ему свойственную и выделяющую его на фоне зачастую угрюмых и деревяннолицых работяг. Вообще в Нилепине всегда был какой-то юношеский инфантилизм, свойственный скорее застрявшим в детстве подросткам, чем двадцатичетырехлетнем заводским рабочим с трехлетним стажем. Одевался он в яркие молодежные цвета, любил сладкое, часто и много улыбался белой улыбкой здоровых зубов и очаровывал весь женский коллектив цеха. Молодые девчонки так и липли к Леве, буквально не давали ему прохода, стараясь подойти без всякого повода и начать разговор обо всем на свете. Называли его «Этот душка Нилепин» или «Левочка». Юноша был не против, женское внимание он ценил и отвечал взаимностью, с завидной регулярностью осчастливливая не только свое исправно функционирующее естество, но и неудержимое желание жаждущих до молодой кровушки девушек, женщин и дам.
Только порой он был непростительно безответственным и во многих вопросах не вполне сообразительным. В свои двадцать четыре года он все еще пребывал во власти беззаботного детства, не думая о завтрашнем дне, о насущных проблемах, о будущем. Все-таки жизненный опыт приходит с годами, и Лева знал, что у него все еще впереди. Так зачем преждевременно забивать голову всякими мудростями?
Вот, кажется, один из жизненных уроков – труп, от которого следует избавиться. Лева тянул телегу с мертвым телом, ноги и обезображенные руки Августа Дмитриева от тряски то и дело падали вниз и волочились по полу. Шедший позади Юра Пятипальцев молча их поднимал и клал на бездыханную грудь. Идти молча и слушать грохот телеги было для обоих рабочих невыносимо и Лева Нилепин брякнул первое что пришло ему в голову:
– Юр, слыш?
– Че? – уныло отозвался Пятипальцев.
– А ты смотрел в интернете, почему у слова «яйцо» столько разных значений?
– Чего? Какое яйцо?
– Ну любое, – телега в руках Нилепина в очередной раз вздрогнула. – Вот у тебя в голове какая ассоциация возникает, когда ты слышишь слово «яйцо»?
– При чем здесь яйцо? Зачем ты спрашиваешь?
– Ну мне нужно о чем-то говорить, я так успокаиваюсь. Иначе я… Ну не важно. Просто ответь.
– Яйцо… о чем я думаю? О яйце. – бородач почесал лоб. – А ты какое яйцо имеешь в виду, братан?
– Вот! – Нилепин даже остановился, обернулся и вознес палец к потолку. – Поэтому я и спрашиваю. Ведь у яиц могут быть разные понятия. Например, понятие зоологическое – это икра. Ведь икра рыб, моллюсков, иглокожих и некоторых других животных – это тоже яйца. И эти яйца не имеют ничего общего с гастрономическими яйцами. Яйца шалот, яйца всмятку, сырые яйца, вареные, яйца в салате или фаршированные теми же яйцами рыб. Понимаешь, Юр, о чем я?
– Ты долго думал над этим, Лева?
– Долго, Юр, – совершенно серьезно признался Нилепин. – А вот есть еще одно понятие яиц – ювелирное. Яйца Фаберже! Вот тут ты можешь перепутать это ювелирное понятие с анатомическим понятием. Ведь у Карла Фаберже, как можно догадаться, были не только ювелирные яйца. А порой гастрономическое понятие сплетается с понятием анатомическим – жареные бычьи яйца. Ел? Я тоже не ел. И это я еще не рассказал об орнитологическом понятии – яйцах как ооцитах.
– Чего? Лева, мозги не крути. Бери тележку и вези.
