«Но вы объясняли мне свой метод создания псевдонимов, так что ее инициалы, судя по всему, Б.П.».
Брейер улыбнулся: «Он похож на Зига — ничего не забывает», — и продолжил подробный рассказ о болезни Берты: «Вам также нужно знать, что Анне О. двадцать один год, она умна, безумно красива, получила хорошее образование. Глоток — нет, тайфун !— свежего воздуха для стремительно стареющего сорокаоднолетнего мужчины! Знаком ли вам такой тип женщин?»
Ницше оставил этот вопрос без ответа: «И вы стали ее терапевтом?»
«Да, я согласился лечить ее—и никогда не обманывал доверия. Все грехи, которые прозвучат в моей исповеди, — это скорее мысли и фантазии, а не реальные поступки. Я, пожалуй, начну с психологического аспекта терапии.
Во время наших дневных встреч она автоматически входила в легкий транс, в котором обсуждала со мной — или, как она говорила, «высвобождала» — все волнующие события и мысли прошедших двадцати четырех часов. Этот процесс, который она называла «чисткой дымоходов», позволял ей чувствовать себя лучше в течение следующих двадцати четырех часов, но не сказывался на истерических симптомах. А потом однажды я напал на действительно эффективный терапевтический метод».
И Брейер рассказал, как он не только устранил каждый из симптомов, отслеживая момент первого их появления, но и в конце концов каждый аспект ее заболевания, помогая ей обнаружить и заново пережить его основную причину — ужас, вызванный смертью отца.
Ницше, который все это время делал пометки в своем блокноте, воскликнул: «Ваш метод лечения кажется мне выдающимся, удивительным! Возможно, вам удалось сделать важнейшее открытие в области методов психологического лечения. Также возможно, что это может помочь и в решении ваших собственных проблем. Мне нравится мысль о том, что вам может помочь ваше же собственное открытие. Ведь никто другой не способен помочь человеку, он должен найти в себе силы и помочь себе сам. Может, вы, как и Анна О., должны установить исходную причину появления каждой вашей психологической проблемы. Но вы говорили, что не рекомендуете мне применять этот метод при работе с вами. Почему?»
«Есть ряд причин, — в голосе Брейера звучала уверенность специалиста в области медицины. — Мое состояние сильно отличается от состояния Анны О. Во-первых, я негипнотабелен. Я никогда не переживал необычных состояний сознания. Это важно потому, что, по моему мнению, причиной истерии является травматическое событие, которое человек переживает в измененном состоянии сознания. Травмирующее воспоминание и повышенное корковое возбуждение существуют в альтернативном сознании, поэтому они не поддаются воздействию, не могут быть интегрированы и не стираются со временем под воздействием переживаний повседневной жизни».
Не прерывая свой рассказ, Брейер встал, разжег огонь и подложил еще одно полено. «К тому же, что, наверное, важнее, мои симптомы не имеют отношения к истерии: они не связаны с нервной системой или какой-либо частью тела. Запомните, истерия — женская болезнь. Мое состояние, мне кажется, качественно приближено к нормальному человеческому Angst или страданию. В количественном плане оно, разумеется, значительно более глубокое.
Далее, мои симптомы нельзя назвать острыми: они развивались медленно, на это потребовалось несколько лет. Загляните в свой список. Я не могу определить точный момент появления ни для одной из этих проблем. Но существует и еще одна причина, которая не позволяет использовать тот же терапевтический прием, который я применял в работе с моей пациенткой, — довольно неприятная причина. Когда симптомы Берты…»
«Берты? Значит, я был прав, предположив, что ее имя начинается на „Б.“?»
Брейер расстроенно закрыл глаза. «Боюсь, я сболтнул лишнего. Для меня очень важно не нарушать права пациента на конфиденциальность. А этой пациентки — особенно. Ее семья очень известна в обществе, к тому же все знают, что я лечу ее. Так что я очень старался как можно меньше рассказывать о моей работе с ней моим коллегам. Но оказалось, что называть ее придуманным именем здесь, с вами, трудно».
«Вы хотите сказать, что трудно говорить откровенно, постоянно пытаясь помнить о необходимости оставаться начеку, выбирать слова, чтобы не назвать не то имя?»
«Именно это я и хотел сказать, — вздохнул Брейер. — Теперь мне ничего не остается, кроме как продолжать называть ее настоящее имя, Берта, — но вы должны дать мне слово, что никогда никому не расскажете этого».
