железную колодку.
Деревянная дверь с чугунным молотком вся заколыхалась, когда Никифор два-три раза громко постучал. За проволоку, натянутую на дверную ручку, потянули изнутри, дверь отворилась, и открылся вход во внутренний двор, ведущий к задней двери дома.
– Тетя, все у меня сегодня идет наперекосяк, – сказал Никифор старушке, которая открыла ему дверь и теперь стояла на крыльце. – Дай зайду, выпью у тебя стакан воды, умираю от жажды. Я только на кухне у тебя посижу, не хочу тебя беспокоить.
Тетя Марианфа поцеловала его и усадила на высокий стул. Она испытывала к нему смешанные чувства. С одной стороны, она его любила, потому что он был ее кровным родственником, но с другой стороны, она не могла ему простить, что он продолжает жить и заходить к ней в дом, в то время как другой мальчик, ее единственный сын, вот уже много лет как отправился в путешествие, из которого не возвращаются.
– Поскольку ты был лучшим другом моего безвременно ушедшего сына и твоего двоюродного брата, сегодня я тебя озолочу. Я покопалась в ящиках и кое-что для тебя нашла. Пойдем посмотрим.
Она отвела его в свою спальню, где вытащила из ящика тумбочки квадратную картонную коробочку.
– Открой ее, – сказала она. – Это твое, смотри.
В коробочке было около десятка серебряных и позолоченных монет. Они все были тонюсенькие, и на них были изображены древнегреческие боги и философы. Он взял их в руки и поглаживал, как зачарованный, позабыв о мозолях на пятках.
Выйдя из дома, он заметил, что солнце поднялось еще на три фута и теперь молотило лучами колосья на лугу. Он пошел по улице, ведущей к центру города. Высокая стена окружала площадь и скрывала ее собой.
Никифор всматривался в щель деревянной двери с амбарным замком, которая была единственным входом внутрь, но не мог ничего разглядеть.
«Пароль», – подумал он, нужен был пароль, чтобы войти внутрь. Но он забыл, какой именно. Затем вспомнил, что нужно позолотить дверь, чтобы она раскрыла свои секреты. Он открыл коробочку, взял серебряную монету и бросил ее в древесную щель.
«Ешь, ешь, сатана», – сказал он. Дверь проглотила монету, но не среагировала. Однако после того, как он в третий раз ее покормил, добавив еще две серебряные монеты, в середине двери открылось оконце и Никифор смог заглянуть внутрь.
Что же он увидел? Он ничего не мог вспомнить уже через несколько часов, но в тот момент точно видел, как лошади там носились галопом, обнимались, поднимая свои изящные шеи к небу. А еще там была стайка белоснежных – как ангелочки – поросят с закрученными хвостиками и, наконец, орел, который нес в своих когтях барашка.
Все это Никифор увидел явственно, заплатив дорогую цену за свое любопытство и за свою дерзкую выходку.
Селедка
На краю лески его удочки, крепко зацепившись за крючок, трепещет в воздухе превосходная селедка. Ее влажная чешуя переливается в лучах солнца, словно серебристые блестки. Он подносит лицо к ее голове, вероятно, хочет снять с крючка и спасти ей жизнь, бросив обратно в воду. Но селедка разевает рот и заглатывает его.
Виновник
Дома дядя Лефритис сидит на кровати и играет четками. Он множество раз пересчитывал желтые янтарные бусины, и у него выходило то тринадцать, то двенадцать, то четырнадцать. «Неопределенность – признак старения, – думает он. – Но вкус у меня хорош, а слуху требуется кое-какая поддержка (хотя я вполне обхожусь рогом, который приставляю к уху). А мое зрение – странным образом – улучшилось. Что же до моего обоняния, оно знатное. Вот, например, в этот самый момент я явно чувствую ужасно неприятный запах сероводорода. Мой невоспитанный сын, Спиридон, наверняка снова тому причина. Никто другой не входил ко мне в комнату до сих пор, значит, это он виноват».
– Пипи, ну-ка зайди ко мне!
Заходит нахмуренный Спиридон.
– Вы хотите, чтобы я принес вам воды, отец?
– Нет, я хочу, чтобы ты меня заверил в присутствии своего двоюродного брата, пусть будет свидетелем, что это не ты осквернил это священное место моего отдохновения. Зачем, ослина, я покупал вам дом с туалетом? Чтобы ты запирался там и делал все, что тебе вздумается. Но вот так вот, выпускать их прямо перед отцом, ты думаешь правильно? Ты бы мог так поступить? – Он вдруг резко поворачивается и обращается ко мне. – Я не поверю!
Может быть, он, конечно, ничего не имел в виду, но, если быть предельно честным, именно я был виновником непристойного запаха.
– И этот осел, твой брат и друг, тоже рта не раскроет, – продолжает дядя. – Он не мужик. Не смеет высказать свое мнение.
Брат и сестра
Лии Гесура В течении семи лет Илиас был единственным получателем любви своих родителей, их центром мира. «Илиас, ты скушал пирожное? Ты надел свитер? Уроки сделал? Канарейку покормил? Ты самый милый ребенок на свете. Я приготовила для тебя клубничный мармелад, как ты любишь».
И вот, через семь лет полного господства в доме и неизменного счастья Илиаса, его мать снова забеременела и родила в положенный час кругленькую девочку. Но девочка была болезненной. Она часто кашляла, и у нее часто начиналась икота, не проходящая часами.
Илиас любил малышку, но смотрел на нее скорее как на игрушку, чем как на живое существо. С тех пор как любовь родителей разделилась между двумя детьми, мальчик, сам того не зная, стал злее. Однажды, когда малышка споткнулась о диван и готова была упасть, он легонько ее подтолкнул, чтобы ускорить падение. В другой раз, когда малютка облизывала петушка на палочке, он резко выдернул его у нее изо рта и разодрал ей губки. И еще много всякого такого…
Завтра наступит важный день. Крестины Ирины. Малышка готовится к празднику. Сегодня ей исполняется три года. С крестинами так задержались, потому что родители никак не могли договориться, какое имя ей дать. Ее крестный отец, тихий безвольный человек, не смог навязать им свое мнение.
– А давайте назовем девочку Евтерпией, – предложил он.
– Я хочу, чтобы девочку окрестили Кириакой, что значит «воскресенье», и это имя подходит нашей ленивой малышке, – сказала мама.
– Глупости, – закричал отец, с силой топнув ногой. – Может, тогда лучше вообще назвать ее Праздничная? Она будет Ириной – так звали мою покойную мать, ее бабушку.
В итоге отец победил.
– Ирина, давай сходим в парикмахерскую, – сказал Илиас.
Малышка дала ему ручку, и они пошли по улице. В двух кварталах от них находилась цирюльня со
