как думаете?
Никифор ответил ему, что его прямая обязанность – рисовать, поскольку долг художника заключается в отображении своих видений, и что он лично тоже будет счастлив, если в будущем сможет наслаждаться его новыми работами.
Напротив дома художника есть магазин, где продаются фильтры для воды. Вода в нашем городе солоноватая, со множеством примесей, и фильтры призваны улучшать качество воды и очищать ее, чтобы сберечь наше здоровье. Какие-то фильтры простые – маленькая коробочка вешается прямо на кран, другие более сложные, и для них требуется специальная установка. Вода на витрине магазина бурлит в стеклянных колбах, а мальчик у входа раздает прохожим рекламные листовки и приглашает всех попробовать воды из трех разных стаканов. В одном вода прямо из водопровода, а в двух других – вода, пропущенная через два фильтра: через простой или через более сложный. Тот, кто сможет отгадать, где будет самая чистая и вкусная вода, и это, конечно, та самая, что была пропущена через конкретный фильтр, получает в подарок механическую бритву.
Дальше, на углу улицы, стоит дом четы Кораксиас. Господин Леон, нервный человечек с высоко подтянутыми на животе штанами, доходящими почти до груди, и Евлампия, изящная, маленькая его жена, гораздо младше мужа. У них нет детей, нет даже канарейки. Но у них полно важных забот, поскольку три наследства, свалившихся на них подряд за полгода, чуть не довели их до безумия. Чистая прибыль от них равна почти нулю, но процесс оформления наследства и прочие формальности – крайне длительные и выматывающие.
Господин Кораксиас выжидает у окна, когда мимо пойдет Никифор, и как только замечает его издалека, быстро спускается ко входу, здоровается с ним и просит зайти хотя бы ненадолго.
– Вы нужны мне, мой спаситель, как нужна вода, чтобы потушить пожар. Вы – единственный, кто может разобраться в бумажном хаосе. Не уходите, я умоляю, присядьте, я объясню, как обстоят дела, – упрашивает он. – Я вам слепо доверяю, – продолжает он, – а бумаг на нас навалилось столько, что я скоро сойду с ума. Единственное, чего я хочу, это отправиться на свой любимый остров и каждое утро закидывать сети в море, и пусть мне не попадется ни одной сардинки. Хотя в прошлый раз я выловил пять окуней, желто-зеленых с черными полосками, очень красивых.
Никифор недолго беседует с ним и обещает зайти как-нибудь вечерком посмотреть бумаги.
– Есть очень много вариантов решений, не волнуйтесь, я найду для вас выход, – успокаивает он соседа.
Чуть поодаль, на этой же стороне улицы, есть магазинчик, хозяин которого занимается в основном ремонтом и починкой обуви, покраской в новый цвет, сменой подошв и так далее. Но на этот раз в его обычно пустой и жалкой витрине за мутным стеклом, много месяцев не мытым, Никифора ждал большой сюрприз. Пара новеньких кожаных сандалий, круглых спереди и с симметричными дырочками по бокам, милого вишневого цвета. Никифор не был щеголем, он одевался кое-как – его брюки редко когда сочетались с пиджаком, но к обуви он испытывал большую слабость и не мог устоять перед прекрасной парой ручной выделки. Увидев вишневые сандалии, он не сдержался – зашел в магазин и спросил, сколько они стоят. Он хорошенько рассмотрел их и примерил – они пришлись тютелька в тютельку. Сандалии были прекрасной выделки, ручной работы, заказ какого-то соседа, который исчез незадолго до того, как должен был их забрать, и они остались в магазине на продажу. Он еще раз примерил, они показались мягкими в ходьбе, они словно отрывали его от земли с каждым шагом. Сапожник завернул их в цветную бумагу, затем положил в бумажный пакет, и Никифор забрал их, весело насвистывая. Тридцать драхм, которые он за них отдал, были его многомесячными сбережениями, но он готов был найти и заплатить даже сорок, если бы у него попросили.
Вечером, вернувшись с работы, Никифор положил сандалии в обувной шкаф – высокую тумбу со множеством ящичков – вместе с другой неношеной обувью (у него всегда было много неношеных пар: одна белая, две коричневые, одна черно-белая и две черных замшевых), не переставая любоваться и восхищаться ими. В воскресенье настал день великого испытания. Он надел сандалии и отправился гулять по горным тропинкам. Сначала он шел легко, но заканчивая долгую прогулку, почувствовал сильную боль и жжение в районе пяток, а когда вернулся домой и снял сандалии, обнаружил две большие водянистые мозоли, появившиеся на том месте, где кожа соприкасалась с обувью. О том, чтобы их вернуть, не могло быть и речи. Он уже носил сандалии, и продавец бы их не принял. Единственным решением было отрезать маленький овальный кусочек кожи от сандалий, так чтобы пятки свободно свисали. Но кто мог это сделать? Он не решался обратиться к мастеру, их продавшему. Операцию мог провернуть еще один местный сапожник, Йоргос-заика. Никифор застал его в магазинчике за изготовлением пары мужских ботинок. Тот сидел верхом на высоком табурете, и его грязный фартук полностью скрывал ноги. Черная кожа, с которой он работал, была обернута вокруг крепкой железной колодки, и при помощи железного же молоточка он вбивал вокруг кожи деревянные гвоздики, вынимая их из уголка губ. Невозможно было представить, как только покупатели находили его в этой далекой тесной келье. И тем не менее факты были выше логики. У Йоргоса-заики всегда была работа. Столько работы, что он мог содержать эту дыру – свою бедненькую лавочку – и самого себя.
– Мастер Йоргос, – сказал я ему, – у меня проблема, прошу тебя помочь. Несколько дней назад я купил пару сандалий, но они натерли мне пятки, было очень больно, и теперь у меня там волдыри. Хотел бы попросить тебя вырезать по маленькой дырочке на каждом из них, маленькую дверцу, чтобы она всегда была открыта, и пятка не терлась об обувь, а мне не было бы так больно. – Йоргос ненадолго отложил свои инструменты на столик и взял в руки сандалии. Он внимательно их осмотрел, а затем снова завернул в бумагу и отдал мне.
– Это работа мастера, специалиста. Художественная работа, – сказал он мне. – Я не имею права ее исковеркать. Прости, но я не буду их портить!
Я потерял дар речи. Его чуткость меня тронула, но мне нужно было найти выход.
– И что же мне теперь делать? – спросил я его.
– Иди в дорогие сапожно-обувные мастерские на улице Афины, может, там смогут их переделать, – сказал он и снова уселся на свой табурет. Взял молоточек и начал забивать деревянные гвоздики в черную кожу, натянутую на
