Трель телефонного звонка слилась с настойчивым трезвоном в дверь. На пороге стоял Бен с выражением лица, не предвещающем ничего хорошего. Телефон замолк на пару секунд и тревожно залился с новой силой. Наум метнулся в комнату и услышал взволнованный голос Пэм:
- Где Бен? Что там случилось?
- Он здесь, и у нас все в порядке. Почему ты так нервничаешь?
- Вдруг сорвался с работы и уехал неизвестно куда, ничего не сказав. А тут еще сильный приступ у Мерин, да такой, что пришлось вызвать карету скорой помощи.
Из отдельных реплик Бена следовал четкий анамнез: нервы у всех доведены до предела, и каждая мелочь вызывает неадекватную реакцию.
Внешне он выглядел весьма респектабельно: бледное, осунувшееся, слегка небритое лицо, стрижка короче, чем обычно, элегантный темно-серый костюм. Но внутреннее состояние отражали глаза — ранее живые, моментально реагирующие на собеседника, теперь говорили лишь о вежливой внимательности их хозяина.
Телефонный разговор закончен, но еще несколько секунд Бен находился во власти пережитых эмоций, затем сел в кресло напротив Наума, возле журнального столика, на котором были разбросаны шахматные фигурки.
- Слышал, что комиссар Шоу передал их тебе. Нравятся?
- Неоднозначно: и восхищают, и раздражают. А как они тебе, особенно доска?
- Я не большой их поклонник. Отец как-то пытался подробнее рассказать мне о шахматах, но не получилось. Теперь я чувствую, что многое ушло вместе с ним; сейчас бы я спрашивал и слушал, а не бежал исполнять сиюминутные проблемы. Извини, Наум, у меня очень мало времени, а нам надо серьезно поговорить. Хочу сказать тебе по-родственному, что ведешь ты себя, по меньшей мере, неосмотрительно, не поддерживая постоянную связь со мной.
- У тебя хватает других забот. А кроме того, ничего особенного не произошло.
- Зря ты так все упрощаешь. Даже для англичанина весьма важно постоянное сопровождение адвоката, а ты иностранец, да еще из Советского Союза, а для многих наших специалистов из охранных органов, к сожалению, понятия коммунист и преступник — синонимы. Расскажи подробнее, что случилось за эти дни.
Все, о чем рассказал Наум, за исключением, конечно, встреч с Иваном Сергеевичем, Бен выслушал внимательно, не перебивая.
- Коротко, слишком коротко, — резюмировал он. — Ты все сказал?
— Какие-то мелочи, возможно, упустил.
- Боюсь, что это не мелочи. Сейчас объясню. Все, чем у тебя интересовался комиссар, можно рассматривать как необходимые следственные действия; даже этот «фокус» с обыском в квартире. Юридически здесь есть к чему придраться, но разговор сейчас не об этом. Скажи, пожалуйста, ты несколько раз посещал Советское посольство, и о чем там шла речь?..
Наум не был готов к такому повороту беседы и не нашел ничего лучшего, как по-детски спросить:
- А откуда ты знаешь?
- Об этом знает почти весь Лондон. — Впервые за время беседы Бен улыбнулся. — По-крайней мере, Скотленд-Ярд и Роберт. Ты не ответил на мой вопрос.
«Ну что же, по некоторым признакам — каша вариться, — удовлетворенно констатировал Наум. — Вопрос теперь в том, что для равномерного огня под кастрюлей требуется подбрасывание дров в нужной пропорции, ибо, в случае чрезмерной экономии, костер может погаснуть, а, если переусердствовать, — перегорит каша.»
- Они интересовались подробностями случившегося, моими проблемами в Англии и просили помочь в кое-каких вопросах по моей специальности. А почему это так важно или необычно?
- Я уже прозрачно намекнул тебе, но готов повторить еще раз. Со времен нашего несравненного Уинстона Леонардо Спенсера Черчилля «любовь» между твоей и моей странами ожидает желать лучшего; отношения могут быть чуть теплее или холоднее, но взаимное недоверие и подозрительность присутствуют постоянно. Если же провести черту от общегосударственной политики к нашему делу, то устами уважаемого Сэма Шоу выражена следующая мысль: гражданин Советского Союза, личность неординарная, оказывается замешанным в уголовном деле. Срок его визы исчерпан, но разрешение на выезд из страны не дается. Что в этом случае должно делать посольство любого цивилизованного государства? Правильно, проявить озабоченность, внимание, посылать протестующие письма на дипломатическом языке и так далее. Что же предпринимают твои соотечественники? Отделываются одним мало значащим телефонным звонком! Почему? Ведь это абсолютно выигрышная карта — чуткость и внимательность к своим согражданам в противовес к черствости и беззаконию в мире капитализма! Какой увесистый камень в чужой огород! Конечно, из моей речи можно опустить несколько красивых слов, но суть остаётся неизменной. Я ясно изложил свои мысли? Отлично, далее думай сам.
