Мучительный для нас вопрос об отождествлении глухих и звонких при идентификации общего списка партикул в книге К. Е. Майтинской решается как бы сам собой. Так, марийское tu8o (’тот’ и ’он’) объясняется как редупликация t-ового указательного корня, хотя при повторе выступает фонологически другой консонант, звонкий [Майтинская 1969: 202].
Как и в индоевропейских языках, в финно-угорских различаются вопросительные местоимения, обращенные к существам одушевленным или неодушевленным: ki? ’кто’, mi? ’что’. В целом же для финно-угорского языка-основы восстанавливаются три вопросительных местоимения: *k (U) со значением ’кто’ *k (U) со значением ’кто/что’, *m (U) со значением ’что’. (Собственно говоря, эту же картину мы наблюдаем и в индоевропейских языках, поскольку целесообразно считать, что k-овые партикулы относятся к первичным во времена языковой общности этих двух языковых ветвей[90].) Сложные вопросительные местоимения встречаются довольно часто.
Неопределенные местоимения являются в финно-угорских языках более поздним образованием, поэтому способы их построения весьма разнообразны, включая и привлечение заимствованных формантов. Как и в европейских артиклевых языках, большую роль играет слово со значением ’один’. При этом интересно, что слово со значением ’ другой’ в финно-угорских языках означает собственно дейксис, то есть указание на то, что есть кто-то дальний, отдаленный[91].
Отрицательные местоимения образуются, как и можно предположить, при помощи специциальной отрицательной частицы.
Возвратные и возвратно-определительные местоимения часто бывают связаны с существительными со значением ’ душа’, ’ тело’ и под.
Итак, заканчивая этот краткий очерк-обзор, мы можем лишь подчеркнуть сходство структур языков обеих ветвей, мнение же финно-угроведов о первичности указательных местоимений в сущности аналогично мнению западных лингвистов о первичности «дейктических частиц». Совершенно ясно, что за этим стоит нежелание признать некий никем еще не квалифицированный класс, и для сохранения таксономической теории в рамках «нормальной науки», по сути, оказывается все равно, что добавить к основному термину в качестве определения: дейктические, указательные или что-нибудь другое.
§ 6. Партикулы и « глаголы»
Следующий параграф будет посвящен не имени, как, следуя привычной логике грамматического описания, можно было бы себе представить, а глаголу, поскольку глагол в своей парадигме опирается на местоимения (см. 1-е лицо, 2-е лицо и т. д.), во-первых, и потому, что во многих работах о клитиках и партикулах в разных языках сообщается, что они привязаны к глаголу-сказуемому или «тяготеют» к нему, во-вторых.
Идея интерпретировать глагольные окончания как рефлексы местоимений была выдвинута еще Ф. Боппом. С тех пор она неоднократно обсуждалась. Вот что пишет Ф. Бопп по поводу этой своей концепции [Bopp 1833: 109][92]: «Wir müssen hier vorläufig daran erinnern, dass im Sanskrit und den mit ihm verwandten Sprachen die Personal-Endungen der Zeitwörter mindestens eben so grosse Ähnlichkeit mit isolirten Pronominen zeigen, als im Arabischen» [«Мы обязаны постоянно помнить о том, что в санскрите и в родственных с ним языках личные окончания глаголов очень близки к изолированным местоимениям, подобно тому, как это имеет место в арабском»]. Эта модификация местоимения в глагольную флексию объясняется, по мнению Ф. Боппа, тенденцией к уменьшению слогов в словосочетании.
Разумеется, необходимо представить более подробный анализ реконструкции глагольных парадигм, но непосредственные наши планы несколько иные – мне кажется необходимым для наглядности сравнить эволюцию индоевропейского глагола так, как она представлена в монографии К. Шилдза [Shields 1992], и эволюцию глагола в енисейских языках. Для этого была выбрана монография Г. Т. Поленовой о глаголе в енисейских языках [Поленова 2002]. Почему были избраны именно эти две модели, представленные в столь далеких друг от друга книгах? Именно потому, что в каждой из них отражено первичное состояние глагольной парадигмы, которое, с одной стороны, было реконструировано лингвистами для давней индоевропейской системы и, с другой стороны, возникло относительно недавно в языках енисейских, где, внимательно читая книгу Г. Т. Поленовой, можно наблюдать, как почти буквально из какого-то «первичного дыма» постепенно создаются достаточно сложные глагольные формы. Кроме того, книга Г. Т. Поленовой позволяет увидеть – для енисейских языков – те знаменитые «первоэлементы», которые так искали в межвоенный период и которые в индоевропеистике, скорее, виртуальны.
В концептуальных построениях К. Шилдза большое место занимает интерпретация через ре-анализ и контаминацию. Эти виды объяснений могут быть часто либо спорны, либо, напротив, слишком удобны.
