На улице почти стемнело, и с каждой секундой в кабинете становилось все холодней.
Итан удерживал края раны сведенными вместе пять минут, потом отпустил.
Клей держался.
Итан передвинулся к передней части кресла и приложил губы к уху Терезы.
– Я вытащил его. Ты изумительно держалась.
– Очень трудно было не вопить.
– Клей держится, рана закрыта, но ты должна еще немного полежать. Пусть схватится как следует.
– Я замерзаю.
– Я принесу одеяла.
Она кивнула.
Итан улыбнулся жене.
В уголках ее глаз все еще стояли слезинки.
– Дай мне на него посмотреть, – одними губами вымолвила она.
Итан взял с тарелки «Гарпию» и поднес кончик клинка к лицу Терезы.
Микрочип держался в остывающей крови, которая сворачивалась все сильней и сильней.
Тереза напрягла челюсти из-за вспышки гнева. Неистовства.
Посмотрела на Итана.
Ни единого слова не было произнесено, но это было неважно. Он видел слова, ясно написанные на ее лице: «Вот ведь подонки!»
Итан снял микрочип с ножа, вытер с него кровь и ткани кусочком марли и показал Терезе. Потом сунул руку в нагрудный карман и вынул оттуда золотое украшение, купленное сегодня, – плетеную цепочку с медальоном в виде сердечка.
– Ну зачем ты, – сказала Тереза.
Итан открыл медальон и прошептал:
– Храни микрочип в сердце. Ты должна все время носить это ожерелье, если я не скажу, чтобы ты его сняла.
* * *
В гостиной было по-настоящему тепло. Щеки Бена рдели в свете очага. Он рисовал открытую печь. Пламя. Чернеющее дерево внутри. Куски разбитого кофейного столика, разбросанного вокруг печи.
– Где мама?
– Читает в кабинете. Тебе что-нибудь нужно?
– Нет.
– Не беспокой ее некоторое время, хорошо? У нее был трудный день.
Итан вынул охапку одеял из отделения под диваном и пошел обратно в кабинет.
Тереза дрожала. Он закутал ее в одеяла и сказал:
– Приготовлю на ужин что-нибудь горячее.
Она улыбнулась сквозь боль.
– Это было бы замечательно.
Итан наклонился к ней и прошептал:
– Выходи через час, но, как бы ни было больно, ступай твердо. Если они поймают тебя на том, что ты хромаешь перед камерами, они все поймут.
* * *
Итан стоял у кухонной раковины, глядя в черное окно. Три дня тому назад лето кончилось. Листья только начали окрашиваться в осенние цвета. Иисусе, осень длилась лишь мгновение – от августа до декабря за семьдесят два часа…
Фрукты и овощи в холодильнике почти наверняка были последней свежей едой, которую они будут есть в грядущие месяцы.
Бёрк налил в котелок воды и поставил на плиту кипятиться. Пристроил рядом большую кастрюлю, выставил регулятор плиты на среднюю отметку и плеснул в кастрюлю оливкового масла.
У них оставалось пять помидоров на веточке – как раз хватит. Вырисовывался план ужина.
Итан раздавил головку чеснока, нарезал лук, бросил все это в масло. Пока все шипело, порезал помидоры.
Это вполне могло происходить и на их кухне в Сиэтле. Поздними субботними вечерами Бёрк ставил запись Телониуса Монка[32], открывал бутылку красного и погружался в приготовление потрясающего ужина для своей семьи. Не существовало способа лучше снять напряжение после долгой недели.
В этих минутах было ощущение тогдашних мирных вечеров, все ловушки кажущейся нормальности. Если забыть про то, что полчаса назад он вырезал отслеживающий чип из ноги своей жены в единственном месте в доме, которое не находилось под непрерывным наблюдением.
Если забыть про это.
Итан добавил помидоры, вдавил их в лук, налил еще масла и наклонился над плитой, оказавшись в сладко пахнущих клубах пара, пытаясь хотя бы на краткий миг удержать плод своего воображения…
* * *
Тереза вышла, когда он промывал макароны. Она улыбалась, и Итан подумал, что в ее улыбке чувствуется боль – едва уловимая напряженность, – но походка ее была безупречной.
Они поужинали по-семейному на одеяле в гостиной, собравшись вокруг печи и слушая радио.
Гектор Гайтер играл Шопена.
Еда была вкусной.
Тепло обнимало.
И все это закончилось слишком быстро.
* * *
Миновала полночь.
Бен спал.
Они сожгли кофейный столик за два часа, и викторианский дом снова погружался в леденящий холод.
Итан и Тереза лежали на кровати лицом друг к другу.
Он прошептал:
– Ты готова?
Она кивнула.
– Где твое ожерелье?
– На мне.
– Сними его, оставь на прикроватном столике.
Проделав это, она спросила:
– И что теперь?
– Ждем одну минуту.
* * *
Они оделись в темноте.
Итан заглянул к сыну и обнаружил, что тот спит без задних ног.
Вместе с Терезой они спустились по лестнице. Ни он, ни она не произнесли ни звука.
Открыв переднюю дверь, Бёрк поднял капюшон черной фуфайки и жестом показал, чтобы Тереза сделала то же самое.
Они шагнули на улицу.
Уличные фонари и фонарики на крыльце подчеркивали темноту.
Холодную, без звезд.
Они вышли на середину улицы.
– Теперь мы можем разговаривать, – сказал Итан. – Как твоя нога?
– Ужасно болит.
– Ты у меня потрясающая, детка.
– Я уж думала, что потеряю сознание. И мне этого хотелось.
Они двинулись на запад, к парку. Вскоре услышали шум реки.
– Мы здесь и вправду в безопасности? – спросила Тереза.
– Мы нигде не в безопасности. Но, по крайней мере, без чипов камеры нас не засекут.
– Я чувствую себя так, будто мне снова пятнадцать и я тайком выбираюсь из родительского дома. Такая тишина…
– Я люблю выходить поздно. А ты раньше никогда не выбиралась тайком? Ни разу?
– Конечно, нет.
Они покинули улицу и побрели по игровой площадке.
Через пятьдесят ярдов шар единственного уличного фонаря озарил сверху подвесные качели.
Они шли до тех пор, пока наконец не добрались до конца парка, до берега реки, и сели на увядающую траву.
Итан чуял воду, но не видел ее. Он не видел своих рук, когда подносил их к лицу. Никогда еще невидимость не казалась такой успокаивающей.
– Я не должен был тебе рассказывать, – проговорил он. – То был момент слабости. Я просто не мог выдержать этой лжи между нами. Того, что мы с тобой не на одной и той же странице.
– Конечно, ты должен был мне рассказать.
– Почему?
– Потому что этот город – полное дерьмо.
– Но вряд ли где-нибудь за его пределами лучше. Если ты когда-нибудь мечтала покинуть Заплутавшие Сосны, я погасил этот лучик надежды.
– Я в любой день предпочту правду. И я все еще хочу отсюда уйти.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
