Потрескивало пламя, пожирающее мелкие пылинки. Танцевала бесформенная тень. Наваливалась апатия.
У нее всегда – всегда! – была еда впрок. Много ли надо двоим, один из которых годовалый малыш? В холодильнике стояли консервы, крупы, макароны – все, что имеет длительный срок годности. А сейчас пусто. Почему там пусто? Выходя из дома, Лиза всегда возвращалась с едой, пополняя полки. Но… сколько нужно безвылазно сидеть в квартире, чтобы еда закончилась совсем? Лиза неожиданно поняла, что не помнит последнюю неделю… или две? …вообще не помнит, кроме…
Она лихорадочно поползла к шкафам. На мгновение ей показалось, что сверток исчез, но тот оказался на месте. Прятался среди пустых пачек из-под детских каш. Все такой же плотный, словно ни грамма не потерял. От облегчения Лизу затрясло, от макушки, до пяток. На лбу и в подмышках проступил пот. И только спустя несколько ударов сердца, норовящего пробить грудную клетку, она поняла – это ломка. Пока еще легкая, как сквозняк по полу, но грозящая перерасти в ураган психической боли.
Руки зашарили по столешнице, в поисках шприца, когда разум скомандовал «стоп!». Ребенок. Нужно покормить маленького гаденыша, пока он не окочурился или не взорвал ей голову воплями. Да и самой поесть не мешает, иначе есть шанс, что в следующий раз сил не останется даже на то, чтобы ползти. Детское питание! Мысль сверкнула, как молния, а уже через секунду Лиза, давясь и кашляя, запихивала в себя белый порошок. Желудок взвыл и, кажется, начал переваривать собственные стенки. До этого момента Лиза даже не подозревала, насколько голодна. Боже, да она в жизни не ела ничего вкуснее! Молочная смесь липла к деснам, к нёбу, зубам, забивала горло. К счастью, в чайнике еще оставалась вода. Застоялая, на вкус отдающая железом, но сейчас Лиза радовалась и этому. Она глотала жидкую кашицу, сковыривая ее пальцами с десен. Грудь и плечи будто покрыли слоем пудры. Порошок был везде – на руках, на лице, на полу вокруг, и, когда коробка опустела, Лиза пожалела, что была так неаккуратна. Голод не улегся, но подбирать остатки с полу мешала дурацкая брезгливость.
Громко икнув, Лиза с сожалением отбросила пустую коробку. В голове штормило, как с перепоя, желудок мучился спазмами. Она вцепилась ногтями в бедра, силясь удержать еду. Сквозь зажмуренные веки проступало яркое пламя свечи.
Кажется, отпустило. Лиза открыла глаза. Странно, свеча прогорела почти наполовину. А ребенок все так же жалобно ноет, маленький мерзкий ублюдок. Лиза попыталась отыскать в себе ненависть и не нашла. Обычно ее бывало много, очень много на одного малыша, который и весил-то килограммов пять от силы. Но сейчас место ненависти занял стыд пополам с раскаянием.
Она поспешно затолкала пустую коробку под стол, с глаз долой. Это была последняя пачка сухого молока, Лиза помнила об этом. И все же съела. Пока сын надрывался от крика, мать сожрала его еду! Она криво усмехнулась: хороша кормилица, нечего сказать! Держась за стол, Лиза поднялась с пола. Недоумевая, куда подевались все стулья, огляделась и только тогда вспомнила.
Раньше в промежутках между уколами она ходила за дровами в мебельный магазин в доме напротив. Там у нее стоял колун и было вдоволь пищи для округлой утробы буржуйки. Но оставлять сына одного Лиза боялась, поэтому нашла топливо поближе. Соседские квартиры отдали ей свою мебель, полы, оконные рамы, дверные коробки. На растопку шли книги и картины. Одна беда: топлива требовалось много, а квартиры с деревянными дверьми заканчивались. Приходилось ходить в соседние подъезды, а это требовало сил, и времени, и желания. А в последнее время желание у нее было только одно.
Мысль о героине заставила тело изойти сладостной дрожью. Но младенец орал как резаный, орал так, что не спасала даже толстая дверь. Лиза подумала, что на самом деле было и второе желание: чтобы эта визгливая свинья наконец умолкла. Может быть, даже насовсем. Очень не хотелось выходить из теплой квартиры на улицу, нырять в промокший город, прячась в пальто от назойливого северного ветра. Отвратительное лето. А что, если?..