В частности, он полагает, что множественное число было образованием парадигматически поздним, а исходной формой глагола было именно 1-е лицо единственного числа.
Как же именно создавались позднее 2-е и 3-е лица единственного числа: окончаниями? исходами? Он перечисляет форманты:
*-ø, *-s, *-t.Форма «флексии» *-st рассматривается им как контаминированная форма.
Глагольное время обозначалось путем наречий или частиц. В теории индоевропейской реконструкции давно принят термин «первичные» и «вторичные окончания», отличающиеся друг от друга частицей *i, то есть:
– *mi
–*si
– *ti – «первичные», характеризующие настоящее время,
– *m
– *s
– *t – «вторичные», характеризующие претерит и другие глагольные формы. Однако уже давно возникло предположение, что на самом деле все обстоит диаметрально противоположно и партикула *-i как раз передает сама по себе значение актуальности (’here and now’), и комбинация с ней возникла позднее. См. об этом, в частности, [Watkins 1962].
На заре индоевропейской вербализации, как полагает К. Шилдз, пространственно-временная система речи была бинарной и строилась на отношении «здесь и сейчас» и «не здесь и сейчас» (’now-here’ / ’not-now-here’).
Первичным экспонентом для персональности было присоединение *-m, а для не-персональности – *ø. Вся дальнейшая судьба индоевропейского глагола, по мнению К. Шилдза, определялась теми «дейктиками», которые к основе присоединялись[93]. См. его слова: «I-E utilized many deictics as spatio-temporal lexemes. But not all of these deictics became productive? And then disappeared as independent entities? While others continued to exist as independent elements over long period of time but displayed different degrees of productivity at different times» [Shields 1992: 25] [«Индоевропейский использовал много дейктик в качестве лексем спацио-темпоральной семантики. Но разве все они были продуктивны? И тогда они исчезали как самостоятельные языковые единицы, в то время как другие продолжали существовать в этом качестве очень долго, но в разные эпохи были продуктивными в различной степени»]. Поэтому К. Шилдз строит свое описание зарождения индоевропейской глагольной системы, исходя именно из конкретного типа дейктиков (партикул).
Такое описание, каким представляет его К. Шилдз, является, на наш взгляд, и оригинальным, и удачным, так как К. Шилдз демонстрирует полифункциональность партикул, выступающих и при глаголе, и при имени, и самостоятельно. То есть его описание строится по порядку «субморфов» (см. выше об этом: [Иванов 2004]).
Первой партикулой (дейктиком) в описании К. Шилдза является *i. Его (ее?) значение представляется как ’here and now’.
Она добавляет это значение к глагольной основе, и таким образом создаются формы настоящего времени, которые, как указывалось, обычно называются «первичными». Добавляемые к имени, они создают форму локатива, близкую в то же время к генитиву.
Дейктик *e/o – второй в списке К. Шилдза. В системе глагола – это аугмент, добавляемый, в частности, к древнегреческому аористу и имперфекту. Например, ἔπαϑων(см. о нем в главе первой в связи с гипотезой К. Уоткинса и Вяч. Вс. Иванова о том, что это та же самая частица, что и в русском э-то, с небезынтересным сохранением места ударения). С функциональной семантикой аориста это связано безусловно, так как аорист как бы эксплицирует действие, делает его точечным и внезапным. В то же время, по Шилдзу, этот дейктик создает, например, дательный падеж в постпозиции: клмене. Этот же дейктик Шилдз видит в греческом предлоге άπ-ο и в латинском предлоге pr-o.
Следующий дейктик – *yo. Имеет значение не презентного показателя и присутствует во многих индоевропейских частицах.
Ряд последующих дейктиков:
*a, *u, *k.
По мысли К. Шилдза, по мере создания глагольной парадигмы происходил активный процесс контаминации дейктиков, в результате чего появились такие «объединенные» дейктики, как:
• (e/o)S
• *(e/o)M/N
• *(e/o)L
• *(e/o)T
• *(e/o)TH
• *(e/o)DH.
Рассуждения автора по поводу трех последних дейктиков окажутся важны для третьей главы настоящей монографии, так как один из важнейших вопросов отождествления партикул – это объединение / не-объединение глухих и звонких инициалей и исходов. К. Шилдз [Shields 1992: 30] полагает, что исходная форма (basic variant) была здесь *(e/o)DH, а остальные были ее производными. Однако и *t развивался самостоятельно и легко контаминировался с другими частицами[94]. Изначальное значение этой партикулы с звонким исходом *-dh было ’not – here-now’. Отсюда: *me-dhi (’in the midst of) и предлог μέτα, то есть ’then and there’.
