Бурцев добежал до сарацинского артиллерийского расчета.
– Мункыз, «шайтанова повозка цела»?
– А что с ней сделается? Стоит себе под охраной, где ты ее и поставил, каид. Громы и молнии Хранителей туда не залетают.
– Но ты-то сам почему здесь? И какого шайтана притащил сюда свою долбаную модфаа?
– Выдолбленную, – невозмутимо поправил Мункыз. – Я прикрою, если немцы полезут оттуда.
Старик кивнул напролом, оставленный «Рысью».
– Один, что ли, прикроешь?
– Почему один? Хабибулла рядом. Он чудом спасся из башни с колоколом, когда на нее обрушились громы Хранителей. Не зря, видать, нарекли его Любимцем Аллаха[57]. И ты тоже здесь, Василий-Вацлав, по милости Всевышнего. А там вон, видишь, Франсуа стоит. Он обет дал, что умрет, но не подпустит к церкви аль-Кумамы ни одного немца. Так что вовсе не один я.
Неподалеку, обратив взор к ротонде, увенчанной крестом, действительно сосредоточенно молился рыцарь несуществующего уже ордена Иоанна Иерусалимского. Поверх кольчуги – красная накидка с белым госпитальерским крестом. На голове – открытый яйцеобразный шлем со стрелкой-наносником. На боку – тяжелый рыцарский меч. Щита нет. На щит в этой битве надежды мало. Подле Франсуа стоял на привязи трофейный конь. Крупный гнедой жеребец из тевтонских конюшен. Конь нервно косил глазом.
– Где остальные твои люди, Мункыз?
– Я приказал им укрыться в храмах и подземелье. Чего зря головы подставлять под гром шайтана?
Снова где-то разорвался снаряд. Да не где-то: в куполе Церкви Гроба Господня, прямо под крестом, зияла здоровенная пробоина. Кажется, немцы намеревались смести всю высотку, захваченную противником. Святыни и памятники архитектуры в расчет не принимались.
Франсуа перестал молиться. Вскочил, взвыл, потрясая мечом. Переход от благочестивой беседы с Господом к ярости берсеркера был стремительным и впечатляющим.
Просвистела и шлепнулась под Сен-Мари-де-Ла-тен мина. Визг осколков заставил Бурцева и обоих сарацинских пушкарей пригнуться. Франсуа даже не склонил головы. Рыцарю, правда, повезло. Его коню – нет. Рослый тевтонский жеребец рухнул как подкошенный. Еще один пронзительный полувой-полусвист. Еще один взрыв. Мля! Вот только минометного обстрела им сейчас не хватало. Надо было что-то делать. И с артиллерийской установкой, что безнаказанно лупит прямой наводкой. И с минометчиками.
Бурцев выглянул из-за укрытия.
– Вай! – встрепенулся Мункыз. – Куда ты, Василий-Вацлав?!
– Пострелять охота, – буркнул он. – По колдунам немецким.
– Так вместе и постреляем. Из мадфаа, – Мункыз хлопнул по деревянному «гарпуну».
– Извини, отец, но сейчас мне нужна другая… м-м-м… модфаа…
Короткими перебежками Бурцев рванул к пролому в стене. И к немецкому танку. К «Пантере» с разбитой кормой. Корма – фиг с ней! Лишь бы все остальное было целым. Он перепрыгнул через мертвых танкистов, вскочил на броню, прыгнул в распахнутый люк. Захлопнул за собой, задраил: незваные гости сейчас ни к чему.
Ну что, пришло время вспомнить Торон-де-Шевалье! Так… Знакомое боевое отделение. Знакомая пушка. Знакомые снаряды в боеукладке. Он зарядил бронебойным. Вручную развернул башню. Прильнул к телескопическому прицелу. Вон она, родимая! Орудие на вездеходе продолжало обстрел. Бурцев ответил.
По вражеской пушке попал со второго выстрела. Свалил, сбил с гусеничной платформы. Третий снаряд всадил в тягач. Добавил для верности еще один.
Потом засек позицию минометчиков: ребята засели у Ворот Печали Храмовой Горы. Их Бурцев опечалил парочкой фугасно-осколочных. И еще парочкой. Миномет умолк. Ворота слетели с петель. Очень хорошо! Доступ в цитадель цайткоманды со стороны города теперь открыт. Жаль, не достать отсюда внешнюю стену Иерусалима: обзор закрывают тесные улочки. Эх, будь «Пантера» на ходу… Вот на какой машине штурмовать бы Иосафатские ворота!
Бум! – вдруг грохнуло по броне.
Ху-у-ум! – отозвалось в ушах. Бурцев вздрогнул, зажмурился.
Попали? Подбили? Конец?
Да нет, вроде жив пока.
Бум! Ху-у-ум! Вот снова… И снова жив! Чудо, явленное под сенью храма Гроба Господня и церковью Святой Марии…
Бум! Бум! Бум! У-у-у-у-ум!
В голове гудело, как там на звоннице под колоколом, в который угодил снаряд. Знать бы хоть чем бьют-то… Бронебойным? Подкалиберным? Кумулятивным?
Дырок в броне видно не было. И расплавленный металл не брызгал, выжигая танковые потроха. Осколочными его, что ли, фашики охаживают? Зачем?
Бурцев прильнул к перископам кругового обзора. Осмотрелся. Выматерился.
