Лесной пожар докатился с запада до шоссе и сник, оставив нетронутой часть тайги, отграниченную полосой дороги. Тайга стояла с восточной стороны, странно плотная и высокая в скупом свете раннего утра. Хмарная пустота – это гари.
Стрелки пришли во-время. Они стояли, охваченные охотничьим беспокойством. Думалось: как рядом ждет их дичь!..
– Зайцев будете брать? – спросил товарищей Сливин.
– Таскайся с ними весь день, спину отломишь, – небрежно ответил Бугров, отличный стрелок и удачливый охотник.
Сливин же, по мнению Бугрова, был так себе стрельчишка, способный бить и грачей, и галок, лишь бы мешок набить по жадности.
– Ладно, ты как хочешь, а я усыплю длинноухого, если попадется на выстрел, – заявил Сливин.
В тайге свои законы охоты. Взять зайца, еще не перелинявшего, не возбраняется, как в других местах.
Широкое пространство уже открывалось для жадных взоров охотника. С шоссе гарь казалась волнистой. Осень повялила и разредила листву, оголенные вершинки торчали метелками прутьев. Молоденькие кустистые березки, осинки в рост человека, черный мокрый тальник, черемуха, будто вымазанная дегтем, редкий пучочек красных рябиновых ягод. Ни шороха, ни движения чутких листьев осины, редко повисших на длинных черенках.
Под куполом туманной дали гарь казалась бесконечной, грязной, мертвенно-покинутой. А для охотника была заманчивым раем…
Охотники поискали места помельче и перебрались через кювет.
– Ну, равняйся. И пошли! – Маленьев произнес эти не уставные слова, как команду.
4
Гаревая поросль, или порость, как зовется молодой лесок, взялась не выше человека. Только кое-где осинки, как всегда, перегоняя других в своей быстрой, но недолговечной жизни, вымахали метра на три. Охотники шли фронтом: Маленьев и Бугров по бокам, Сливин в центре. Ста шагов не сделали, как с громом взорвался старый глухарь. Чуя конец капели, он кормился сморщенными сизо-черными ягодами поздней голубики – гоноболи.
Сверкнув белым подбоем, тяжелая птица взмыла от Сливина и тяжело потянула, не собираясь набирать высоту. Сливин ударил навскидку: раз, два! Посыпалось перо. Глухарь удержался, но грянул выстрел Бугрова. Глухарь пал. Было слышно, как птица тугим мешком ударилась оземь.
Бугров и Сливин, приметив место, пустились бегом. Сила Сливин поднял громадную птицу за шею, казавшуюся неестественно длинной.
– С полем вас, Сила Силыч! – не без иронии поздравил товарища Бугров. – С вас мне причитается получить патрончик.
Глухарь крепок на рану. И битый насмерть, он может уйти далеко, коль не сломано крыло. Бугров не собирался спорить: пусть Сливин таскается с самого утра с тяжелой, килограммов на шесть, добычей. Сливин, возвращая, по охотничьему обычаю, патрон Бугрову, при всем удовлетворении не мог не упрекнуть:
– А ты чего ж бьешь из-под меня?
– Помогаю.
– Себе помогай! – сварливо заметил Сливин.
– Ладно вам, спорщики, – вмешался Маленьев. – Пошли, пошли!
По гарям в сырую погоду охота и без собаки бывает добычлива для дружных охотников. Они идут в линию, кто-либо поднимает птицу, бьет, а от выстрела взлетают другие птицы.
Часа через три мешки наполнились. Сливин взял еще одного старика глухаря, двух косачей-чернышей и зайца, хотя мазал, по обыкновению, из шести выстрелов пять.
Бугров не бил глухарей и косачей, считая их дичью грубой по сравнению с тетерками и глухарками, которых он набрал пять пар. Маленьев отстал от Бугрова на три головы.
Охотники были обременены добычей, но кончать не хотелось. Они зашли в гарь километра на два, если счесть по прямой от шоссе; оставалось так много нехоженого, заманчивого простора. Как видно, со всего прииска они одни в нынешний воскресный день выбрались на угодье: чужих выстрелов никто не слыхал.
Первым спасовал Сливин. Он остановился и закричал:
– Ну, ребята, вы как хотите, а я подаюсь обратно! Мне хватит.
– Постой!
Охотники сошлись, сбросили тяжелые и мокрые заплечные мешки.
– Чего же ты скис? – спросил Маленьев Сливина. – До шоссе близко, а там попутная набежит.
– Больно ты много видал попутных-то машин по воскресеньям, – возразил Сливин.
– Неужто, ребя, домой? – с огорчением воскликнул Бугров. – Еще двенадцати нет. И от такой охоты вдруг уходить? Зима-то, вот она. Может, нынче последний разочек ходим по чернотропу!..
– А чего делать-то? – возразил Сливин. – Утро завернулось, охоте конец.
