стеклянной входной дверью. Дети нерешительно зашли внутрь. В одном из кресел сидел старичок, и над ним искусно щелкал ножницами Стефан, цирюльник.
– Эта прическа омолодит вас лет на десять. Теперь вам больше семидесяти не дашь, – говорит Стефан, отнимая как минимум десяток лет от возраста, на который выглядел его клиент. Тот польщен.
– Ты хочешь постричься, Илиас? – спрашивает парикмахер, заметив детей.
– Мама пожелала, – подходит к нему мальчик и шепчет на ухо, – чтобы малышку побрили наголо. Она подцепила вшей в садике, и это единственный способ от них избавиться.
– Через пять минут я закончу с господином Вангелисом и займусь тобой, – говорит он девочке. – Сделаем твою головку очень хорошенькой.
Господин Вангелис ушел, и Ирина села в высокое кресло, куда подложили две подушки, чтобы она сидела повыше.
– А теперь закрывай глазки, – говорит ей цирюльник, – а я позабочусь о том, чтобы волосики в них не попали.
Малышка послушно закрыла глазки, потому что не знала, что ее ждет. Но когда стрижка была закончена и она взглянула в большое зеркало на стене, она так испугалась собственного вида, что громко заплакала.
– Мои волосики, – хныкала она непрестанно, – где мои волосики?
Ее голова, голая, как яйцо, сверкала в свете зеркала.
Когда родители увидели ее в таком виде, их чуть не хватил удар.
– И как же она завтра пойдет на свои крестины? Как плешивая кошка, – говорили они и хватались за голову, выдирая себе волосы, которые, к счастью, были на месте. – Это похоже на дело рук Илиаса. Этот негодный мальчишка из-за ревности решил погубить сестру. Куда ты спрятался, чудовище?
– Я уже выхожу и знаю, как решить эту проблему, – говорит Илиас. – Чего вы расстраиваетесь? Волосы состригли, но они же потом отрастут. И будут еще шелковистее, еще кудрявее, чем раньше, так сказал парикмахер. Но на завтра выход есть, – и говоря это, он потрясает трофеем – белокурым париком.
– Что это за пугало? Ты где его взял, негодник? – закричал отец, в то время как мать и тетя Фрося, приехавшая из деревни на крестины, молча стоят, раскрыв рты, как громом пораженные.
– Да ты что, первый раз его видишь? Я достал его из маминого шкафа. Это же ее парик.
Мой первый урок
Яннос, племянник коменданта нашего маленького городка, крепко сложенный, около двадцати пяти лет от роду, с квадратными плечами и грудью, широким подбородком и коротко постриженными волосами, взламывает входную дверь дома своего дяди, который уехал на целый день на смотр новобранцев, за сорок километров отсюда, и вернется не раньше позднего вечера. Племянник, обладая этой достоверной информацией, полученной от дневального, решил воспользоваться ситуацией.
В доме в этот вечерний час ни души. Фросини, старая прислуга, уехала в деревню, братья Янноса, мобилизованные в армию, чтобы пополнить ее ряды, уехали позавчера (у него самого была отсрочка по учебе, но его дело сейчас повторно рассматривалось – тучи войны сгущались все больше). Он попробовал вторую отмычку, дверь слегка затрещала – комендант, помимо всего прочего, превосходно заботился о сохранности замков, – и вход был открыт.
«Эй ты, громила, смотри не разбей там какую-нибудь вазу», – сказал мне Яннос. По обе стороны длинного коридора шесть больших пустых декоративных ваз на высоких подставках вытягивали свои однотипные горлышки, свидетельствуя о вопиющем отсутствии вкуса у хозяина. И тут Яннос влепил мне такую громкую затрещину, что я увидел небо в алмазах: «Это маленький задаток, чтоб ты глядел в оба. Здесь тебе, я уже говорил, не школа, где можно спокойненько спать на парте и где никому до тебя и дела нет. Здесь нас ждет быстренькое хорошенькое дельце. Смотри у меня, гляди в оба, чтобы ничего не упустить!»
Высоченная белая дверь с матовыми стеклами сверху вела в большую комнату, некогда служившую для приема гостей и званых обедов, теперь же комендант превратил ее в склад для хранения подношений и подарков своих друзей.
– О-о-о! – неожиданно восклицает Яннос, осторожно приподнимая скатерть, покрывавшую большой стол. – Что у нас тут? Нет, малыш, моего дядю не просто любят, старика прямо обожают. Ему натащили сюда все самое лучшее и дорогое из множества кладовок и шкафов, разные съестные припасы и колониальные товары. Ну-ка, давай посмотрим, как же любят горожане этого старикана. Как заботятся о нем в наставшие времена голода, смятения и подготовки к войне.
– Его любят или, может, хотят его задобрить, ведь он им нужен, и они ищут его благосклонности или хотят быть под его защитой, – осмелился предположить я.
– Нас не интересует, малыш, причина упадка. Рассуждения сейчас излишни, важен результат, – сказал мне Яннос и влепил еще одну оплеуху, на этот раз дружескую.
– Посмотри на эту кукурузу, как она сияет в горшках, словно чистое золото. Каких лепешек можно их нее напечь! А пшеница! А горох! А чечевица, она лежит в мешочках, как драгоценные камушки! А фасолинки: сорта «черный глаз» и «гигантские»! Ох-ох, а что это белеет в зеленом свете фонаря, свисающего с крыши? Сыр, белый жирный сыр! А этот благоухающий окорок, завернутый в тончайшую ткань! у нас нож есть? Дай-ка его сюда, я отрежу хороший кусок. Быстрее, не теряй времени. А это вино в плетеных бутылях, я только пробку вытащил и понюхал, не попробовал даже, ни капли в рот не взял, а его аромат уже опьянил меня. Принеси корзину и держи хорошенько, пока я буду выбирать, чем ее наполнить. Я вижу там, на полке, пустую бутылку. Помоги, я налью в нее вина.
После строгого отбора образцы самых изысканных продуктов, деликатесов, фруктов и сладостей, способные удовлетворить самые взыскательные глотки и желудки, были уложены в корзину.
– Все, достаточно, уходим! – приказал Яннос, снова аккуратно накрывая стол скатертью.
На улице была страшная жарища, Яннос тихонько напевал, а я еле передвигал ноги под тяжестью неподъемной корзины. На втором повороте, у аптеки, Яннос бросил на меня оценивающий взгляд:
– Твои штаны в ужасном виде, они протерты и все в жирных пятнах. Я не могу представить тебя в таком виде.
– Я обо всем подумал, – ответил я. – Мы задержимся всего на пять минут, и я переоденусь.
На правой стороне улицы была швейная мастерская господина Артемия. Всю мою одежду – пальто, пиджак, брюки – сшил он. «Сшил» – это, конечно, громко сказано, потому что все это были обноски моего отца, а господин Артемий перелицовывал их для меня. Но его работа была такой искусной, что скрывала все недостатки ткани.
Кир-Артемий, местный серьезный профессионал, лет шестидесяти, ждал меня.
– Вот твои рубашка и брюки. Я тебе их почистил и