- Думать здесь нечего. Я очень благодарен всей вашей семье за истинно родственную встречу, но сомнительно, что кто- нибудь из нас забудет связь смерти Давида с моим приездом. Что же касательно действий советского посольства и моих отношений с ним, то прошу тебя, а если хочешь, настаиваю — ни в коем случае не вмешивайся в это дело. Область международных отношений не для тебя, да и не для меня. Теперь же мне больше всего хотелось бы оказаться дома, в Москве. Если я вне подозрений, почему не могу получить добро на выезд?
- Комиссар имеет на это право — окончательная версия пока не сложилась. Как только станет возможным, ты будешь свободен. Не в его интересах тормозить этот процесс.
«Хотел бы я знать, что включает в себя понятие «станет возможным», — подумал Наум, когда дверь за его кузеном закрылась.
Усевшись в удобное кресло, он закрыл глаза и попытался отогнать от себя тревожные мысли, но это удалось только на очень короткое время. Самым мучительным воспоминанием была, конечно, смерть Давида; человека, в легендах о котором прошли его детство и юность, и под обаяние которого он успел попасть за эти дни.
Можно придумать оправдание, и не одно, что нет его, Наума, вины в этой трагедии: ни словом, ни намеком не подтолкнул он Давида к изменению завещания. Более того, даже мысли не возникало об этом, поскольку ни он, ни его отец не имели отношения к бизнесу Семьи.
Тем не менее, трагедия свершилась именно по этой причине, независимо от того, кто стал прямым, а кто — косвенным виновником. Что могло подвигнуть Давида на такой поступок? Его, умницу и дальновидного человека, прекрасно понимающего возможные реакции со стороны большинства членов семьи. Только вряд ли он предполагал фатальный исход мистера Моррисона, которого и сам пережить не смог.
Наум перебирал в памяти отдельные факты и реплики Давида — деньги, полученные от отца перед отъездом из Одессы, в том числе доля брата, желание оказать финансовую поддержку его семье, и попытка патриарха сблизить две близкие родственные ветви. Но еще один, не менее весомый довод мог служить реальным оправданием этого шага: он трезво оценивал свои физические возможности и, как человек верующий, хотел перед Богом очистить и успокоить свою душу, отдав, таким образом, долг ушедшим в иной мир родителям.
Но действительность оказалась сильнее, расставив свои акценты — непредвиденные и малоприятные здесь, в Лондоне, и там, в Москве. Как он сможет рассказать правду своему отцу, немолодому и далеко не здоровому человеку о смерти брата, неожиданного найденного и вновь потерянного?
Взгляд Наума остановился на шахматах, в беспорядке рассыпавшихся на журнальном столике. «Символическая память о Давиде. Но принесут ли они успокоение или, наоборот, — будут тяжелым постоянным напоминанием? По крайней мере, я буду раздражаться от этого художественного диссонанса между фигурами и доской. Если бы не подарок, выбросил бы, наверняка, эту кубышку…»
ГЛАВА 7
Несмотря на выпитое снотворное, сон не шел. Нагруженный за день мозг отказывался успокоиться; уставший организм, постепенно, перешел в состояние полусна-полубодрствования — хорошо знакомое Науму, как реакция на сильное переутомление или стрессовую ситуацию.
Вероятно, он все-таки спал, периодически погружаясь в тревожный или нелепый сон, склеенный из кусочков пережитого, короткий, прерываемый внезапными толчками изнутри, возвращающими сознание к реальности. Ближе к утру калейдоскоп лиц и событий перешел в одну монотонную картину, где шахматные фигуры, со знакомыми человеческими лицами, вели жаркие дебаты на темы собственных достоинств. Неожиданно центром внимания оказалась беседа двух королей; оба сошлись во мнении о преимуществах карет, но разошлись в вопросах об их размерах, формах и габаритах. Белый властелин, ссылаясь на желание супруги, гордился небольшой изящной каретой, где могли уединиться только двое — он и она. Черный монарх указывал жезлом куда-то в сторону, где возвышалось, запряженное четверкой вороных сооружение, напоминающее не карету, а большой клетчатый сундук с окнами. «Это не просто телега! — гремел он. — Это — мой дом на колесах! Там есть все, что нужно мне в походах и турнирах. И для парочки сундуков королевы найдется местечко.»