– Много ты смыслишь, Сила, горе-охотничек! – оговорил его Бугров. – Молчал бы в тряпочку! В нынешний день стрельба сквозная дотемна. На гарях вся птица днюет. Кишка у тебя тонка, так скажи!
– Ты понимаешь, тетеревиный бог!
Люди не дружные, Сливин и Бугров успели несколько раз поспорить с утра. Частые промахи Сливина вызывали обидные замечания Бугрова, гордившегося своим уменьем и любившего выставлять себя первоклассным стрелком. Но и Сливин ядовито привязывался к случаям, когда мазал Бугров.
Маленьев, вовсе не склонный по характеру быть примирителем, в другое время не прочь был бы посмотреть, как товарищи сцепятся в драке. Но сегодня он играл роль умиротворителя: инстинктивно Маленьев понимал, что его «поставщикам» не следует ссориться по-настоящему. Вмешался он и теперь:
– Бросьте вы собачиться, ребята! Вот чего: ты, Сила, посиди у мешков, отдохни малость, покури. А мы с Алексеем еще кружок сделаем.
– Ладно. Только я больно долго ждать не буду…
5
Маленьев и Бугров имели на гари одно заветное местечко. На чуть покатом к моховому болоту склоне росли голубика и брусника с черникой, густейшим ковром одевая пни. Как же уйти с поля, не взяв такой ягодник! Приметный ствол кондовой сосны, обгоревший и голый, как столб, служил ориентиром. До него было километра полтора.
В пути охотники разошлись, чтобы выйти на ягодник с двух сторон. Порой дичь взлетала, но они, торопясь к любимому месту, без сожаления упускали ее.
Вдруг слух Маленьева поразил резкий, сухой, но и раскатистый удар. Семь лет прошло от войны, но какой же солдат забудет винтовочный выстрел! Маленьев замер. Тут же «ижевка» Бугрова бухнула раз за разом.
Пригибаясь, невольно маскируясь кустами, Маленьев побежал на выстрелы. Опомнившись, он пронзительно засвистал. Бугров ответил.
Бугров стоял на полянке в чернотальнике, держа ружье стволами вниз. Маленьев еще издали крикнул:
– Чего случилось?
В ответ Бугров махнул свободной рукой. Когда Маленьев подбежал, Бугров заговорил сбивчиво, с трудом:
– Такое дело… Понимаешь, Гриша! Он как выскочит сбоку. Бахнул мне прямо в ухо…
– Кто?!
– А я откудова знаю?..
– Где он?
– Там, – и Бугров показал на кусты влево.
– Ушел?
Бугров не ответил.
– Пойдем посмотрим, – предложил, не двигаясь с места, Маленьев.
– Чего смотреть… – вяло возразил Бугров. – Там он. Под руку пришлось налево бить. Если бы еще с правой руки… – Бугров точно пытался оправдаться. – На десять шагов… В поле встречаются, родом не считаются, Гриша.
– А посмотреть-то нужно, – решился Маленьев, – там, говоришь?
Бугров не пошел за ним.
И правда, шагов с десять… В кустах лежал человек, ничком. Рядом с ним – винтовка без штыка с рыжим от ржавчины стволом.
На десять шагов дробь идет пулей, разрушает хуже пули. Да еще из обоих стволов… Человек был мертв. Его спина была почти голой под потерявшими всякий цвет и вид лохмотьями. Из ватных, тоже в клочьях, штанов торчали сухие, тонкие, как палочки, ноги с голыми, казавшимися неестественно громадными ступнями.
Не решаясь прикоснуться к убитому, Маленьев поднял винтовку. Мушка сорвана в неведомой передряге, ствол раздут под самым вылетом. Маленьев с усилием передернул затвор. Ржавый механизм поддался туго, и стреляная гильза не вылетела, а выпала. Магазин пуст.
– Пойди-ка сюда, Алеша, – позвал Маленьев.
Бугров неохотно, но послушно приблизился. Они оба уставились на мертвое тело.
– Это он тебя, Алеша, бил последним патроном.
– Да… Не с самой ли весны бродит? Давно, видно, в лесу… А, Гриша?
– Кто ж его знает! Может, и недавно. И в чем только душа держалась.
Оба бывшие солдаты, немало навидавшиеся за войну, Бугров и Маленьев точно впервые увидели мертвое человеческое тело. Было им и гадко, и страшно, и тошно. Истощенное тело убитого, едва прикрытое рваными остатками одежды, притягивало, как магнит.
Для скитающегося в тайге беглого преступника охотник – добыча дорогая. Это и одежда, и обувь, и спички с табаком, и хлеб, который может оказаться в заплечном мешке. Ружье с патронами – возможность питаться, жить. Могут найтись даже документы.
Этот доходяга, то-есть человек, изголодавшийся до последнего предела, решился на страшный риск. По выстрелам он знал, что в гари ходит не один, а несколько охотников. Желание и голод превозмогли расчет.
– Да… Дело получилось! – как-то нечаянно вырвалось у Маленьева.
