— Так точно…
— Веди сюда своего «Фофана» с кодлой, — брезгливо произнес капитан. — Все, остальных на замки. Пора трогать.
Весь вагон насторожился. Еще не было никаких страшных урок, а зэки уже жались к нарам, лезли наверх и замирали в тревожном ожидании.
Они подходили шумно, крикливо, развязно. В полголоса хамили и подначивали конвоиров. Те отвечали тем же.
— Стоять!.. Вашу душу!..
— Начальник, а у меня ее нет…
— Начальник, и у меня…, — весело отреагировало сразу несколько человек.
— Мамонов, встань в строй! Кому говорю…, падла! Щас положу на пузо, и замрешь у меня на часик.
— А не имеете права, гражданин начальничек. Вы слышали, как сказал большой начальник? Он сказал, чтобы побыстрее делали «ту-ту». А за «падлу»…
— Че-е!?.. Ну, фуфло, оборзел в конец!.. Понтиш как дохлый фрайер…. Пшел в вагон, псина.
— И за «псину»…
— Закаев, вперед! Остапчук, пошел! Еремейченко, пошел! Анпилов! — начал выкрикивать фамилии начальник и направлять в вагон.
Конец трапика, который опирался на вагон, закачался, жалобно попискивая. Через пару секунд в проеме появился парень в рябой кепке набекрень, под которой обычное сухощавое лицо с радостной улыбкой. Тонкие усики, плоский нос, глаза веселые, неуловимые. Снизу, из-под коротенькой телогреечки юбчонкой выглядывал пиджак, красная, грязная косоворотка. Руки чуть не по локоть в карманах полосатых брюк, которые, в свою очередь, шароварами свешивались над сапогами в гармошку. Вокруг шеи длинный, скрученный в жгут черный шарф.
Этот щеголь вошел будто не в тюрьму на колесах, а на палубу комфортабельного парохода, где под музыку и звон бокалов он шикарно проведет несколько дней, пока на горизонте не покажутся изумрудные берега Крыма.
Он внес себя, легко и свободно, будто впорхнул. И тут же ловко стал отбивать чечетку. Остановился, поправил кепку и громко запел:
Граждане, послушайте меня,Гоп со смыком это буду я…Снова пустился в пляс, одной рукой держась за козырек кепки.Ремеслом я выбрал кражу,Из тюрьмы я не вылажу,И тюрьма скучает без меня.
— «Политике» от блатных!.. Мое почтение!.. Наше Вам с кисточкой!.. Принимайте дорогих гостей!.. — выкрикивал «артист», не прекращая выделывать ногами кренделя.
Но вдруг подскочил к проему и, приподняв кепку, с полупоклоном замер, встречая крепкого, невысокого парня лет тридцати пяти.
— Милости просим, «Филин»! Прими «хату», народ просит, он счастлив и ликует…!
— Остынь, Мамон, где моя шконка? — оборвал тот своего «придворного шута» и огляделся. Но смотрел не на людей, а так, поверх их и мимо, будто действительно принимал свою новую вотчину.
Перед Оула и его спутниками предстал Афанасий Иванович Плотников. Тонкий, изворотливый, осторожный и хитрый бандит-одиночка. Умный, воспитанный, из бывшего купеческого сословия, когда-то в молодости — активный член партии эсеров, чудом сумевший уйти и на этот раз из-под растрельной статьи.
Афанасий Плотников, он же «Филин», не был законником. Хотя послужной список на зависть многим авторитетам уголовного мира был весьма солиден. Но не бравировал, старался держать в тайне свои «победы». Филин, скорее всего, был идейно убежденным бандитом. Виртуозно владел холодным и огнестрельным оружием. В рукопашных схватках зверел, получая наслаждение при виде крови.
Появляясь на «киче», попадал в окружение многочисленных поклонников, которые охотно брали на себя роль шестерок и старались во всю, выполняя любые его прихоти, как если бы это был вор «в законе».
Раньше в братство «законников» не спешил. Не любил делиться добычей. Был жаден. Привык рассчитывать только на себя. Но с возрастом в одиночку стало все труднее «работать», а планы были грандиозными. Тюрьмой не тяготился. На этой «ходке» решил отдохнуть от «дел», выстроить планы на будущее и, если надоест, уйти на волю…. Но прежде, чем свалить от «хозяина», в интинской зоне сходняк должен будет короновать его в законники. А по дороге туда, чтоб не было скучно, авторитеты подбросили веселую халтурку — найти некого «Контуженного» и «замарчить» показательно…
Пока Филин осматривался, ему постелили ватный полосатый матрац, не известно откуда взявшийся, на нем белым островком выросла подушка и два аккуратно сложенных солдатских одеяльца. Таким образом, половина вагона сразу отошла к блатным.
Восприняв это как должное, он присел на свою постель.
— Что там с «хавкой», «Пузырь»?
