Брейер замолчал, заметив, что Ницше закрыл глаза. «Вы хорошо себя чувствуете? Может, на сегодня хватит?»
«Я слушаю вас. Иногда я вижу лучше с закрытыми глазами».
«Ну ладно. Была и еще одна сложность. У меня работала медсестра по имени Ева Бергер, предшественница фрау Бекер, которая за десять лет сотрудничества стала моим близким другом и доверенным лицом. Ева очень беспокоилась обо мне. Она боялась, что безумное увлечение Бертой приведет к ужасным последствиям, что я не смогу противиться искушению и совершу какую-нибудь глупость. В общем, из чисто дружеских побуждений она предложила себя в качестве жертвы».
Ницше широко распахнул глаза. Брейер мог даже видеть большую часть белка.
«То есть — в качестве жертвы?»
«Она сказала, что она сделает все, что угодно, чтобы не позволить мне разрушить свою жизнь. Ева знала, что мы с Матильдой фактически не имеем половых контактов, и думала, что именно поэтому меня так привлекала Берта. Я уверен, что она предлагала мне снять сексуальное напряжение».
«И вам кажется, что она предлагала вам свои услуги?»
«Я уверен в этом. Ева — исключительно привлекательная женщина, она может выбрать любого мужчину, которого захочет. Уверяю вас, она предлагала мне себя не за красивые глазки: эта лысеющая голова, колючая борода-веник, эти „держалки“, — он коснулся своих больших оттопыренных ушей, — как называли их мои товарищи. Еще она рассказала мне, что много лет назад у нее была гибельная связь с тогдашним ее хозяином, которая в конце концов стоила ей работы, и она поклялась, что этого больше никогда не повторится».
«И как, пригодилась принесенная Евой жертва?»
Не обращая внимания на скептический, даже несколько презрительный тон Ницше, с которым он произнес слово «жертва», Брейер ответил по существу: «Я не принял ее предложение. Мне хватило глупости, чтобы решить, что интрижка с Евой будет предательством по отношению к Берте. Иногда я искренне об этом жалею».
«Я не понимаю. — Глаза Ницше так же горели интересом, но в них начали появляться следы усталости, словно ему пришлось увидеть и услышать слишком много. — О чем вы жалеете?»
«Разумеется, о том, что не принял предложение Евы. Я частенько думаю об этой упущенной возможности. Это еще одна неприятная мысль из тех, что не дают мне покоя. — Брейер кивнул на блокнот Ницше: — Занесите и это в свой список».
Ницше снова взял карандаш, и ко все растущему списку проблем Брейера прибавилась еще одна. «Но, — сказал он, — я все равно не могу понять, о чем вы жалеете. Если бы вы согласились на предложение Евы, что бы для вас изменилось?»
«Что изменилось бы? При чем здесь это? Это была уникальная возможность, из тех, что встречаются раз в жизни».
«Но ведь это была еще и уникальная возможность сказать „нет“! Сказать благословенное „нет“ хищнице. И как раз эту возможность вы не упустили!»
Брейер был поражен словами Ницше. Судя по всему, Ницше не имел ни малейшего представления о силе сексуального желания. Но обсуждать это было бессмысленно. Или, может, он недостаточно ясно дал своему собеседнику понять, что Ева отдалась бы ему по первому же зову. Неужели Ницше не понимает, что подворачивающиеся возможности упускать нельзя? Но стоит отметить, что его заинтриговала эта фраза про «благословенное „нет“. Любопытное он создание, подумал Брейер. Он столько всего не понимает — и это в сочетании с блестящей оригинальностью. И снова Брейер подумал о том, что этот странный человек наверняка может быть ему полезным.
«На чем мы остановились? Ах да, на трагическом финале этой истории! Все это время я думал, что все это сексуальное приключение с Бертой имело чисто аутистическую природу, то есть существовало только внутри меня, и что Берта ни о чем даже не догадывается. Представьте себе мой шок, когда в один прекрасный день ее мать сообщила мне, что Берта заявляет, что носит ребенка доктора Брейера!»
Брейер рассказал, в какую ярость пришла Матильда, услышав о мнимой беременности, и как она заставила его немедленно передать Берту другому врачу и уволить Еву.
«И как вы поступили?»
«А что я мог сделать? Моя карьера, моя семья, вся моя жизнь были поставлены на карту. Это был самый худший день в моей жизни. Я прогнал Еву. Разумеется, я предлагал ей поработать со мной еще какое-то время, пока я не пристрою ее на другое место работы. Хотя она и сказала, что все понимает, она не вышла на работу на следующий день, и я никогда больше не видел ее. Я писал ей несколько раз, но она не отвечала мне.