Новгородский богатырь Гаврила Алексич – без ведрообразного шлема стоял на развороченной корме «Пантеры» и громыхал булавушкой о танковую башню.
Глава 54
– Эй-эй! – Бурцев приподнял люк.
По люку же и получил. Удар был страшен: воевода едва не свалился обратно.
– Сдохни, адово исчадие! – вдохновенно проорал Алексич. – Сдо-о-охни!
Безумный крик отчаяния и лютой, нечеловеческой ненависти.
– Я т-тебе сдохну! Догоню и еще раз сдохну! Мать твою, что ж ты творишь, Гаврила?!
Бурцев откинул-таки люк. Выскочил. Свалился с брони сам и стянул Алексича. Нечего на виду у немцев стоять.
– О! – глупо улыбнулся Алексич – Воевода!
Булаву – изрядно помятую, – Алексич с виноватым видом спрятал за широкую спину.
– Хоть бы оружие свое пожалел, а? – укорил Бурцев. – Что ж ты на мертвую железку кидаешься, как на супостата?
– Так это… самое… То ж супостат и есть. Я как увидел, что змей этот поганый сызнова оживать начал да огнем плеваться – сразу к нему. Добить решил нечисть.
– А как я внутрь влезал, не заметил?
– Не-а. Колокольня упала – я приказал ребятам оставаться на месте, а сам прибежал.
– А тебе самому что, не приказано было оставаться?
– Прости, воевода, не удержался, – повинился богатырь. – Я просто… Смотрю… Ну, в общем, думал, ты там того… этого…
Гаврила кивнул на развалины. Да уж, глядя на такое, только «того… этого…» и можно было подумать.
– Рано ты меня схоронил, Алексич… – хмыкнул Бурцев. Грязно-песочную фигуру на фоне огня он заметил вовремя. И взмах руки. И ленты стабилизатора в воздухе.
– На-зад!
Бурцев отпихнул Гаврилу от танка – за разбитый забор. Упал сам.
По «Пантере» шарахнуло. И не булавой вовсе. Гранатой. Ручной, противотанковой, кумулятивной.
Маленькая дырочка в броне и серия взрывов внутри… Сдетонировала боеукладка. Башню своротило, бросило на землю. «Пантеры» не стало.
Бурцев осторожно выглянул из-за укрытия. В стену – у самого уха – ударила очередь. Из-под перевернутого «Цундаппа» палил эсэсовец в обгоревшей форме. Уцелел, гад!
Вновь прячась за каменную ограду, Бурцев успел заметить: немец вскочил на ноги, бежит к пролому. В руках «шмайсер». И не только…
Еще граната! Осколочная. Противопехотная. «Железное яйцо» М-39 перелетело через забор. Стукнулось о землю.
– Лежать, Гаврила!
Бурцев уткнул Алексича мордой в камни. Да и сам приложился неслабо. Но оно того стоило!
«Яичко» разорвалось. Осколки разлетелись по церковному двору, посекли стены Сен-Мари-де-Латен и основание разбитой колокольни. А немец уже перекинул через ограду второй гостинец. Снова взрыв. Снова визг и свист над головой.
Вроде пока все…
Топот за забором.
– Сюда бежит, – процедил Бурцев. – К нам.
Гаврила вцепился в булаву. Да только вряд ли поможет сейчас твоя дубинушка, Алексич!
– Про Фиде! – прогремел вдруг за спиной боевой клич госпитальеров.
Франсуа де Крюе спешил к пролому. С обнаженным, поднятым к небу мечом. А в глазах – фанатичный блеск.
– Про Фиде!
«За веру!» – и этим сказано, выкрикнуто все: и готовность драться, и готовность умирать.
– Назад, Франсуа!
Не выйдет! Не повернет он назад! Иоаннит поклялся либо остановить немцев на подступах к Церкви Гроба, либо погибнуть. Остановить эсэсовца со «шмайсером» рыцарь, вооруженный мечом, не мог, а значит…
– Про Фи-и-иде!
Франсуа де Крюе пробежал мимо. До самого пролома пробежал.
Подпустив противника ближе, гитлеровец дал очередь. Почти в упор. Бурцев видел спину госпитальера, видел, как жутким фейерверком взлетели рваные кольчужные звенья и клочья гамбезона, как ударил из-под красной накидки кровавый фонтан.
Франсуа пошатнулся, силясь сделать еще хотя бы шаг, хотя бы шажок навстречу врагу. Не смог. Выронил меч. Упал сам. Метрах в трех от Бурцева.
– Деус Волт! – отчетливо расслышал тот в хрипе умирающего.
Еще два слова по-латински. О том, что «Бог желает»…
Красивая, но безрассудная смерть.
А фриц уже вступает в пролом. А «шмайсер» уже шарит по камням, выискивая следующую жертву.
Алексич, гхакнув, швырнул булаву. Но лишь раскрошил камень ограды возле фашистской каски. Увы, булава не граната.
Немец уклонился. Немец ухмыльнулся. Безумная, нездоровая ухмылочка последнего боя. Этот, как и Франсуа, тоже фанатик, этот тоже готов сражаться в одиночку с любым противником. Сражаться насмерть. Но у этого хоть есть чем! И пистолет-пулемет, и еще одна противотанковая граната, вон, заткнута за пояс, и подсумок тоже явно не пустой.