— Айн момент, — откликнулся кругленький, толстый мужичок, внесший с собой в вагон средних размеров деревянный ящик, похожий на чемодан.
Погрузка закончилась. Под перекрестные перебранки с подначками да угрозами между солдатами и урками втащили трапик, и закатили клацнувшую на прощанье дверь, погрузив вагон в полумрак.
Почти тут же раздались свистки, протрубил паровоз, заскрежетало железо, пискнуло дерево….. Поезд тронулся.
Пузырь ловко, деловито доставал из ящика и раскладывал перед Филиным всевозможную снедь.
— Мамон, с костром что? — в полголоса добавил Филин.
— «Горе», что у нас с печкой? — тут же переадресовал приказ тот, обращаясь к кому-то из прибывших. «Гости», не теряя времени, приступили к обстоятельному шмону своих же теперь сокамерников.
Шмонать было нечего, скорее так, по привычке и для профилактики. Но порядок есть порядок, хоть и воровской. «Политика» без разговоров слезала с нар, выворачивала пустые, рваные карманы и опять лезла наверх.
— Эй, ты хфрайерок, танцуй до мэнэ…. Шо вин чирикае, нэ пойму? — было слышно в одной стороне.
— У кого чифирбак, урки?! — кто-то спрашивал тонким голоском.
— Так я ж любезно, я умоляю…. Ты глянь на мой прикид. Меня ж «хозяин» на «кичу» не пустит, отправит обратно, — слышалось рядом.
Хрустел, кусая крепкими зубами головку лука, Филин. Позвякивала бутылка об стакан. Булькала, наливалась вторая сотка водочки. Всхлипывал, втягивая в себя слюни, Пузырь, нарезая ароматные копчености тонкими, почти прозрачными ломтиками. Бренчал печной дверцей плоский, как тень, «Горе». Он загружал ее пузатое нутро под завязку. Деловито, как на базаре, не злобно бубнили новые пассажиры:
— Ты слухай дядю, слухай сюда, недоношенный…, — ласково доносилось из-за печки.
— Тебе будет больно и, я так думаю, обидно…. Поверь мне…, клянусь мамой…, век воли не видать!.. — говорил кто-то еще сочувственно и душевно.
— Ну давай твой клифт на кон поставим…, а? Твой лапсердак на мое «мерси», идет? Сюжет, гони «гадалки», тута один мен «подрезать» со мной хочет…
Оула вздрогнул всем телом, словно вновь прикоснулся к холодным трупам в пристрое: «Сюжет!? Как я его не опознал!? Где он?!» И закрутил головой, высматривая среди уголовников старого знакомого.
От затылка до пят пробежал озноб: «Вот она, вот она Тревога куда гнула!.. А я думал все, пронесло тогда с урками…. Прав Микко!» Дыхание участилось. Руки сами по себе наливались тяжестью. Взводилась пружина.
«Здесь будет очень сложно что-то сделать, — Оула осторожно поглядывал по сторонам, лихорадочно обдумывая ситуацию, — здесь все на виду, как в ловушке!»
Шмон приближался. «Где-то среди них Сюжет!?» — внимательно вглядывался Оула в горстку воров, неспешно трясущих его учителя и маэстро. «Который?» — впивался он взглядом в каждого.
— У штарика три жуба рыжих!.. Я жабил, штавлю на кон!.. — шепеляво заверещал один из них.
«Вот он!» — Оула узнал того красавца с наглыми, безжалостными глазами. Он едва сдерживал себя, когда смотрел, как шепелявый всеми пальцами одной руки залез старику в рот.
«Хорошо, что я первый его узнал, — думал возбужденный Оула, — хотя, что хорошего, все равно нет никакого выхода, он проигрывает вчистую».
Плоский парень «Горе» опять загремел печной дверцей. Теперь он забрасывал черные, глянцевые куски угля. Он сидел спиной, закрывая собой топку, поэтому его перпендикулярно торчащие уши просвечивались и, казалось, были раскалены до предела. Оула почему-то это запало в голову.
— Иди до мэнэ, хлопче…. Треба тебя трохи потрясты…, — это уже относилось к нему. Оула весь напрягся как перед прыжком, но оставался на месте.
— Чу-у…, хлопче, ты чи нэмой, чи контуженный!?.. — весело отреагировал на его неподвижность здоровенный парень с глубокими оспинами на лице. Едва этот детина произнес «контуженный», как его напарник вскинул голову и уставился на Оула.
Сюжет, конечно, узнал его! Еще бы, столько ждать этого случая, столько мечтать о мести. Губы его дрогнули и медленно поплыли, удлиняясь и раздвигаясь, обнажая черный беззубый провал.
Не успел Сюжет набрать всю широту счастливой улыбки, как противник снова опередил. Он даже не успел удивиться, как его жестко, цепко схватили за грудки и оторвали от пола.