С Бертой дела обстояли еще хуже. Когда я приехал к ней на следующий день, сознание ее уже прояснилось, она уже не бредила о своей беременности от меня. Она вообще ничего не помнила о происшедшем, и ее реакция на мое заявление о том, что я больше не могу лечить, была просто катастрофической. Она плакала, умоляла меня изменить мое решение, просила сказать ей, что она сделала не так. И, разумеется, она не была ни в чем виновата. Этот взрыв с «ребенком доктора Брейера» был одним из проявлений истерии. Ее устами говорило душевное расстройство».
«Но чье это было расстройство?» — поинтересовался Ницше.
«Ну, конечно же, это было ее психическое расстройство, но она не отвечает за него, как мы не отвечаем за причудливые случайные сочетания событий, являющиеся нам во сне. В таком состоянии люди могут говорить странные, бессвязные вещи».
«Ее слова не кажутся мне случайными или бессвязными. Вы, доктор Брейер, разрешили мне свободно вставлять любые комментарии, которые приходят мне в голову. Так вот, позвольте мне отметить, что меня удивляет ваше отношение: вы несете ответственность за все ваши мысли и все ваши поступки, тогда как она… — В голосе Ницше зазвучали суровые нотки, он потрясал пальцем перед лицом Брейера: — Она, под маской своей болезни, имеет право на все !»
«Но, профессор Ницше, вы же сами говорили о том, что власть, сила — это важные вещи. В силу своего положения я имел власть. Она ждала от меня помощи. Я знал о ее уязвимости, знал, что она очень любила отца, может быть, слишком сильно, и что причиной ее болезни стала его смерть. Я также знал, что она перенесла на меня всю силу любви, которую испытывала к нему, и я воспользовался этим. Я хотел, чтобы она любила меня. Знаете, какими были ее последние слова, обращенные ко мне? Сказав ей, что передаю ее другому врачу, я собрался уходить, и она прокричала мне вслед: «Вы всегда будете моим единственным мужчиной! Никто и никогда не займет ваше место!» Ужасные слова! Это говорит о том, какую глубокую рану я нанес ей. Но ужаснее всего было то, что эти слова доставили мне удовольствие! Мне нравилось, что она осознавала мою власть над ней! Теперь вы видите, что я оставил ее побежденной. Искалеченной. Я с таким же успехом мог бы связать ее и изувечить ей ноги!»
«И что же случилось с этой несчастной со времени вашей последней встречи?» — поинтересовался Ницше.
«Ее перевели в другой санаторий, в Круцлинген. Большинство старых симптомов вернулись — колебания настроения, утренняя утрата родного языка, боль, совладать с которой мог только морфий, к которому она пристрастилась. И еще один интересный момент: врач, который работал с ней в этом санатории, влюбился в нее, отказался от работы с ней и предложил ей руку и сердце!»
«О, видите, история повторяется, но уже с другим доктором!»
«Я знаю только то, что меня убивает мысль о том, что рядом с Бертой был другой мужчина. Будьте добры, включите в ваш список еще и пункт „ревность“: это одна из самых болезненных моих проблем. Меня преследуют видения: они разговаривают, прикасаются друг к другу, даже занимаются любовью. Эти образы причиняют мне сильнейшую боль, я продолжаю мучить себя. Вы понимаете меня? Приходилось ли вам когда-нибудь ревновать так сильно?»
Этот вопрос стал поворотным пунктом беседы. Сначала Брейер был предельно откровенен с Ницше, чтобы подать ему пример, надеясь подвести его к ответной откровенности. Но вскоре процесс самораскрытия полностью поглотил его. Но Брейер ничем не рисковал: Ницше, будучи уверенным в том, что он исполняет роль его консультанта, дал ему клятву о сохранении конфиденциальности.
Это было новое ощущение для Брейера: он никогда и ни с кем не был так откровенен. Был, конечно, еще Макс, но, общаясь с Максом, он заботился о том, чтобы сохранить лицо, и был крайне осторожен в выборе слов. Даже с Евой Бергер он всегда был начеку, стараясь не выглядеть перед ней стариком, из которого сыплется песок, скрывая от нее сомнения, нерешительность, то есть все то, что делает взрослого мужчину слабым и отяжелевшим в глазах молодой и привлекательной женщины.
Но когда он начал рассказывать о том, как ревнует Берту к ее новому доктору, Брейер снова стал прежде всего врачом, который лечит Ницше. Он не сказал ни слова неправды, ведь действительно ходили слухи о Берте и новом докторе, и он действительно мучился ревностью, но свои чувства он представил в сильно преувеличенном виде, пытаясь подготовить почву для ответной откровенности со стороны Ницше. Потому что Ницше наверняка испытывал ревность, будучи вовлеченным в «пифагорейские» отношения с Лу Саломе и Полем Рэ.
