– Я в любой день предпочту правду. И я все еще хочу отсюда уйти.
– Это невозможно.
– Нет ничего невозможного.
– Нашу семью прикончат, не пройдет и часа.
– Я не могу так жить, Итан. Я думала об этом весь день. И не могу перестать об этом думать. Я не буду жить в доме, где за мной шпионят, где мне приходится шептать, чтобы по-настоящему побеседовать с мужем. Я сыта по горло жизнью в городе, где мой сын ходит в школу, а я не знаю, чему его там учат. Ты знаешь, чему его учат?
– Нет.
– И тебя это совершенно не беспокоит?
– Конечно, беспокоит.
– Так сделай что-нибудь, блин!
– У Пилчера в горе сто шестьдесят человек.
– Нас тут четыреста или пятьсот.
– Они вооружены. Мы – нет. Послушай, я не для того рассказал тебе, что происходит, чтобы ты попросила меня разнести здесь все в клочья.
– Я не буду так жить.
– И чего ты от меня хочешь, Тереза?
– Исправь положение!
– Ты сама не знаешь, о чем просишь.
– Ты хочешь, чтобы наш сын рос…
– Если бы тебе и Бену стало хоть немного лучше оттого, что я сжег бы этот долбаный город дотла, я бы запалил его еще в свой первый рабочий день.
– Мы теряем его.
– О чем ты говоришь?
– Это началось в прошлом году. И становится все хуже и хуже.
– То есть?
– Он отдаляется, Итан. Я не знаю, чему его учат, но это забирает его у нас. Между нами вырастает стена.
– Я все выясню.
– Обещаешь?
– Да, но и ты должна кое-что мне пообещать.
– Что?
– Ты не вымолвишь ни полсловечка о том, что я тебе рассказал. Никому, ни единой детали.
– Сделаю, что смогу.
– И последнее.
– Что?
– Мы сейчас впервые в Заплутавших Соснах не под наблюдением камер.
– И?..
Он наклонился и поцеловал ее в темноте.
* * *
Они шли по городу.
Итан почувствовал, как замерзающие пылинки начали бить его в лицо.
– Это то, о чем я думаю? – спросил он.
Вдалеке свет одинокого уличного фонаря превратился в сцену для снежинок.
Ветра не было. Снег падал отвесно вниз.
– Зима пришла, – сказала Тереза.
– Но всего несколько дней назад было лето.
– Лето длинное. Зима длинная. Весна и осень проносятся мгновенно. Последняя зима длилась девять месяцев. Снег на Рождество был глубиной в десять футов.
Бёрк взял жену за руку в варежке.
Во всей долине – ни звука. Полная тишина.
– Мы могли бы быть где угодно. В какой-нибудь деревне в Швейцарских Альпах. Просто два любовника вышли прогуляться в полночь.
– Не надо так, – предупредила Тереза.
– Как – так?
– Не надо притворяться, будто мы в другом месте и в другом времени. Люди, которые в этом городе притворяются, сходят с ума.
Они свернули с Главной и двинулись дальше по боковым улочкам.
В домах было темно. В долине не поднимались дымы очагов, и воздух, в котором мелькали снежинки, был чистым, промытым.
– Иногда я слышу крики и вопли, – сказала Тереза. – Они где-то далеко, но я слышу их. Бен никогда об этом не упоминает, но я знаю: он тоже их слышит.
– Это аберы, – сказал Итан.
– Странно, что он никогда не спрашивал меня, что это за звуки. Как будто он уже знает.
Они пошли на юг: за больницу, на дорогу, которая, как подразумевалось, ведет из города.
Фонари остались позади.
Вокруг сомкнулась тьма.
Тротуар был присыпан хрупким слоем снега толщиной в четверть дюйма.
– Сегодня днем я нанес визит Уэйну Джонсону, – сказал Итан.
– Завтра вечером я должна буду отнести ему еду.
– Я солгал ему, Тереза. Сказал, что станет лучше. Сказал, что это просто город.
– Я тоже. Но ведь тебе велели так говорить, верно?
– Никто не может заставить меня что-то сказать. В конце концов всегда есть выбор.
– И как он?
– А ты как думаешь? Испуган. Сбит с толку. Он думает, что он мертв и это ад.
– Мы убежим?
– Вероятно.
У края леса Итан остановился и сказал:
– Ограда примерно в миле впереди.
– Какие они из себя? – спросила Тереза. – Аберы?
– Как все скверные твари, которые снились тебе в детских кошмарах. Они – монстры в шкафу и под кроватью. И их миллионы.
– Ты говоришь, что нас от них отделяет ограда?
– Большая ограда. И по ней пропущен электроток.
– А, ну если так…
– И на пиках есть несколько снайперов.
– В то время как Пилчер и его люди живут в безопасности в горе…
Тереза сделала несколько шагов по дороге, снег собирался на ее плечах и капюшоне.
– Скажи мне кое-что. Какой смысл во всех этих симпатичных домиках с белыми заборчиками?
– Думаю, он пытается сохранить наш образ жизни.
– Для кого? Для себя или для нас? Может, кто-то должен ему сказать, что с нашим образом жизни покончено.
– Я пытался это сделать.
– Мы все должны быть в той горе, решая, как же теперь быть. Я не буду жить до скончания дней в модели Трейн-тауна[33], построенной каким-то психопатом.
– Что ж, тот, кто всем здесь заправляет, не разделяет твоих взглядов. Послушай, этой ночью мы ничего уже не изменим к лучшему.
– Я знаю.
– Но после изменим.
– Клянешься?
– Клянусь.
– Даже если из-за этого потеряем все?
– Даже если из-за этого потеряем жизнь. – Итан шагнул вперед, распахнул руки, притянул ее ближе. – Я прошу довериться мне. Ты должна жить так, будто ничего не изменилось.
– Это сделает мой визит к психиатру интересным.
– Какой визит?
– Раз в месяц я хожу на прием, поговорить с мозгоправом. Думаю, все ходят. Только тогда нам и разрешается открыться перед другим человеком. Мы должны делиться нашими страхами, нашими мыслями, нашими тайнами.
– И можно говорить о чем угодно?
– Да. Я думала, ты знаешь об этих встречах.
Итан почувствовал, как шерсть на его загривке встает дыбом. Он подавил ярость – сейчас от нее не было бы никакого проку.
– С кем ты встречаешься? – спросил он. – С мужчиной? С женщиной?
– С женщиной. Она очень хорошенькая.
– Как ее зовут?
– Пэм.
Он закрыл глаза, глубоко вдохнул холодный, пахнущий сосной воздух.
– Ты знаешь ее? – спросила Тереза.
– Да.
– Она из людей Пилчера?
– Она, по сути, его заместительница. Ты не можешь рассказать ей ничего об этой ночи. Или о твоем чипе. Понимаешь? Ничего. Нашу семью убьют.
– Хорошо.
– Она когда-нибудь проверяла твою ногу?
– Нет.
– А кто-нибудь другой проверял?
– Нет.
Итан взглянул на часы – 2:45. Почти пора.
– Послушай, – сказал он, – мне кое-куда нужно сходить. Я провожу тебя до дома.
– Снова увидишься с Кейт? – спросила Тереза.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