Немедленно услышав в ответ «разумеется», Брейер вытащил кожаный футляр для сигар из пиджачного кармана, предложил одну из них собеседнику. Тот отказался, и Брейер закурил сам. «На чем я остановился?» — спросил он.
«Вы говорили о том, что изобретенный вами терапевтический метод скорее всего не сможет оказаться полезным в вашем случае — что-то о „неприятной“ причине».
«Да, неприятная причина. — Брейер выпустил длинную струю голубого дыма, прежде чем продолжить свою речь. — Я был настолько глуп, что начал хвастаться своим эпохальным открытием. Я рассказал об этом случае нескольким своим коллегам и студентам-медикам. Но всего лишь несколько недель спустя, когда я был вынужден передать работу с ней другому терапевту, я узнал, что почти все эти симптомы вернулись. Представляете, в каком неловком я оказался положении?»
«В неловком положении? — переспросил Ницше. — Потому что вы оповестили всех об открытии, которого на самом деле могло и не быть?»
«Я частенько мечтал о том, чтобы найти тех людей, которые присутствовали на той конференции, и сказать им, что все мои выводы до единого были неверны. Я не удивляюсь, что меня беспокоит эта проблема, — моя зависимость от мнения моих коллег никогда мне не нравилась. Даже имея основания верить в их уважение ко мне, я не могу избавиться от ощущения, что я обманываю их, — вот еще одна проблема, которая мне мешает. Включите ее в ваш список».
Ницше покорно открыл блокнот и записал эту мысль.
«Но, что касается Берты, я не могу с точностью определить причину ее рецидива. Может получиться так, что мое лечение, как и лечение гипнозом, приносит лишь временное облегчение. Но нельзя исключить и ту возможность, что само по себе лечение было эффективным, но катастрофический итог разрушил все».
В руке Ницше снова появился карандаш: «Что вы имеете в виду под „катастрофическим итогом“?»
«Вы поймете это только тогда, когда узнаете, что произошло между мной и Бертой. Осторожничать с этим бессмысленно. Мне стоит просто, без прикрас, выложить все карты на стол. Я, старый дурак, влюбился в нее! Я стал просто одержим ею. Я не переставал думать о ней».
Брейер не мог не удивляться тому, насколько легко и на самом деле весело он рассказывал такие сокровенные вещи.
«Мой день состоял из двух частей — когда я был с Бертой и когда я ждал нашей следующей встречи! Я проводил с ней каждый день по часу, а потом даже начал навещать ее дважды в день. Когда я видел ее, меня охватывала сильнейшая страсть. Ее прикосновения вызывали сексуальное возбуждение».
«Зачем она прикасалась к вам?»
«Ей было трудно ходить, и она, когда мы гуляли, цеплялась за мою руку. Часто ее скручивали жестокие судороги, так что я должен был делать ей массаж бедерных мышц. Порой она так жалобно плакала, что мне приходилось обнимать ее, чтобы утешить. Иногда, когда я садился рядом с ней, она спонтанно входила в транс, клала голову мне на плечо и „прочищала дымоходы“ в течение часа. Или она клала голову в мою ладонь и засыпала, словно дитя. Во многих, многих ситуациях мне приходилось сдерживать сексуальное возбуждение».
«Может, лишь мужчина в мужчине может выпустить на свободу женщину в женщине», — сказал Ницше.
Брейер вскинул глаза на собеседника: «Может быть, я неправильно вас понял! Вы не можете не знать, что любого рода сексуальные действия с пациентом не имеют права на существование — это анафема, помните о клятве Гиппократа!»
«А женщина? Какую она несет ответственность?»
«Но она не женщина, она пациентка'. Я, должно быть, не понимаю вас».
«Давайте вернемся к этому позже, — спокойно отозвался Ницше. — Я до сих пор не услышал, что же это был за катастрофический итог».
«Ну, мне казалось, что состояние Берты улучшается, симптомы один за другим исчезали. Но ее врачу похвастаться было нечем. Моя жена, Матильда, которая всегда меня понимала и отличалась спокойным характером, начала обижаться — сначала на то, что я слишком много времени провожу с Бертой, а потом и разговоры об этой девушке начали вызывать у нее негодование. Разумеется, мне хватило ума не рассказывать Матильде об истинном характере моих чувств к Берте, но, я уверен, она догадывалась об этом. Однажды она разозлилась и вообще запретила мне упоминать даже имя Берты. Я начал злиться на жену, у меня даже появилась иррациональная идея о том, что она стоит на моем пути, то есть, если бы не она, я мог бы начать новую жизнь с Бертой».