– Ты знаешь, что такое ооциты? Это женские яйцеклетки, которые по мере оплодотворения и развития вырастают в яйца. Я имею в виду птичьи яйца. Это уже понятие орнитологическое. Но яйца-ооциты есть и у насекомых, а это понятие уже не орнитологическое, а инсектицидное. Ты, Юр, меня внимательно слушаешь? Еще не запутался? Тогда вот тебе еще одно понятие – христианское. Пасхальные яйца! Которые могут быть яйцами-ооцитами, но в то же время и яйцами Фаберже, а будучи яйцами-ооцитами и включая в себя уже два понятия, они могут нести в себе еще и третье значение – гастрономическое. Например, пасхальные яйца-ооциты всмятку.
– Лева! Бери труп и вези вперед! – зарычал Пятипальцев.
– Итак, давай подведем итоги, – Нилепин потащил тележку с Августом Дмитриевым вперед к выходу. – Сколько яичных понятий мы рассмотрели? Гастрономическое. Анатомическое. Ювелирное. Христианское. Зоологическое, которое подразделяется на собственно зоологическое, орнитологическое и инсектицидное. Ты загибаешь пальцы, Юра Пятипальцев? Хорошо я сострил? Семь понятий, да? Я правильно подсчитал, семь?
Не отрываясь от яичной лекции, Нилепин и Пятипальцев раскрыли цеховую дверь и взглянули в сторону будки охранника. Мела метель, снег мешал и раздражал, мгновенно обдав обоих рабочих ледяным холодом и с ветром ворвался в приоткрывшийся дверной проем. Пятипальцев сказал: «Чисто. Охранника не видно» и друзья-товарищи, взявши неживого Дмитриева за руки и за ноги выволокли его на улицу. Август Дмитриев не сопротивлялся, он не подавал признаком жизни, глаза его были закрыты, лицо мертвецки бледно, усы затрепетались на ветру. Пятипальцев, кому достались руки Дмитриева, взялся не за обгоревшие до черна ладони, а за локти. Кряхтя и спотыкаясь на снегу, Юра и Лева тащили тело своего коллеги в расположенный неподалеку от входа в цех крытый бункер с большим стальным контейнером для сбора производственных стружек.
– Че замолчал, профессор-яйцевед? – с кислой усмешкой процедил съежившийся от холода Пятипальцев. – Все сказал? Может что дополнишь?
– Я предлагаю выпрямить эту яичную путаницу и дать каждому понятию конкретное название.
– Вот как? Любопытно. Я вот своим яйцам уже дал названия, – хихикнул Пятипальцев и перехватил поудобнее руки мертвого Дмитриева. – Без тебя, знаешь ли, догадался…
– Как это ты своим яйцам дал название? – не понял Нилепин.
– Ну не названия, – уточнил Пятипальцев и, споткнувшись, упал на снег. Выругался, поднялся, вновь вцепился в локти мертвеца и поволок его к бункеру. – Имена.
– Имена?
– Да.
– Ты дал своим яйцам имена?
– Джульетта и Изабелла.
– Как?
– Изабелла и Джульетта! А между ними – Харитон Юрьевич!
Теперь настала очередь упасть в снег Нилепину.
– Почему имена женские?
– Так смешнее.
– Ты шутишь?
– Нет. Нисколько.
– Ты разделил свою мошонку на отдельные составные и дал всем человеческие имена? Ты нормальный человек, Юр?
– А ты? Ты разделил яйца на семь различных понятий! Это, по-твоему, нормально?
– Может ты и заднице своей дал имя!
– Я ей реже пользуюсь, – задумался сорокачетырехлетний Пятипальцев, – но вот сейчас одно имя мне приходит на ум.
– Не говори вслух. Не хочу слышать.
– Скажу.
– Не надо, умоляю.
– Лев! С этого дня я называю свою жопу – Лев! В твою честь, мой яичный магистр! Сейчас как зарычу!
Они приволокли труп Августа Дмитриева в крытый бункер, где в центре стоял большой стальной контейнер, куда при включенной цеховой вытяжке собирается вся стружка со станков. Она сыпется прямо в контейнер сверху из трубы, а по мере его заполнения, приезжает автомобиль на базе «Камаза», цепляет
